— Присядьте на минутку. И выслушайте меня. — Я не люблю сидеть. Предпочитаю стоять или лежать. — Этель, я приехал просить вас о помощи. Мне нужно увидеться с Ванго. Думаю, я знаю, кто его преследует. Я могу ему помочь, Этель. Он в опасности. — В опасности? — спросила она. — Что-то не верится. — Я знаю, что он знаком с неким Зефиро. Вам известно, кто такой Виктор Волк? Она не ответила. — Виктор Волк — убийца, — сказал Булар. — Вы любите пугать девушек, комиссар. — Ванго может помочь мне найти Виктора. Этель предостерегающе подняла палец. — Вот видите! Вы приехали сюда, чтобы использовать его. — Нет. — Пустите меня, я хочу спать. — Зефиро пытался поймать Виктора, и теперь от его убежища на острове остались сплошные развалины. Я посылал туда человека. Его свидетельство однозначно: никто не выжил. Вот что ждет Ванго. — Да, вы действительно любите пугать девушек. Булар вздохнул. — Назовите мне адрес или место, где он сейчас находится. — Мои родители умерли, мой брат Пол сейчас, может быть, гибнет в бою за Испанию, и вы думаете, что, если бы я могла спасти Ванго, я бы этого не сделала? Булар долго молчал. Он наблюдал за Этель, ловя малейшие перемены в ее лице. Он ни разу не пережил личной трагедии, страстного чувства, никогда не держал за руку женщину — если не считать девочки в Авейроне, когда ему было десять лет. Зато он хорошо изучил человеческую природу. — Я уверен, что вы знаете, где он. — Дайте мне пройти. Комиссар Булар открыл дверь и сказал: — Однажды он позовет вас на помощь, но будет слишком поздно. И вы вспомните обо мне. Он снова посмотрел на нее. — Вы вспомните обо мне. И Булар отправился в свою комнату. Этель видела, как он поднимался по лестнице в конце коридора. Она осталась в библиотеке. Каждый раз, когда она оказывалась одна, в ее душе словно открывались шлюзы. Страх, сомнение, одиночество — все эти чувства, обычно спрятанные внутри, теперь затопили ее, как река. Что она могла сделать? Да, она знала одно место в Нью-Йорке, на перекрестке, где в последнее время жил Ванго. Должно быть, он еще там. Этель сомневалась до последней минуты, рассказывать ли об этом Булару. Через несколько недель она пожалеет о своем решении и будет сожалеть о нем еще долгие годы. На следующее утро комедия развернулась с новой силой. Мэри плакала на кухне. Комиссару кто-то подсовывал письма под дверь. Он подбирал их, стоя на коленях прямо у порога. Комиссару назначались свидания, на которые он не являлся, а в коридорах продолжалась игра в прятки. Однажды ночью кто-то начал во весь голос распевать арии Оффенбаха. К счастью, Булар спал очень крепко и не мог узнать голос своей матушки. Это был словно хор мадам Булар, герцогини д’Альбрак и мисс Тертлдав, и понадобилось целых пять человек, чтобы заставить старушку замолчать. Когда комиссар уехал, появилась надежда, что в замке станет немного спокойнее. Но Мэри заперлась в своей комнате, прихватив зонтик, который забыл комиссар. Ее рыдания были слышны даже на чердаке. Герцогиня д’Альбрак пела, стараясь их заглушить. Этель колотила в дверь Мэри. Она боялась, что горничная заколется этим зонтом, как Дидона[18] — мечом отвергнувшего ее возлюбленного. Два дня спустя, утром, Мэри вышла из комнаты. Она принесла герцогине чай с молоком, намазала маслом тосты. Занавес упал. Волнения в замке улеглись, но в душе Этель нарастала тревога. 18 Кровь и честь Берлин, Германия, 25 марта 1937 г. Хуго Эккенер решил срезать путь и пошел через зоологический сад. Это было время младенцев, нянь и стариков, которые грелись на солнце в окружении цветущих нарциссов. Вся остальная Германия работала. Было одиннадцать часов утра. Командир Эккенер остановился, чтобы посмотреть на сборку вольера. Он внимательно наблюдал, как решетки соединяют вместе. Ему всегда было интересно, что происходит вокруг. Сварка старой клетки, полет воробья, полог, закрывающий колыбель, — его могло вдохновить все что угодно. Огромный дирижабль «Гинденбург» летал всего лишь год, а в голове Хуго Эккенера уже появились новые проекты. В это утро его взгляд незаметно скользнул с металлического кружева вольера на молодого человека в фуражке, который чего-то ждал неподалеку, засунув руки в карманы. Эккенер уже видел его вчера на другом конце города. Власти частенько вели за ним слежку, но обычно ее не поручали желторотым мальчишкам. Эккенер направился к кирпичному павильону. Молодой человек последовал за ним. Командир всерьез разозлился. Ему назначили встречу в близлежащем кафе, и у него не было ни малейшего желания привести туда за собой эту пиявку. Он вошел в павильон рептилий. Здесь пахло протухшим мясом. На дорожках никого не было. Меланхоличный удав, свернувшись кольцами, спал за стеклянной перегородкой. Хуго Эккенер торопливо пересек помещение, выбрался через пожарный выход между двумя вивариями с ящерицами и бесшумно прикрыл за собой дверь. Из-за кошмара, в котором пребывала его страна, он, уже почти семидесятилетний старик, все еще играл с властями в кошки-мышки. Диктатура держит людей в форме. Он все больше склонялся к этой мысли. Отдышавшись, он приметил трех мамочек с колясками. Вот кто ему нужен! И Эккенер пристроился к ним. Ускользнув таким образом от слежки, он стал заглядывать в коляски, изображать «дедушку», расточать улыбки дамам и, наконец, показал фокус, демонстрируя, как на монете в две рейхсмарки под орлом то исчезает, то появляется свастика. — Хоп! Одна из женщин, подумав, спросила, не он ли тот самый господин с дирижаблем. — Я? Он долго отнекивался, уверял, что его часто об этом спрашивают, что знаменитый командир дирижаблей гораздо старше и волос у него на голове гораздо меньше. Нет, если говорить начистоту, он торговый агент, занимается сигарами. И Эккенер достал одну из кармана. — Вы на него так похожи! — Пожалуй, немного. Но у него нос потолще, вам не кажется? Командир проводил этот мирный караван, пахнущий миндальным молоком, до живой изгороди, обогнул ее, помахал мамочкам и закурил. Когда он подходил к чугунным воротам, «хвоста» уже не было. Эккенер пересек улицу и вошел в почти пустое кафе. Один-единственный посетитель сидел за столиком и читал газету. Это был его товарищ Эскироль, парижский врач. Хуго Эккенер смотрел на него и вспоминал, как однажды зимним вечером они впервые встретились в кафе на улице Паради; еще там был Зефиро и Жозеф-Жак Пюппе, боксер-парикмахер с Берега Слоновой Кости. Война подходила к концу, и появилась надежда, что теперь все будет иначе. Но они ошибались. Наоборот, с тех пор каждая их встреча означала, что миру по-прежнему угрожает опасность. Эккенер сел напротив своего друга. — Ты читаешь по-немецки, доктор Эскироль? Тот опустил газету. — Нет, я смотрел вот на это. Он показал фотографию рейхсканцлера Гитлера с ребенком на руках. Эккенер даже не взглянул на нее. Он горячо пожал Эскиролю руку. — Сколько лет прошло? — спросил Эккенер, выпуская облако сигарного дыма. — Два года, не меньше. — Где сейчас господин Пюппе? — На Лазурном Берегу, работает над своим загаром. Эккенер подозвал официанта. Они заказали горячий шоколад и молча посмотрели друг на друга сквозь дымовую завесу. — Мне всегда становится страшно, когда ты просишь о встрече, — сказал Эккенер. Эскироль улыбнулся. — Есть новости о Зефиро? — спросил командир.