Этель в ярости шагнула вперед. — Пол? Но это был не Пол. — Добрый вечер, Этель… Филипп прикрыл за собой дверь ванной. — Мы ищем тебя со вчерашнего вечера. Почему ты убежала, когда я тебя окликнул? — Где Пол? Филипп медленно повернулся к офицеру, стоявшему у окна — самому старшему из них и, судя по погонам, полковнику. Тот затушил сигарету в пепельнице и глубоко вздохнул. — Самолет Пола был сбит над Францией. Этель замерла. — Его засекли на подлете к берегу. Он пролетел еще триста километров вглубь территории. Но в него все-таки попали, и самолет загорелся в воздухе. Он закусил губу и прибавил: — Вам надо быть готовой… Филипп хотел положить Этель руку на плечо, но она отстранилась. — Тот, кого он успел сбросить с парашютом, остался жив, — сказал полковник. — Пол сумел выполнить задание. Он был выдающимся пилотом. — Уйдите. — Мне действительно очень жаль, мисс. Этель стояла неподвижно, даже не сняв пальто. — Я отвезу тебя домой, Этель, — сказал Филипп. — Уйдите. Офицеры в нерешительности переглянулись. Полковник сделал знак, и все трое направились к двери. — Если вам что-нибудь понадобится, вы можете приехать в Кембридж, будем рады помочь. Наша авиационная база всегда открыта для вас. Этель осталась одна. На лестнице еще слышались шаги. Она подошла к окну. Слез не было. «Нейпир-рэйлтон» ждал внизу на тротуаре. Париж, Нотр-Дам, в то же время В часовне Ванго увидел человека, стоявшего на коленях, и сел неподалеку от него. Некоторое время они не двигались. Вокруг не было ни души. Огарки вчерашних свечей плавились и капали воском на пол. Казалось, мужчина сосредоточенно молится. Его кожаный саквояж лежал сзади на стуле. Ванго не знал, как начать разговор. Наконец молящийся встал и собрался сесть. Саквояж на стуле явно ему мешал. — Это ваше? — спросил он. Ванго колебался не больше секунды. — Да. И поставил саквояж себе на колени. Этот человек, несомненно, был Шарло. На хорах послышались шаги. Кто-то шел в их сторону. Ванго решился и торопливо прошептал: — В Ла-Бланш вы должны встретиться со Святым Иоанном, верно? Мужчина как будто удивился. — С кем? — Со Святым Иоанном. Его там не будет. Спросите матушку Элизабет. Она все объяснит. — Спасибо. Шарло встал и осенил себя крестным знамением. Он собрался было выйти, и тут Ванго спросил: — Как вы думаете, пилот выжил? Шарло огляделся, снова сел и тихо сказал: — Самолет взорвался. Он горел на моих глазах. Я нарисовал план местности и поставил точку там, где он упал. Этот листок сейчас у вас. Было слышно, как вдалеке затихают чьи-то шаги. Ванго вспомнились обгоревшие трупы «Гинденбурга». Выжить в объятом пламенем самолете почти невозможно… — Я знаю этого пилота, — прибавил Шарло, — и уверен: если он жив, то сможет выкарабкаться. Кто-то двигал стулья на хорах. Шарло сказал еще тише: — Он всегда вставал на ноги сразу после ранений. Мы воевали с ним бок о бок. — Когда? — Во время войны в Испании, недалеко от Мадрида. В часовню вошли три женщины и, усевшись прямо перед ними, начали молиться. Продолжать разговор стало невозможно. Шарло решительно встал. Ванго не мог дать ему уйти, не задав последний вопрос. Он сказал громко и ясно: — Тогда я буду молиться за вашего друга. — Спасибо. — Как его звали? — Пол. И Шарло вышел из часовни. Ванго закрыл лицо руками. Он думал о самолете, который горящим факелом рухнул на французскую землю, думал о Поле. Он старался сосредоточиться, отдаться монотонным звукам молитвы сидящих впереди женщин, но его преследовали глаза Этель. Сможет ли она пережить еще один удар? 30 Кастрюли вечности Париж, «Счастливая звезда», 27 декабря 1942 г. — Нехорошо, — сказал Бартелеми, складывая салфетку, — когда в последних главах появляется новый персонаж. — А почему, собственно? — громко отозвался хозяин из глубины зала. — Захочу, введу хоть двоих! — Я считаю, что это неуважение к читателю. — Плевал я на ваше уважение, Бартелеми, вымойте стекло и не мешайте мне работать! И Казимир Фермини снова яростно застучал на пишущей машинке. Он приближался к развязке своего первого романа. Бартелеми и остальные служащие ресторана были первыми читателями каждой новой главы. Они высказывали свое мнение, требовали вносить исправления. И предвкушали, как их патрона изберут членом Французской академии.