— Абсолютно никаких. Эккенер всегда беспокоился о Зефиро. — Тогда что? — А ничего, — сказал Эскироль. — Париж в порядке. Пациенты тоже. Я лечу премьер-министра, и он передает тебе привет. — Очень любезно с его стороны, — недоверчиво протянул Эккенер. — Я просто хочу попросить тебя о маленькой услуге. Командир Эккенер раздавил в пепельнице свою сигару. Каждый раз речь шла о какой-нибудь «маленькой» услуге. Им принесли шоколад. Взбитые сливки клубились над краями чашек. — Я сейчас готовлю к поездке одного пациента, — сказал Эскироль. Эккенер молча смотрел на друга. — Его должен принять на лечение мой коллега за границей. В Америке. Этот пациент не переносит морских путешествий. — Сочувствую. — Это очень большой человек. Эккенер не понимал, что это значит. Он как-то разбил нос одному «большому человеку», который вздумал тайком курить на «Графе Цеппелине». — «Большой» в каком смысле? — спросил командир. — Не пролезает в дверь? Эскироль попробовал шоколад и сказал: — Мне бы хотелось, чтобы он полетел на твоем «Гинденбурге». — Когда? — Первым же рейсом в Нью-Йорк. — Сейчас туда рейсов нет. — А когда будут? — Третьего мая. Вылет из Франкфурта. — Тогда он подождет до третьего мая. — Ты же говорил, что он серьезно болен. — Его болезнь подождет. Не спуская глаз с друга, Эскироль облизал палец, измазанный шоколадом. — Я знаю, что у тебя появилась новая четырехместная каюта с окном, — сказал Эскироль. — Этого господина сопровождают двое, и он хочет, чтобы они были рядом. — А он не хочет, чтобы я тоже был рядом — в его ванной комнате? В нижнем белье? — Нет. — Ну что ж, очень кстати. Меня даже не будет на борту. — Как так? — воскликнул Эскироль. Эккенер старательно намазал булочку маслом. — Я как раз уеду в Австрию. Командовать дирижаблем будет Макс Прусс. Доктор Эскироль уселся поглубже в кресло. — Этот господин Вальп, которого я лечу, — сказал он, — мечтает пожать тебе руку. — Прости? — Он не поднимется на борт, пока не пожмет тебе руку. — Ты шутишь? — Нет. — В таком случае надеюсь, он не заразен. С решительным видом Эккенер протянул Эскиролю нож для масла и обнажил правое запястье. — Режь. Потом отдашь ему, пусть пожмет. — Брось шутить, командир. Дело и вправду очень серьезное. — Вот это меня и беспокоит. Если дело серьезное, то, боюсь, я не смогу тебе помочь. И Эккенер замолчал, глядя на друга. Доктор чуть отодвинулся от него вместе с креслом и сказал: — Я видел фотографии с ваших Олимпийских игр. Хуго Эккенер помешивал ложечкой шоколад. Эскироль продолжал: — Сто тысяч зрителей на стадионе дружно, как один человек, вскидывают руки, приветствуя дирижабль… Это был пик твоей славы, разве нет? В августе 1936 года Олимпийские игры в Берлине стали триумфом Гитлера и дирижабля «Гинденбург». Цеппелин, украшенный нацистскими символами, пролетел над стотысячной толпой. — Замолчи, Эскироль. — Почему я должен молчать? — Гитлер хотел, чтобы дирижабль носил его имя… — «Адольф» — очень подходящее имя для дирижабля. — Я не разрешил. Но надо было как-то смягчить отказ. Знал бы ты, как я ненавидел тогда эту власть! — Смягчить отказ! — ухмыльнулся Эскироль. — Перестань. Ты все прекрасно понимаешь. — Нет, не понимаю. Я прошу тебя всего лишь пожать руку этому человеку. Я заплачу за него и за его друзей. И за свою каюту тоже. — За свою? — Я буду жить в ней с Жозефом Пюппе. Эккенер изумленно уставился на Эскироля. — Он тоже болен? Прямо эпидемия какая-то. — Он никогда не был в Нью-Йорке. Я покажу ему город. — Очень мило. Эккенер вздохнул. Что затеяли его друзья? Он побарабанил пальцами по столу. Эскироль огляделся по сторонам. В кафе по-прежнему никого не было. Две официантки обедали недалеко от входа. — Снаружи тебя поджидает друг, — сказал Эскироль. Эккенер не шевельнулся. — Где? — Он пришел следом за тобой. И сел на скамейку напротив окна. Парень в морской фуражке. — Сколько лет? — На вид нет и двадцати.