Приемник оживает, и диктор громко произносит: – …Почти десять лет службы в качестве секретаря местного отделения НААСП. Из больницы по-прежнему нет никакой информации, но характер ранений… – Кто? – выдыхаю я. Минни смотрит на меня с таким выражением, будто у меня головы на плечах нет. – Медгар Эверс. Где ты была? – Медгар Эверс? Что случилось? Я встречалась с Мирли Эверс, его женой, прошлой осенью, когда она приходила в нашу церковь вместе с семьей Мэри Боун. У нее еще был такой красивый, красный с черным, платок на шее. Помню, как она посмотрела мне в глаза и улыбнулась, будто в самом деле рада познакомиться. Медгар Эверс у нас тут знаменитость, большой человек в НААСП. – Садись, – предлагает Минни. Падаю в деревянное кресло. Лица у всех бледные, как у призраков, взгляды устремлены на приемник – размером с половину атомобильного двигателя, деревянный, четыре большие кнопки на панели. Даже Киндра затихла на коленях у Шуге. – В него стрелял ку-клукс-клановец. Прямо перед домом. Час назад. По спине пополз холодок. – Где он живет? – На Гайнес, – говорит Минни. – Его отвезли в нашу больницу. – Я… видела. – Вспоминаю про автобус. Гайнес в пяти минутах отсюда, если ехать на машине. – …Свидетели утверждают, что это был мужчина, белый, он выпрыгнул из кустов. Слухи об участии Ку-клукс-клана… Слышится какой-то шум, разговоры, чей-то вскрик, бормотание. Я нервничаю, кажется, что кто-то наблюдает за нами с улицы. Кто-то белый. В пяти минутах отсюда ку-клукс-клановец охотился на чернокожего. Хочется запереть все двери. – Мне только что сообщили, – тяжело дыша, произносит диктор, – что Медгар Эверс скончался. Медгар Эверс. – Голос звучит так, словно вокруг бурлящая толпа. – Мне сообщили. Скончался. Боже правый. Минни поворачивается к Лерою Младшему. Тихо, твердо произносит: – Отведи своих сестер и братьев в спальню. Ложитесь в кровать. И оставайтесь там. – Когда вопль звучит так тихо, это всегда страшнее. Я знаю, что Лерой хотел бы остаться, но он бросает на младших такой взгляд, что те исчезают, быстро и бесшумно. Репортер тоже умолкает. На миг приемник становится просто деревянным ящиком. Но лишь на миг. – Медгар Эверс, – опять слышится голос диктора, – секретарь местного отделения НААСП, умер. Медгар Эверс убит. У меня слюны полный рот, с трудом сглатываю. Разглядываю обои, пожелтевшие от кухонного чада, липких детских ручонок, сигарет Лероя. На стенах у Минни никаких картинок или календарей. Пытаюсь не думать. Не хочу думать об убитом чернокожем мужчине. Сразу вспоминаю Трилора. Руки Минни сжимаются в кулаки. – Застрелили на глазах его собственных детей, Эйбилин, – цедит она сквозь зубы. – Мы будем молиться за Эверсов, мы будем молиться за Мирли… – Но это звучит так бездушно, что сама останавливаюсь. – По радио сказали, что его домашние выбежали из дома, услышав выстрелы. Сказали, он шел, спотыкаясь, весь в крови, и детки, залитые его кровью… – Она опускает ладони на стол с такой силой, что приемник подпрыгивает. Задерживаю дыхание, но голова все равно кружится. Я должна быть сильной. Я должна быть рядом со своей подругой. – В этом городе никогда ничего не изменится, Эйбилин. Мы живем в преисподней, мы в ловушке. Наши дети в ловушке. Голос репортера вновь окреп: – …Повсюду полиция, дороги заблокированы. В ближайшее время ожидается пресс-конференция мэра Томпсона… Я задыхаюсь, слезы катятся градом. Повсюду вокруг нас белые люди, они окружают цветные кварталы. Белые с винтовками, нацеленными в цветных. Потому что кто же защитит нас? Цветных полицейских не бывает. Минни смотрит на дверь, за которой скрылись дети. Лицо все в поту. – Что они сделают с нами, Эйбилин? Если поймают… Она говорит о наших рассказах. – Мы обе знаем. Плохо будет, – тяжело вздыхаю я. – Но что именно они сделают? Привяжут к грузовику и протащат по улице? Пристрелят меня во дворе на глазах у детей? Или просто уморят голодом? По радио выступает мэр Томпсон, рассказывает, как он сочувствует семье Эверсов. Поглядываю на открытую заднюю дверь, и у меня опять такое чувство, что за нами следят, особенно когда слышу голос белого. – Мы же… мы же не говорим о гражданских правах. Просто рассказываем о жизни, как оно на самом деле происходит. Выключаю радио, беру Минни за руку. Так мы и сидим. Минни смотрит на раздавленную на стене моль, я – на красные кусочки мяса, оставленные засыхать на сковородке. У Минни в глазах дикая тоска. – Как хочется, чтобы Лерой был дома, – шепчет она. Сомневаюсь, чтобы когда-нибудь прежде в этом доме звучали такие слова. Дни идут, а Джексон, штат Миссисипи, все больше напоминает кипящий горшок. По телевизору у мисс Лифолт показывали, как толпы чернокожих прошли маршем по Хай-стрит на следующий день после похорон мистера Эверса. Триста человек арестовали. Цветные говорят, на поминальную службу пришли тысячи, но белых можно было пересчитать по пальцам одной руки. Полиции известно, кто убийца, но они отказываются назвать его имя. Я узнала, что семья Эверс не будет хоронить Медгара в Миссисипи. Его тело перевезут в Вашингтон, на Арлингтонское кладбище, и, думаю, Мирли гордится этим. Должна гордиться. Но мне бы хотелось, чтобы он остался тут, поближе. В газете я прочитала, что даже сам президент Соединенных Штатов посоветовал мэру Томпсону работать лучше. Создать комитет из белых и черных для решения проблемы. Но мэр Томпсон ответил – президенту Кеннеди ответил: «Я не собираюсь создавать би-расовый комитет. Не будем себя обманывать. Я сторонник разделения рас, и в таком ключе мы и будем действовать». Несколько дней спустя мэр вновь выступил по радио. – Джексон, Миссисипи, – это почти рай на земле, – заявил он. – И так будет до конца наших дней. Второй раз за два месяца Джексон, штат Миссисипи, попал в журнал «Лайф». На этот раз мы даже стали его обложкой. Глава 15 У мисс Лифолт о Медгаре Эверсе не говорят. Когда она возвращается домой, я переключаю приемник на другую станцию. И все идет своим чередом. От мисс Хилли по-прежнему ни слуху ни духу, и от постоянного беспокойства я почти заболеваю. На следующий день после похорон Эверса в гости заезжает матушка мисс Лифолт. Она живет в Гринвуде, Миссисипи, а сейчас направляется в Новый Орлеан. Мисс Фредерикс, она не стучится в дверь, просто вплывает в гостиную, где я глажу белье. Улыбочка у нее кислая. Отправляюсь к мисс Лифолт сообщить, кто к нам прибыл. – Мама! Как ты рано! Тебе, должно быть, пришлось подняться еще до рассвета. Надеюсь, ты не слишком устала! Мисс Лифолт влетает в гостиную, по дороге торопливо подбирая разбросанные игрушки. Кидает в мою сторону выразительный взгляд. Кладу мятые сорочки мистера Лифолта обратно в корзину, достаю салфетку вытереть мордашку Мэй Мобли, перемазанную желе. – Ты так свежо и стильно выглядишь, мамочка, – мисс Лифолт улыбается так старательно, что чуть глаза из орбит у бедняжки не вылезают, – ты довольна своей поездкой? Судя по роскошному «бьюику», на котором она приехала, и изящным туфелькам, у мисс Фредерикс гораздо больше денег, чем у мистера и мисс Лифолт. – Мне захотелось передохнуть. Надеюсь, ты пригласишь меня в «Роберт Э. Ли» на ланч, – говорит мисс Фредерикс. И как эта женщина сама себя выносит? Я слыхала, как мистер и мисс Лифолт однажды ругались из-за того, что она каждый раз, как приезжает, заставляет мисс Лифолт вести ее в самое модное место, а потом дочери приходится оплачивать счет. Мисс Лифолт пытается возражать: – А может, Эйбилин приготовит нам ланч дома? У нас есть прекрасная ветчина и… – Я приехала, чтобы сходить с тобой куда-нибудь. А не затем, чтобы перекусить дома. – Хорошо, хорошо, мамочка, только возьму сумочку. Мисс Фредерикс наконец обращает внимание на Мэй Мобли, играющую на полу со своей куклой, Клаудией. Наклоняется, обнимает девочку, спрашивает: – Мэй Мобли, тебе понравилось платьице, которое я тебе прислала на прошлой неделе? – Да, – отвечает Малышка бабушке. Помню, пришлось показывать мисс Лифолт, что платье посередине слишком узкое. Малышка в нем выглядит чересчур толстой.