Грюнд не ответил. Он сделал Авиньону знак следовать за ним. — Подождите меня здесь, Муше, — пробормотал Авиньон, доставая два документа из кожаного портфеля. — Но у меня же еще протоколы. И другие фотографии… — Ладно, идемте. Муше заторопился. Пока они поднимались по лестнице, Грюнд орал на грузчика, который толкался около картины. Муше отлично понимал немецкий; Макс Грюнд требовал убрать мужчину с часами: «Избавьте меня раз и навсегда от этого еврея!» Наверное, его не впервые путали с бывшим владельцем особняка. Муше и Авиньон вошли в кабинет. — Какое у вас дело? — спросил Грюнд. — Я очень занят. Он сел за письменный стол, но им сесть не предложил. Секретарша, которая встречала их внизу, теперь сидела за пишущей машинкой у двери. Муше внимательно разглядывал комнату. Видимо, совсем недавно она была спальней: на стене еще виднелись остатки бархата и дерева от изголовья кровати. Три высоких окна впускали много света. Балкон выходил во двор. Авиньон подошел к столу и положил на него две фотографии. — Арман Жавар и Поль Серрини. Грюнд закурил. Стоило произнести слово, как пишущая машинка начинала стучать. — И что? — спросил Грюнд. — Вы их знаете? С первых дней службы в гестапо на берегу Боденского озера Макс Грюнд демонстрировал отличную память и организаторский талант. Именно благодаря им он за десять лет прошел все ступени карьерной лестницы и несколько месяцев назад был назначен на высокий пост в Париже. Французский он выучил за четыре недели. — Я могу даже назвать вам даты их рождения, — сказал Грюнд. — Жавар родился 15 сентября 1908 года… — Это ваши люди? Грюнд покачал головой и показал на портрет маленького усатого брюнета с безупречным пробором. — Его. — Так что мне с ними делать? — спросил Авиньон, который сразу узнал Адольфа Гитлера. — Вы оставите их в покое. — Они пытались ограбить банк на улице Помп. Муше достал из портфеля протокол. — Вы оставите их в покое, — повторил Грюнд. Авиньон притворно улыбнулся. С самого начала оккупации он ежедневно оказывался в таком положении. Половина уголовников Парижа пользовалась покровительством немцев. А в пятнадцати минутах ходу отсюда, на улице Лористон, обитала целая банда, безнаказанно орудовавшая по всему городу. Но Авиньон был связан по рукам и ногам. — Еще что-нибудь? — спросил Грюнд. — Нет. Благодарю вас. Пойдемте, Муше. Они направились к двери. — Подождите, — приказал Грюнд. Секретарша печатала каждое сказанное слово, и это очень нервировало Авиньона. — Вы получили от меня пригласительный билет? — Нет, я… — Господин комиссар, — перебил его Муше, — господин Грюнд имеет в виду приглашение на Новый год… — Я не знаю, о чем речь, — скривившись, ответил Авиньон. Пишущая машинка снова застрекотала. — Я послал вам в префектуру приглашение, — сказал Грюнд. — Тридцать первого декабря состоится ужин в дружеском кругу. Будут те французы, которых я собираюсь поблагодарить. Хочу показать, как плодотворно сотрудничают два наших народа. Авиньон вернулся к столу. — Господин Грюнд, буду с вами откровенен. Я совсем недавно стал комиссаром. И мне неловко перед префектом полиции, а также господами Бриноном и Буске[28]. Я предпочту, если вы пригласите комиссара Давида; уверен, он будет рад. — Тем не менее приглашены вы, комиссар, а не кто-то другой. До свидания. Я на вас рассчитываю. Когда они вышли на улицу, Авиньон повернулся к Муше. — Вы меня сейчас чуть не погубили! — Да, комиссар. — Я просил вас забыть об этом приглашении. Он говорил сквозь зубы. — Если будете продолжать в том же духе, я переведу вас охранником в Дранси[29]. — Да, комиссар. — Вот что, Муше: вы сейчас быстро всё уладите. Найдите мне список приглашенных. Я не хочу прослыть коллаборационистом[30]. Я делаю свою работу, как могу. Война есть война. — Но у меня поезд через час, господин комиссар. — Никаких поездов. Вы никуда не едете. Скажите жене, что сами виноваты. — Но, господин комиссар… — Забудьте вы эти довоенные радости! С ними покончено! — Мне надо поехать на вокзал, предупредить жену. Все наши пропуска у меня. — Ладно, жду вас в полдень на набережной Орфевр. Я вас предупредил, Муше! — Да, господин комиссар. Я мигом. Муше остановился посреди тротуара. Утро давно наступило, однако вокруг по-прежнему стояла необычайная тишина. Ее нарушали лишь удалявшиеся шаги комиссара. Тишина в городе воцарилась с лета 1940 года. От редких проезжавших машин по улицам долго металось эхо. Некоторые парижане вспомнили о существовании лошадей, и теперь эти клячи таскали повозки с дровами и другой поклажей, распространяя по городу запахи деревни. Муше пересек проспект, спустился в метро и направился к платформе, с которой поезда шли в сторону Венсенского леса. На перроне рядом с ним стоял мужчина и читал толстую книгу, обернутую в газету. Они вместе вошли в вагон и сели на одну скамью. — Я уже никуда не еду, — сказал Муше. — Почему? Мужчина держал на коленях раскрытую книгу. — Потом объясню. Но кто-то должен отвезти чемодан. — Мы встретимся с остальными на вокзале. В буфете. На следующей остановке Муше пересел в другой вагон. Он сошел на станции «Лионский вокзал». В буфете его ждали трое — молодая женщина и двое мужчин. Все четверо обнялись и расцеловались, словно близкие родственники. Им принесли черную жидкость, отдаленно похожую на кофе. Муше сразу же расплатился. Вошел мужчина с книгой и сел за соседний столик. Он незаметно поглядывал на входную дверь и слушал их разговор. — Я никуда не еду, — сказал Муше. — Я нужен Авиньону. — А что Грюнд? — Я был у него сегодня утром. Все в точности совпадает с планом. Даже число ступенек на лестнице. В кабинете есть балкон. Мари знает свое дело. Они повернулись к молодой женщине, которая пила воду из стакана. — Как поступим с чемоданом?