– Мне понравилось, как ты смотришься на моём члене, – закладывает руки за голову и закрывает глаза. – Думаю, в первую брачную ночь тебя ждёт разочарование. Придётся вспоминать, как моя палка дважды довела тебя до оргазма. – Самоуверенность уровень «бог», – закатываю глаза и ступаю на цыпочках к окну. Облокотившись на подоконник, всматриваюсь в небо, закрытое серо-чёрными тучами. Вдали вспыхивает молния, и через несколько секунд раскат грома заглушает бешеный стук моего сердца, не желающего, чтобы слова Глока подтвердились. Так горячо и порочно с Барнаби не будет, потому что он сам не способен разжечь адское пламя, опаляющее нас со Львом. Редкие капли шуршат по зелени, превращаясь в монотонный поток, а затем в нос бьёт горьковатый запах мокрой листвы и свежести, такой нужной в августе. Время едва перевалило за двенадцать, но солнечный диск скрылся за тучами, погрузив домик в приятную серость и создав ощущение, что день близится к вечеру. Собираю волосы и скручиваю в небрежный пучок, выпрямляюсь и жадно вдыхаю влажный воздух, наполняя лёгкие ароматами леса, а обернувшись, ловлю на себе пронзительный взгляд Льва. Неправильный взгляд. Словно он любуется мною, не смея прервать наслаждение природой, которую я раньше не замечала. Отмечаю пропитанную кровью повязку на плече и, схватив, походный пакет Германа, присаживаюсь рядом. Осторожно снимаю бинт, небрежно наложенный мужчиной, и делаю всё правильно, закрепляя пластырем. – Не смотри на меня так, – не поднимая головы, чувствую истязающий взгляд. – Извиняться не буду. Ты заслужил. – Знаешь, беру часть своих слов обратно. Позавчера я сказал, что женщинами руководят эмоции, которые затыкают голос разума. Но только не Островскими. – Ты подошёл к черте. – И ты сразу дала это понять, – ощупывает плечо, на секунду скривившись. – Моё личное напоминание, что я позволил женщине наставить на себя пистолет. – Испугался? – вздёргиваю бровь в предвкушении ответа. – Возбудился, – присвистывает, – умопомрачительная картинка. – Советую больше судьбу не испытывать. – Переключаюсь на живот мужчины, снимая повязку и решая, что пора снять швы. Что и делаю под недовольное шипение, когда тяну нить, которая сразу же поддаётся. – Любая другая может быть чересчур эмоциональна. – Ты единственная, кого я подпустил так близко. – Ты?! – смеюсь в голос, а затем резко приближаюсь к губам Льва. – Это я пожелала к тебе подойти. Тебя никто не спрашивал. Я могу заплатить высокую цену за свою самоуверенность, но Лев всё больше напоминает мне папу, которого вот уже двадцать лет мама подстёгивает острыми фразочками, заставляет ревновать, не пересекая черту, и срывается в безмерную нежность, чувствуя, когда его мир рушится. Хрупкий баланс, существующий много лет, на самом деле монолит, на котором стоит наша семья. – Это и удивляет. Тебя не напугали даже мои демоны. – Всё просто, – мило улыбаюсь, – они понравились моим. Губы мужчины приоткрываются в желании возразить или наказать меня за опрометчивую колкость, но тут же смыкаются. А в подтверждение моих слов за окном разносится раскат грома, сопровождающийся искрой в небе, и дождь превращается в ливень, который тарабанит по крыше дома. По спине тянет неприятный холодок, заставляя поёжиться и покрыться мурашками, которые не остаются без внимания Льва. Притягивает меня за руку, укладывая рядом и накрывая тёплой тканью, чтобы прижать к своему телу и насладиться грозой. Глава 16 Больше часа наслаждаемся ливнем, а я ловлю пальцем колечки дыма, которые выпускает Лев, не желая двигаться и выходить на улицу, чтобы отравить свой организм. Не отпускает ощущение, что он хочет о чём-то спросить, не решаясь нарушить уютное молчание. – Как она? – звучит в тишине, а я отчего-то сразу понимаю, что речь об Эле. – Если исходить из общего состояния, в котором твоя мама пребывает больше двадцати лет, то, наверное, хорошо. Ты её хоть иногда навещаешь? – По мере возможности, – тушит окурок, отставляя банку в сторону и накрыв ладонью мою грудь. Последний час он пролежал именно так. – Когда бываю в городе, наведываюсь в дом отца через заднюю калитку, код на которой никогда не менялся. Прихожу ночью, когда прислуга спит, а полусонная охрана ленится заглядывать в каждый угол. – Она тебя узнаёт? – Всегда. Вот только для неё я тринадцатилетний мальчик, который пять минут назад вернулся из школы. Одни и те же вопросы независимо от моих ответов. Знаешь, – Лев чиркает зажигалкой, прикуривая очередную сигарету, – когда-то я общался с одним специалистом, и он сказал, что шанс вернуть её в нормальное состояние есть. – Не могу утверждать, – мнусь, подбирая слова, – но сомневаюсь, что есть волшебный препарат. – Это не препарат. Он пояснил, что наш мозг – словно приборная панель со множеством кнопок: некоторые включаются лишь на время, а некоторые функционируют всегда, помогая двигаться, думать, оценивать ситуации. В её случае одна из постоянных кнопок отключилась в силу событий, которые мозг переварить не смог. Защитная реакция организма, оберегающего самого себя от разрушающих эмоций. Эту кнопку можно включить. Но для этого должно произойти нечто равное тому, что её выключило. – Стоп, – переворачиваюсь, уткнувшись в грудь мужчины, – для неё триггером стала новость, что муж «облегчил» страдания сына. – Скорее, сама смерть Макара. Известие, что отец приложил к этому руку, просто дополнило картинку. – То есть чтобы привести её в чувство, подобное должно случиться с тобой? – Вероятно, да. – Жаль, что я раньше этого не знала, – хмыкаю, переворачиваясь на спину. – В смысле? – Тогда бы я привезла твою дырявую тушку не к Герману, а в дом отца. Кто знает, возможно, это сработало бы. Хотя реальная травма вообще необязательна. – Идея зажигает, поэтому сажусь на диване, приготовившись поделиться со Львом. – Можно создать видимость твоего ужасного состояния. Профессиональный гримёр легко обрисует лицо и тело травмами, в дополнение пойдут бинты, капельницы, какой-нибудь пикающий аппарат, считывающий жизненные показатели, и картинка неизлечимо больного готова. Вот только всё это осложняется тем, что в доме отца ты не желаешь находиться дольше десяти минут. – Ради такого могу и потерпеть. – Давай завтра поедем и сделаем. Если не хочешь сам, я могу поговорить с Павлом Валерьяновичем. Объясню смысл идеи. Не думаю, что он откажется. В её случае хуже уже быть не может. Да и я смогу успокоить Элю, она меня сразу приняла. – Обычно незнакомых она отталкивает. – Наверное, я слишком похожа на папу. Назвала меня Костей и рассказала, что произошло. Коряво и бессвязно, но даже без дополнения твоего отца я бы позже поняла. Вновь вижу знакомую эмоцию, которая проносится на дне карего взгляда – стыд, приправленный виной. Что мучит Льва, не позволяя сбросить груз прошлого и построить жизнь, наполненную хоть каким-нибудь смыслом? Что заставляет заявлять о ненависти к отцу, хотя он испытывает нечто другое? Поэтому, подумав минуту, всё решаюсь спросить: – Почему ты ушёл из дома? – Он вскидывает взгляд, в котором явно читается «не твоё собачье дело», но эту битву я не проиграю, как бы он сейчас ни старался испепелить меня в пламени негодования. – Зачем тебе это, Дефектная? – наклоняет голову, с интересом наблюдая, как я реагирую на прилипшее прозвище. – Позавчера я знала о тебе немного – киллер по прозвищу Глок. И этой информации было достаточно. Всё, что произошло дальше, не зависело от моего желания. Я познакомилась с твоими родителями и узнала то, что обычно не вываливают на гостей, впервые переступающих порог дома. Знаешь, как правило, есть несколько взглядов на одну и ту же ситуацию в зависимости от количества лиц, принимающих участие. Два я услышала, остался твой. – Ты случаем не на мозгоправа учишься? – Если бы училась на того, кого ты назвал, я бы, не подходя к машине, поняла, что это закончится полным дерьмом. Ты бы загнулся, – кручу пальчиком, указывая на Льва, – а твой отец оплакивал ещё одного сына. Так что, давай, Лев Павлович, выкладывай, потому что, возможно, я единственный человек в твоей жизни, которому действительно интересны твои переживания. – У меня их нет. Упёртый мужчина вновь натягивает маску отстранённости, желая показать собственную неуязвимость. И ещё пару дней назад я бы поверила. Но не сегодня. – Вчера я заметила виноватый взгляд, которым ты наградил отца, тут же прикрывшись ненавистью. Но она, скорее, показная. И если твой отец винит себя за то, что пошёл на поводу у сына и стал причиной состояния твоей матери, то за что себя винишь ты? Лев тянется за сигаретой, делая пару глубоких затяжек и выпуская дым вверх. Мечется, сомневаясь в возможности поделиться тем, что копилось внутри долгие двадцать лет. Но каждому человеку иногда нужно поведать кому-то свою историю, чтобы не сойти с ума и не сгинуть в пагубных мыслях. Наверное, именно по этой причине Игнатов был так откровенен со мной: открылся, желая быть понятым, или же надеялся, что я стану мостом, ведущим к сыну? Лев насильно укладывает меня на свою грудь и молчит. Говорить не будет. Не сейчас и не со мной. А возможно, ни с кем вообще. Однозначно его броня толще, чем у Гриши, и не мне её предстоит пробить. Хочу повторно задать вопрос, но останавливаюсь. Кому это вообще нужно? И для чего? – Завтра отвезу тебя к подруге. Советую сразу же покинуть страну и оказаться под защитой Островского. – Дыхание перехватывает, и я приподнимаюсь, чтобы заглянуть в глаза того, с кем не планировала расставаться так скоро. – Не смотри так. В городе неспокойно. По моей вине. И теперь тебя это тоже касается. – Что случилось в клубе? – На встречу пришёл Нурлан. Блядский обдолбыш, увидев меня, сорвался с цепи, забыв о деле, ради которого всё затевалось. – Почему? – Потому что труп в багажнике несколько дней назад был его братом. Девка прислала своего любовника и по совместительству помощника отца. – Девка? Пахомова, что ли? – получаю вопросительный взгляд. – Что? Мне твой отец рассказал про связку Андросов – Кирилов. И о дочери последнего, которую ты должен был убрать, чтобы забрать флешки. – Я не понял, папаша тебе вообще всё вывалил? – Ну, много что… – прикидываю, чем ещё могу удивить Льва. – О себе, вашей семье, о тебе. – С каких пор он стал таким пиздлявым? – Лев злится, сжимая и разжимая пальцы, видимо, представляя, что скажет отцу при встрече. – Мне кажется, он долго держал в себе переживания, не имея возможности поделиться. А я оказалась к месту и ко времени, да ещё и дочерью Парето, с которым его связывают давние отношения. В общем, всё сложилось. И тебе бы не мешало избавиться от того, что гнетёт, – машу пальчиком, указывая на того, кто сводит брови к переносице и почти готов покусать меня. – Не нужно тебе это. Никому не нужно. – Я хочу помочь. – Ты поможешь, если свалишь из города, Аня, – и впервые он произносит моё имя без издёвки, сосредоточившись на словах. – Охота продолжается. А ты, как дополнительный элемент к жертве, – указывает на себя, – можешь пойти бонусом. Я выкручусь, не в таком дерьме варился, но оглядываться не хочу. Мне будет проще одному. – Ты за меня переживаешь? – Внутри вспыхивают искорки радости, что Лев, кажущийся холодным, всё же может что-то испытывать. – Я переживаю за дочь Парето, который расчленит меня, если узнает, что я вовремя не подсуетился. Ожидаемо и неприятно. Всему причиной папа, который когда-то помог Льву. И, видимо, тоска в моём взгляде настолько явная, что Глок проводит пальцами по моей щеке, делая попытку успокоить. А на что я надеялась? Остаться с ним? Смешно и глупо. Дура ты, Анька! Просто дура, которая вдруг решила, что мужчина, идущий по дороге жизни в одиночку, остановится, сядет рядом и будет тебя оберегать. Такие, как Лев, не останавливаются: бредут куда-то, рыщут, мечутся, а в итоге теряются в неизвестности, оставшись скромным крестиком на заброшенном кладбище. Если бы не я, то несколько дней назад полиция нашла бы в «Астон Мартине» два трупа, и всё бы закончилось. Но Игнатов прав – одна задержка у открытой двери, взгляд, едва слышное «помоги», и вот я напичкана информацией, которая никогда не пригодится. Мне жилось бы намного лучше и проще, если бы Дина не заметила машину, скрытую в темноте.