— Геннадий Юрьевич, если Вы снова собираетесь спрашивать о деятельности армии или про наше отношения к свободцам — то можете даже не стараться. Про себя я Вам всё рассказала. А про остальное — не могу и не хочу. — Она сидела, гордо подняв голову и задумчиво смотрела в окно. За окном уже начиналась весна. Заканчивался март. Снег большей части приобретал тёмный оттенок. Воробьи чирикали, перебивая друг друга. Солнце теперь раньше вставало и позже ложилось и светило так ярко, как будто хотело растопить этот снег. Но ночи, хоть и были несколько теплее, но всё-таки позднего прохожего прихватывали лёгким морозцем. И всё-таки в воздухе уже пахло весной и стали появляться первые юные парочки. — Если не секрет, а зачем тебе Римадзе? — Да нет, не секрет. У нас в школе завтра родительское собрание, ну и мне не хотелось бы, чтобы мои родители на него ходили. Я хочу, чтобы вместо них туда пошёл Римадзе. Если, конечно, Вы не возражаете. — А почему? — Понимаете, я не хочу, чтобы родителей коснулась вся эта история. У папы и так начались неприятности на работе. А у мама... Сами знаете, что бабушка Зубейда умерла. Не надо ей ещё лишнего горя. А Римадзе... Ну послушает всякие гадости про меня, так ведь ему не привыкать, да и не родня я ему. Понимаете... Собрание будет вместе с учениками и Шмелёвым... «Шмелёвшина» — это неприятное слово ползло по школе. Его не принимали многие классы, а эти восьмиклашки в буквальном смысле встали на дыбы. Они срывали уроки, которые должен был проводить он, они опаздывали на линейки. Глядя на них другие классы тоже перестали соблюдать дисциплину. В школе началась анархия. Парадоксально, но Анжелика в этом не принимала никакого участия. Она по-прежнему сдавала зачёты. В апреле ей надо было выйти на «финишную прямую» — сдать всё за 9-ый и 10-ый класс и начать подготовку к экзаменам. Но некоторые учителя, то ли под влиянием нового директора, то ли действительно были заняты, но всё откладывали и откладывали эти зачёты. Комиссия из ОБЛОНО не приехала, а из ГОРОНО отделалась формальной проверкой, выводы которой никто так и не видел. Не дождавшись Римадзе, Анжелика ушла. — Спартак Палладович, — Высоцкий проводил планёрку. — Сегодня была твоя подруга. Она попросила, чтобы ты завтра на родительское собрание пошёл вместо родителей. Я думаю, что завтра Вы вместе с Лысковым сходите, посмотрите. Шмелёв, по-моему, никак не успокоиться. — Здравствуйте, папочка и мамочка, — съязвил Снежко. — Ну и кто есть кто? — Геннадий Юрьевич, что сообщает Москва? — вместо ответа спросил Римадзе. — Когда мы уже домой? — Он действительно устал и не видел смысла торчать в этом городе. — Москва... Москва говорит, что Вы покинете наш славный град после того, как нас посетит принц. Вряд ли армейцы, а в частности Анжелика, несмотря на все соглашения, оставит его визит без внимания. Тем более, что теперь у неё есть и тема для мести. — Здравствуйте. — Римадзе и Лыскову подошла Оксана, — Спартак Палладович, Анжелика просила передать, что она чуть опоздает к началу. — Что значит опоздает? — ему совсем не улыбалась идея сидеть на этом собрании, тем более, что сама Анжелика, по-видимому, игнорировала. — Вы не переживайте, она подойдёт. В это время в класс вошёл директор. Родители и дети замолчали. Шмелёв прокашлялся, после чего обвёл всех присутствующих колючим взглядом. Нахмурился, увидев Римадзе и Лыскова, ему предпочтительнее было бы видеть родителей Анжелики: — А что, разве семья Геббер ещё не вернулась и где Анжелика? — Семья Геббер вернулась, а Анжелика, насколько мне известно, должна вот-вот подойти. — ответил Римадзе. — Наталья Викторовна, у Вас Геббер — министр образования? Для неё мои слова ничего не значат?Я думаю, что родительское собрание на этом можно распустить и собрать в следующий раз, когда придут её родители... — Вы можете не переживать, мы всё необходимое передадим её родителям, поэтому я не вижу смысла распускать собрание. А мы здесь, потому что так надо. — спокойным и уверенным голосом произнёс Лысков. Родители поддержали Лыскова. Им совсем не хотелось ещё раз приходить на собрание. — Что ж. Начнём. Вы знаете, что в классе сложилась непростая ситуация. 8 класс, как и 10-ый считаются выпускными. Но многие ученики об этом не думают. Они срывают уроки. Вы знаете, что бич класса — это Геббер Анжелика. Она отрицательно воздействует на одноклассников. Но комсомольский актив слеп. Я не знаю, чем она их подкупила, но они не замечают, а может не хотят замечать её анти комсомольского поведения. Она позорит звания комсомольца. Мне бы хотелось, чтобы родители повлияли на детей, подумали об их будущем... В классе начался гул голосов. Кто-то поддерживал директора, кто-то был против. Отец Лены сидел, низко опустив голову и ничего не говорил. Лена сидела рядом. Она едва сдерживала слёзы. Ей было жаль отца, и в то же время она не хотела идти против голоса своей совести. В это время поднялся высокий чрезмерно худощавый мужчина с красивым профилем, одетый в элегантный тёмно-синий костюм в мелкий рубчик. Он кашлянул пару раз, сложил в замок кисти своих длинных рук, потом их развёл: — Я хочу сказать вот что. Яков Викторович, Вы сами допустили эту ситуацию, что я вынужден Вас критиковать в присутствии детей. В прочем, это уже не дети, они достаточно взрослые. Так давайте с ними разговаривать по-взрослому. Я считаю, что это не верно грозить детям, что Вы всё расскажите родителям. Я имел беседу со своей дочерью Светланой. И она мне объяснила, по какой причине они не считают нужным исключать Анжелику из комсомола. Её рассуждения мне показались достаточно аргументированными. Давайте позволим нашим детям самим принимать решения. Тем более, что они их принимают не на эмоциях, а разумом. Влиять на детей через их родителей это по меньшей мере не красиво. Звонить в партком — это не порядочно. И я не хочу, чтобы моя дочь принимала решение по чьей-то указке. Они вступают в эту жизнь, и они сами должны научиться отличать плохое от хорошего. Они не должны быть лакеями и жить в страхе. Они должны жить со свободной совестью... — Николай Валерьевич, прирождённый оратор, говорил неторопливо, раскладывая всё по полочкам. Ему действительно не нравилось, что директор пытается воздействовать на родителей через парткомы. Отец Лены поднял голову. Николай Валерьевич сел на место. Отец Лены встал: — Я думаю, что Николай Валерьевич прав. Мы не имеем право ломать наших детей, иначе какое поколение мы воспитаем? — в последние дни он ничего не говорил Лене. Ему было сложно, но он оставил её в покое. Его дочь оставалась при своём мнении. Хотелось ему или нет, но, в конце концов, он сам её так воспитывал. В этот момент открылась дверь: — Извините за опоздание. Здравствуйте всем. — В класс зашла Анжелика. Она направилась на место. — Постой-ка около доски, — остановил её Шмелёв. Он видел, что Анжелика, как бы кому-то отвечая, слегка отрицательно покачала головой и потом еле заметно приподняла плечами, как бы говоря: «Я не знаю, почему?». Он вгляделся в класс, чтобы узнать, с кем она разговаривала. На Анжелику не отрываясь смотрели все 24 одноклассника и их родители. — А, кажется, просил всех прийти с родителями. Мало того, что твоих родителей здесь нет, так ещё ты опаздываешь на собрание. Мы слушаем, что ты на это скажешь. Анжелика гордо вскинула голову, слегка наклонив её вправо, она убрала руки за спину, посмотрела в окно. На улице уже темнело. Немного помолчала, закусила губу, а потом негромко, как будто отвечала урок, произнесла: — Я и вправду пригласила Римадзе и Лыскова. Почему я это сделала? Я не хотела, чтобы мои родители приходили сюда. Чтобы они видели весь этот фарс. Яков Викторович путает персонажи. Получается так, что из-за меня страдают мои одноклассники и их родители, которые уж точно ни в чём не виноваты, как и не виноваты мои родители в том, что происходит. То, что делает наш директор школы называется политический шантаж... — Шмелёв открыл было рот, чтобы возразить, но Анжелика посмотрела на него столь выразительно, что он решил пока не вмешиваться. — Именно, чтобы прекратить преследования родителей моих одноклассников я и пригласила Римадзе с Лысковым. Они не знали причину, по которой были приглашены на собрание. Простите, что я так поступила с Вами. — Она посмотрела на Римадзе и Лыскова, слегка склонив голову, как бы прося у них прощение. — Многие знают последние печальные события, которые стали последствиями действий Шмелёва. Не надо так на меня смотреть, Спартак Палладович, многие в этом классе — армейцы и они знают о чём идёт речь. Я знаю, что родители и не подозревают, что их дети ходят в штаб. Не надо этого бояться. Мы ничего плохого не делаем. Но сейчас не об этом. Все, кто хочет узнать по подробнее о жизни армии может прийти в эту субботу, у нас будет день открытых дверей. Я хочу сказать о другом. В Библии сказано: «Не сидите, да не судимы будете». Я не верующая, но есть мудрые мысли, которые следует принять. К сожалению, то, что происходит, ни я ни кто-то другой не в силах изменить. Всё началось без моего желания. Мы ведь никогда не знаем, что ждёт нас завтра. Мы все в силу тех или иных обстоятельств обязаны принимать эту действительность такой, какая она есть. Попытки её изменить не всегда бывают успешны. Я прошу прощение у всех за то, что причиняю проблемы. Но ничего поделать не могу. Я пыталась убедить комсомольский актив, чтобы они не портили свою судьбу, не ломали. Я, действительно, в этом году заканчиваю школу, а им ещё учиться. Но они решили иначе. Положить комсомольский билет добровольно я не могу. Я комсомолка. И я ценю отношение комсомольцев ко мне. Что я могу ещё добавить? Потерпите, пожалуйста. Мы сдадим экзамены и разъедемся. Вы знаете, что я в армии и собой не распоряжаюсь. В конце концов, я же не мешаю учиться, не срываю уроки. То, что происходит в классе в частности и в школе в общем — вина директора. Он решил идти напролом. Он не попытался выйти на контакт. — Так, а ты уверена, что сможешь закончить школу в этом году, — Яков Викторович был возмущён, что эта 15-летняя девчонка всю вину свалила не него. — Скажите, а зачем Вам меня держать ещё два года? Что мне делать в школе? Я знаю школьную программу. — А кто тебя будет держать? В ПТУ пойдёшь... — А что, у нас ПТУ теперь вместо помойного ведра? Все, кто не нужен туда? — Почему? — Шмелёв покраснел. Он сам себя загонял в ловушку. — Ты знаешь, чтобы закончить школу экстерном надо заслужить, а ты не достойна. Ты постоянно прогуливаешь уроки. — Яков Викторович, Вы когда-нибудь учились? — Что ты этим хочешь сказать? — Я много пропускаю?.. Вы бы смогли при таком количестве пропусков одновременно учиться в трёх классах? И не просто учиться, а учиться практически отлично? Так зачем мне оставаться в школе? — Но кроме учёбы стоит поговорить ещё и о твоём поведении вне школы. — А какое отношение имеет к школе моё поведение вне её? И потом, что Вам не нравиться? То, что мной интересуется группа Высоцкого? Но они меня не только не арестовали, они меня даже ни в чём не обвиняют. Что ещё? — То, что ты постоянно находишься в компании взрослых людей. — Мы все постоянно находимся в компании взрослых людей: родителей, учителей, соседей... — Ты знаешь о чём я говорю. О твоих отношениях со свободцами. Ты практически живёшь в их штабе. Они, хочу напомнить, представители капиталистической страны... Римадзе поморщился, как будто ел лимон. Ему совсем не нравилась позиция директора. Директор казался недалёким злым человечком. — Ах это. Вы знаете, так получается, что мне приходится с ними общаться. Я уже сказала, что есть вещи, которые ни Вы, ни я не в силах изменить. О моём общении со свободцами известно группе Высоцкого, и как мне кажется, это их компетенция, а не директора школы. Это они должны сказать, запрещено это или разрешено, а не Вы. У Вас ещё что-то или я могу сесть на место? Директор мялся. Ему явно не хотелось отпускать её на место. Но и поводов держать, вроде как не было. Наконец, он выдавил из себя: — Насколько мне известно, ты куришь... Римадзе и Лысков удивлённо переглянулись. Они ни разу не видели, чтобы Анжелика курила. — А что я курю? — Сигареты... — Я понимаю, что не карандаши, а какие сигареты. — «Астру», — выкрикнул белобрысый Юрка. — Это она тебя научила курить? — отец Юрки стукнул ему по затылку. — «Астру» он научился курить сам. Я такую гадость не курю, — Анжелика усмехнулась. — У меня тоже есть претензии, — встал с заднего ряда непомерно толстый отец Наташи Смирновой. — Около недели назад ты вечером чуть ли меня с ног не сбила. А было, между прочим, около часу ночи. — А так это Вы были, а я думала, где же я Вас видела, — Анжелика озорно блеснула глазами: — Это не я Вас с ног чуть не сбила, а дружинники. Кто же их просил меня преследовать? Претензии все к ним. Они находятся в вагончике около здания АСУП. Ещё претензии. — У меня замечание, — снова встрял директор. — Я кажется уже говорил девочкам, чтобы никаких серёжек, колечек, цепочек. Старый директор Вас избаловала. Но в соответствии со школьным уставом это запрещено. — Скажите, а это что, как-то влияет на учебный процесс? — Да, вместо учёбы Вы отрываетесь на то, чтобы полюбоваться на украшения, надетые на Вас. — Ну любоваться колечком, я ещё понимаю. А вот серёжками, это же как надо скосить глаза, чтобы не переставая смотреть на них... — Хватит паясничать. Нацепила на себя побрякушки и клоуна теперь строишь. — Хороши побрякушки. Кто-нибудь может определить, что это? Одна из мам подняла руку. Анжелика подошла к ней и дала колечко, которое сняла с пальца. Женщина внимательно посмотрела на простенькое, но в то же время изящное колечко с небольшим камушком. Даже не камушком, а его крошкой: — Это бриллиант? — Да, — Анжелика качнула головой. — Это и в самом деле бриллиантовые побрякушки. Я не могу из снять. В каждой семье и у каждого народа есть свои традиции и обычаи. Так вот и у нас тоже. И в соответствии с этим я и должна носить эти побрякушки. Я могу сесть на место? Анжелика прошла на заднюю парту и села на третий стул, который стоял около Римадзе и Лыскова, посмотрев на них, как бы говоря: «Вот так-то, господа...» Апрель. 30. Концерт