Они ушли. Шифт покатил тележку к выходу. В восемь вечера к аэродрому, расположенному в пустынной местности, с разных сторон подъехали два автомобиля. Первый — черный, немецкого производства со швейцарскими номерами. Второй — большой ярко-красный «бугатти» — на ходу косил траву своим низким бампером. Машины остановились на почтительном расстоянии друг от друга. Шум двигателей затих, и наступила тишина. Из первого автомобиля вышли двое мужчин. Каждый держал правую руку под пиджаком у левой подмышки и не спускал глаз со второй машины, готовый в любую секунду открыть огонь. Дирижабль уже вывели из ангара, и он так засверкал под лучами вечернего солнца, что был виден по крайней мере за километр. Из красного автомобиля целую минуту никто не выходил. Двое напротив ждали. Изредка они обращались к кому-то в своей машине. Они не хотели показывать, что нервничают. Внезапно дверцы «бугатти» распахнулись. Первым вышел водитель. Это был пожилой мужчина в шоферской ливрее и белых кожаных перчатках. Его черные ботинки блестели так, будто он усердно чистил их последние два часа. Шофер держался солидно, его лицо было абсолютно непроницаемым. Ему даже не требовалось открывать рот, по всему было видно, что он англичанин. Следом за ним появился второй мужчина. Эскироль был само воплощение элегантности: удлиненный пиджак, полосатые брюки из натурального шелка. Он поигрывал шляпой с пурпурной лентой. Черные волосы, слегка смоченные туалетной водой с тончайшим ароматом, серебрились на висках. Доктор Эскироль опирался о дверцу, слегка заслоняясь рукой от солнца. Стояла тишина. Мушки беззвучно летали в вечернем свете. Лишь время от времени слышался скрип остывающего двигателя. Наконец появился третий. Это был чернокожий мужчина невысокого роста, с такими массивными плечами, что они с трудом пролезли в открытую дверцу. Одет он был как андалузский принц. Изумрудный пиджак с сиреневыми лацканами, жемчужного цвета жилет, широченный, небрежно завязанный черный галстук, брюки, обшитые золотом. Возможно, Жозеф Пюппе слегка перестарался. Но ему было велено не скупиться на расходы, и он честно выполнил приказ. На носу у него красовались темные очки в черепаховой оправе, на каждой руке — по три кольца, а резная рукоять трости была выполнена в виде воробья. Итальянские туфли из цельных кусков кожи были надеты на босу ногу. Запястье обхватывал шнурок от правой боксерской перчатки, в которой он провел последний поединок. Тот самый, на арене Буффало в Монруже: он отправил в нокаут одного американца и после этого завершил свою карьеру. Жозеф Пюппе походил на принца, но на принца современного, одетого по последней моде: на левой руке — узкие часы, какие носят женщины, на локтях — бархатные нашивки, в манжетах — палисандровые запонки, а на черных подтяжках — зажимы из слоновой кости, которые промелькнули под его жилетом, когда он облокотился на кузов автомобиля. Эскироль направился к черной машине. К доктору подошел один из вооруженных мужчин. Эскироль поднял руки. Его тщательно обыскали. — И вы двое тоже! — приказал охранник. Пюппе и шофер также подверглись досмотру. Охранник вернулся к автомобилю и открыл заднюю дверцу. Из машины вышел человек и зашагал навстречу Эскиролю и Пюппе. На нем был скромный, если не сказать унылый костюм, который никак не вязался с нарядами двух щеголей. Мужчина выглядел настороженным. — Где господин Эккенер? — Господин Вальп, у командира возникли сложности. Его с нами нет. — Я приехал разговаривать с Эккенером, — сказал Вальп. — Я не смог вас предупредить. Командира сегодня не будет на «Гинденбурге». Венсан Вальп вынул из кармана носовой платок и прижал его к губам. — Вы… заставили меня приехать из Женевы просто так? — Конечно, нет, — возразил Эскироль. — Вы знакомы с боксером Жозеф-Жаком Пюппе? — Думаю, да, — ответил тот, глядя на андалузского принца. — Он здесь по той же причине, что и вы. Участвует в крупной сделке. Но у него есть сомнения. Перед тем как заключить ее, он хочет встретиться с Эккенером. Пюппе улыбнулся и уточнил: — Это не сомнения, доктор, вы преувеличиваете. Но я видел всего лишь подпись Эккенера внизу страницы. Мне надо пожать ему руку, чтобы доверять. К тому же я вложил в эту сделку много золота — столько же, сколько весят оба ваших телохранителя, господин Вальп. Я такой же, как вы. Я должен совершенно точно знать, на что иду. Вальп обернулся, чтобы прикинуть вес своих охранников. Стало быть, речь шла о трехстах килограммах золота. Теперь он глядел на Пюппе с большим уважением. А Пюппе улыбался, потому что знал: все его золото — это лучик солнца, который только что упал на его ботинки. Даже ножницы в парикмахерском салоне, где он работал, и те ему не принадлежали. Однако Пюппе поручили сыграть роль богатого отставного боксера, вкладывающего деньги в подпольную торговлю оружием. И Пюппе справился с ней великолепно. — Вы сможете встретиться с командиром Эккенером, господа, — объявил Эскироль. — Он не летит с нами в Нью-Йорк, но ждет вас в своем кабинете. Прошло несколько секунд, и Венсан Вальп сложил платок, а Пюппе сунул под мышку трость с воробьем на рукоятке. Они расселись по машинам, которые медленно, словно траурный кортеж, поехали к «Гинденбургу». В первом автомобиле Эскироль обратился к шоферу: — Гарри, когда вы нас высадите, возвращайтесь в Монте-Карло… — Да, месье. — И поблагодарите еще раз госпожу Соланж. Вдова посла госпожа Соланж была клиенткой салона Жозефа Пюппе. Она одолжила ему свой красный «бугатти» вместе с шофером Гарри в обмен на набор из двадцати шампуней. Эскироль впервые рисковал так безоглядно: даже Эккенер ничего не знал об этой затее. И теперь нужно было импровизировать. У трапа дирижабля их ждала неприятная сцена. Одна пассажирка из Италии вдруг обнаружила, что ей придется заплатить пять марок за каждый килограмм багажа из пятнадцати сверх нормы. Она утверждала, что ее никто об этом не предупредил. Стюардесса Имхоф — единственная женщина в экипаже — пыталась ее успокоить. Но дама утверждала, что она весит на двадцать килограммов меньше большинства пассажиров, и в доказательство тыкала пальцем в госпожу Климан, супругу богатого промышленника, производителя мотоциклов. Тем временем бессменный метрдотель цеппелина Кубис метался по салонам, проверяя, все ли в порядке. Было почти четверть девятого. Через несколько минут пассажиры начнут подниматься на борт. Один из молодых поваров, Альфред, расставлял на столиках цветы. Кубис заметил, что он прихрамывает. В коридорах сновали грузчики и разносили багаж по каютам. На лестнице пахло лилиями. Кубис застал одного из стюардов сидящим на табурете перед роялем. — Что ты делаешь? Вернер вздрогнул и уронил стопку полотенец, которые должен был разложить в ванных комнатах. — Он не играет, — объяснил Вернер. — Кто? — Рояль. Кубис подошел и взял аккорд. Рояль отозвался нестройным шумом. — Где настройщик? — Наверное, уже ушел. Кубис снова нажал на несколько клавиш. — Поработал он паршиво. — Хотите, я его найду? — Конечно, нет. Займись лучше полотенцами. Кубис взглянул на часы. Звать другого настройщика было некогда. Он займется этим по возвращении. Метрдотель не так уж расстроился, что путешествие пройдет без рояля: он знал, что на борту будет капитан Леман. Тот любил проводить время за аккордеоном. И за роялем. К радости пассажиров и к несчастью для Кубиса. Еще прошлой зимой метрдотель яростно сопротивлялся появлению рояля на дирижабле. Через минуту Кубис спустился по трапу навстречу пассажирам. Он поздоровался с каждым. Не хватало еще пятерых. Они не воспользовались гостиничным автобусом и должны были приехать своим ходом. Кубис велел увезти валявшуюся на виду тележку с пустыми баллонами, которая пугала одну пассажирку с тремя детьми. — Отойди от нее подальше, Ирен, — сказала она старшей дочке. — Это пустые баллоны, мадам, — объяснил стюард. Никто не стал сообщать этой женщине, что во время полета у нее над головой будет в сто раз больше взрывоопасного газа. Соединенные Штаты запретили продавать немцам гелий, и тем приходилось рисковать. Водород немного легче гелия, но чрезвычайно легко воспламеняется. Из суеверия на борту почти не говорили об этой угрозе. Впрочем, на заводе Цеппелина очень давно не было серьезных аварий. Люди торопливо поднимались по трапу. Капитан Леман, на сей раз летевший простым пассажиром, беседовал в сторонке с какой-то парой. При этом он явно играл на публику. Говорили, что это журналисты из Берлина, которые пишут о нем книгу. Леман становился все более значимой фигурой в командном составе дирижаблей — у него не было такой стойкой аллергии на нацистов, как у Эккенера. Внизу у трапа среди других пассажиров стоял Джозеф Спа, американский акробат, завершавший свое европейское турне. Несколько минут назад он выскочил из такси вместе со своей собакой Уллой. Он рассказывал о себе какому-то шведу в черном пальто и шляпе. При этом то и дело вставал на пуанты. Он опоздал на корабль, отплывший из Гамбурга, и, поскольку его очередное выступление должно было состояться уже на следующей неделе, ему пришлось выложить несколько сотен долларов за пропуск в небо… Хуго Эккенер находился в своем кабинете и смотрел в окно, из которого был хорошо виден дирижабль. — Нет, я не беспокоюсь, так что и тебе не о чем волноваться. Через три дня ты все поймешь. Эккенер обращался к кому-то сидевшему в тени. Он нервно развернулся и направился к выходу. Не успел он коснуться двери, как та вдруг широко распахнулась. На пороге стоял молодой судовой врач, доктор Рюдигер. Лицо его было багрового цвета. — Курт? — Командир, здесь какие-то люди говорят, что у них с вами встреча. — Вы даже не стучитесь, Курт? Это что, новый порядок? — Но они сейчас… Из-за его спины выглянул Эскироль. Эккенер отстранил Рюдигера. — Я так и думал, что это ты. Вот она, пресловутая французская вежливость.