— Так же как и со мной, когда я умру, — от этих слов Римадзе стало страшно. — Похоронить где-нибудь под берёзкой на солнечном склоне, чтобы через пять лет никто не смог найти дорожку к моей могилке. Живым жить... А её больше нет... Трегир, а чего ты здесь делаешь? Я так хочу, чтобы на её месте был ты... Именно ты принёс мне столько боли... Господи, как я тебя ненавижу... — она села в кресло и опустила голову на руки. — Анжелика, я не понимаю, почему ты так меня ненавидишь. Каждый из нас делает своё дело... — Спартак Палладович, Вы меня заберёте прямо сейчас? Я вам сказала, нет человека и нет проблемы. Вот сейчас всё и решится. Теперь можно и из комсомола исключить и из школы. — Анжелика, почему ты решила всё делать самой? Почему ты не обратилась ко мне? Ты знаешь, что Высоцкий на сегодня вызвал Шмелёва, чтобы ему объяснить последствия шантажа. Ну почему ты не сказала, что мучает тебя? — Ладно, поезд ушёл... Через неделю мои приезжают... Мама расстроится... Только не делайте больше обыск. У меня ничего дома нет... Мне собираться? Я могу похоронить Джекки? — Анжелика, никто тебя не забирает. Нам для начала нужно заявление от господина Трегира и медицинское освидетельствование. Ты же не сбежишь? — Спартак Палладович, не будет никого заявления. Я буду всё отрицать. — Надо же, какое великодушие. А если бы я его убила, тоже нужно было бы заявление? От трупа? — Анжелика, хватит говорить ерунду... — Трегир, а ты не боишься, что я тебя убью. — Анжелика, успокойся. — Трегир поднял трубку телефона, попросил, чтобы за ним прислали машину. — Роман, я, пожалуй, заберу её на пару дней, чтобы она успокоилась. А то совсем «дурна девка стала». — Спасибо, мне лечение в твоей клинике очень дорого обошлось, думаю, что консультация психиатра ещё дороже будет. Ладно, я поехала с Джекки... Не надо. Я не хочу Вас видеть. Рома, я возьму пару ребят, чтобы выкопали могилу... Не бойтесь, я больше стрелять не буду. Я же не ношу при себе оружие... — Хочешь, я тебе щенка подарю? Такого же как Джекки? — Зачем? — недоумённо спросила она, — чтобы потом она тоже умерла? Тогда уж подари мне сразу труп... Ладно, кажется, я говорю глупости. 28. Жизнь продолжается.... Последнее воскресение в доме Анжелики. Во вторник приезжают её родители. Ему было немного жаль покидать это взбалмошный дом. Он начал привыкать и к его сумасбродной хозяйке. Правда после смерти Джекки она изменилась. Нет, она не бросила штаб, она также вставала в шесть утра и шла на речку. Он как-то спросил, для чего она ходит на речку и бередит своё сердце. Ответ был странен: «А зачем тогда наступает утро?» Он ходил вместе с ней. Она приходила на берег, спускалась на лёд, потом медленно сначала шла в одном направлении, доходила до того места, где погибла Джекки, а потом возвращалась. Несколько раз он пытался с ней поговорить, но она молчала. Всю прогулку она не говорила ни слова. Лишь когда они возвращались домой — она становилась прежней Анжеликой. Хотя нет, не прежней. В ней, казалось, что-то было сломлено. Она по-прежнему с усмешкой смотрела на окружающих, но не огрызалась. Но он не видел, чтобы она ездила к собаке на могилу. Её вызывал к себе Высоцкий и она каждый раз приходила точно вовремя. Он спрашивал её о случившемся, и она спокойно каждый раз повторяла слово в слово. Если он хотел что-то уточнить — она обычно отвечала: «Я не помню», или «Это не важно». Она на статисте показала, как обезоружила свободца. Потом в тире продемонстрировала своё умение стрелять, доказав, что если бы она хотела убить — то это сделала бы. Как сказал Роман: «Лучше бы она была бездарна». Она, не читая, подписывала протоколы. Но только то, что касалось этой истории. Высоцкий собрал материал — он обязан был это сделать. Но Трегир, как и обещал, отказывался от всего. В итоге дела так и не возбудили: было событие, но не было состава. Римадзе посмотрел в окно. Вчера капало с крыш и веселились воробьи. А сегодня: Зима не даром злиться, прошла её пора... Холодный ветер намёл столько снега, кружилась позёмка и казалось, что небо срослось с землёй. Спартак Палладович молча смотрел на Анжелу. Он знал, что она не любит, когда её изучают и всё же смотрел. Ему хотелось узнать её реакцию. Но она, как ни в чём не бывало, читала или делала вид, что читала. В конце концов он опустил глаза. — Не выдержали? — Не отрывая глаз от книги, спросила она. — Интересно, как ты это увидела... — усмехнулся он. — Я почувствовала... Когда довольно хорошо узнаешь человека — она отложила книгу в сторону, — начинаешь понимать его мысли, чувствовать его взгляд, знать, как обстоят у него дела. Правда, если человек с тобой откровенен. Мы, например, с Оксаной иной раз и в словах не нуждаемся. Вы передо мной тоже полностью раскрылись... Знаю, что это Ваша работа — идти на контакт. Но не верю, что только она. Просто, Вы стали частью жизни в этом доме. Вы показали себя и полностью и почленно. А я, надеюсь, что нет. Скажите, а я Вам нравлюсь? — Римадзе слушал этот поток речи, что для Анжелики было не характерно и не знал, что за этим кроется. Анжелика посмотрела на него исподлобья с лукавой усмешкой. «Это броня, забор. Вам дальше нельзя» — говорил её взгляд. Он знал, что она могла смотреть оценивающе, когда изучала человека; насмешливо — дерзко — не любила и чувствовала своё превосходство; ровно, спокойно — «не беспокойтесь, Вас не тронут»; неизвестно куда — «честно говоря, вы мне по барабану, но можете продолжать». Чаще всего именно так она и смотрела — в сторону, как бы она здесь и в то же время её нет. Глаза Анжелы могли многое рассказать и может именно поэтому она и отводила их в сторону. Лишь музыке она позволяла владеть собой. — Ну? — спросила она. Он знал, что задав вопрос, она, как маленький Принц, ни за что не отвяжется, пока не получит ответ. — Нравишься, — сказал он, и почему-то покраснел как мальчика, который первый раз в жизни признался в любви. — Как девчонка, как армеец или просто как человек? — Как девчонка и как человек — это, по-моему, одно и то же. — Нет. Как девчонка, это... я не знаю, как объяснить. Как человек — это как вам нравиться Ваш товариш, друг, но ни как лицо противоположного пола. — А как армеец? — Ну это как бы профессионально. — Ну уж явно не как армеец. Скорее, как человек, друг и товарищ. — Да, а Вы мне, как враг... — Как враг? — кем — кем, а врагом ему хотелось быть меньше всего. Римадзе расстроился. — Ну и в каком смысле? — Как в каком? В самом прямом. Мы с Вами стоим по разные стороны баррикады, так сказать — идейные враги. А врагов надо уважать. Достойных врагов очень мало. Вы достойный соперник. Ведь и враги иногда помогают друг другу, — Римадзе с интересом слушал этот монолог о врагах. Ему и в голову никогда не приходила такая мысль. Скорее, она выразилась не правильно: не враг, а соперник. Хотя... Взять того же Трегира. Вроде настоящий враг, а когда она заболела — стал лечить. — Да ладно, не грузитесь. Я же к Вам нормально отношусь. По-крайней мере не ненавижу, и стрелять в Вас не собираюсь. Ладно, я устала, хочу немного вздремнуть. Можно? Римадзе покорно вышел из комнаты. Ей действительно хотелось побыть одной. Она «жила» в своём горе. Ей было невдомёк, что в горе жить нельзя. Что надо раз поплакать, а потом забыть. Ведь жизнь на этом не заканчивалась. Под окном залаяла собака. Римадзе вздрогнул. Подошёл к окну. Мимо пробежала рыжая дворняга. Её бабка, а может и не бабка, а кто-то другой, но явно согрешил с колли и теперь эта огромная псина с достоинством подняла узкую длинную морду и несла шикарный хвост, который калачиком скрутился на спине. — Тайга, ко мне, — послышался детский голос. Тайга остановилась около вольера. Она нетерпеливо перебирала лапами, глядя в окна и лаяла, как будто звала Джекки на улицу. Римадзе вспомнил, как он впервые наблюдал за этой картиной, когда Тайга бегала с одной стороны вольера, а Джекки с другой. Они перетягивали друг у друга палку. Потом просовывали свои узкие морды сквозь широкую сетку и обнюхивали друг друга. Иногда они пытались сделать подкоп. По вечерам, когда Анжелика выгуливала собаку не слишком поздно, Тайга к ним присоединялась и две рыжие подруги радостно носились по льду. — Тайга, ко мне, — повторил детский голос. Он услышал, как открылась входная дверь, потом с улицы раздался Анжелин голос: — Иди, Тайга, иди, нет больше твоей подружки. Не приходи больше. — А где Джекки? — спросил тот же детский голос. — Она убежала. — А она вернётся? — Нет, она уже никогда не вернётся. Подожди... — Анжелика зашла в дом, а потом что-то вынесла и отдала девочке: — на, возьми, это поводки и ошейники. А вот книжка про собак. Смотри, какие красивые картинки. Ладно, беги. Спартак Палладович не в силах был смотреть на это. Но вот дверь закрылась. В квартире воцарилась тишина. Да, Роман был тысячу раз прав: лучше быть бездарностью. Что она успела за свои 15 лет? Фехтование: 4-5 класс. Получила только азы, зато теперь выполнила нормативы мастера спорта. Английский — с десяти лет. Сейчас говорит, как будто родной. Французский — с первого класса (училась в специализированной школе), испанский — с шестого (Зачем?), Эсперанто — лето между 6 и 7 классом. Стрельба — с третьего класса и по сей день. Стреляет, как будто родилась с пистолетом в руках. Музыка — с 4-х лет. Юный Моцарт... Драться... Когда же она научилась драться? А ездить верхом? А управлять машиной? Пусть не ас, но проехать вполне сможет... Римадзе зашёл к ней в комнату: — Можно? Она кивнула головой. — Анжела, не надо. Жизнь, она ведь такая, сложная штука. Ты должна справиться с собой. Понимаешь, надо жить... Пошли ужинать... — Она после смерти Джекки практически не ела. Так: один кусочек хлеба с горячим крепким чаем или тройной дозой натурального крепкого кофе. — Зачем? — она посмотрела на него. В глазах стояло столько боли... «Лучше бы она рыдала...», — подумалось ему. Она стремилась к этому, как алкоголик рвётся к бутылке. Ей надо было это испытать, почувствовать вкус крови на губах. Ей надо было шагнуть в эту бездну. В бездну, которая зовётся игрой адреналина, игрой в политику. Эта игра с очень жестокими правилами. Она не даёт шансов тем, кто устал, обессилил или просто почувствовал минутную слабость. Эта игра поглащала всех и вся, что не устояло перед ней. И она шла на этот свет, как кролик идёт к удаву. Знает, что пропадёт, но всё равно идёт, завороженно смотря в глаза. И не дано понять, что же её так тянет играть в эти взрослые игры. И первая потеря её не отвратила от этих игр, а лишь дала на время передышку, чтобы почистить пёрышки и залатать раны... И ему было неведомо, что в ней было столько энергии, что она чувствовала в себе силы, чтобы вступить в схватку с этим миром и не погибнуть в нём, не потеряться... Но это будет потом... Но сейчас, она, маленькая и хрупкая с огромным желанием добиться справедливости, не могла поверить, что в мире есть смерть. 29. Родительское собрание — Добрый день, Геннадий Юрьевич, — В трубке раздался голос Анжелики. — А Римадзе можно услышать? — Его пока нет, но, подожди, я сейчас тебе оформлю пропуск. — Высоцкий позвонил в дежурную часть. Анжелика после последних событий не раз посещала эти стены, но каждый раз, когда её вызывали. Сама добровольно она ещё ни разу не приходила. Казалось, что она стала старше, серьёзнее. — Присаживайся, Римадзе будет минут через 15. А пока мы с тобой побеседуем, если не возражаешь. Чаю будешь? — Высоцкий налил ей час в высокий бокал.