Просто нет слов. Вообще ни единого. — Девочки, может, рано еще рассказывать, но не могу удержаться. На свадьбе я пить не буду, потому что… кажется, у меня тоже задержка! — спасает меня Полина, после чего все кидаются ее обнимать и поздравлять. И дальше говорим только о ней, спасибо Господи. Домой я приползаю, едва перебирая ногами. По мне проехался грузовик. Дважды. Или поезд. Или поезд, груженный грузовиками. Я не думаю о работе, о завтрашнем дне. Я мечтаю утонуть в синем море. Не может она врать с такими искренними глазами. Не могут беременные девушки быть такими суками. А это означает только одно. Боже. Не знаю, кому и чему верить. Похоже, в нашем любовном треугольнике главный идиот — это все же я. Руки дрожат. Она говорила уверенно… будто это само собой. Не вижу ни единой причины, кроме глупой девчачьей наивности, почему я не должна ей верить. Наверное, мне полезно было испытать все это, чтобы осознать, куда вляпалась. За все надо платить. Каждый украденный у судьбы миг счастья в один момент становится таким тяжелым, что ухнет вниз, утащив за собой на дно. Ксюша все же в очередной раз убавила сплит, отчего я продрогла до костей на ее чертовой новенькой кухне. Несколько минут отогреваюсь под обжигающе горячим душем, а затем, разозлившись на себя, меняю положение крана, сделав поток воды ледяным. Я вскрикиваю от шока и боли, когда вода обжигает разгоряченную кожу. Приседаю, обнимая себя руками. Кусаю губы. Я хочу сделать себе больно, наказать себя за все, что сделала. Мне нужно искупление. Когда я, наконец, выбираюсь из душа — раскрасневшаяся и почему-то пятнами, слышу нетерпеливые звонки одновременно в дверь и на мобильный. Его номер на дисплее, он сам на лестничной площадке. Зачем? Стоит, смотрит прямо на меня, будто видит через глазок. На сотовом десять пропущенных. Настроен решительно, и что-то мне подсказывает, что явился ругаться. Мириться так усердно не рвутся. Наспех одеваюсь и открываю: — Зачем ты пришел? — спрашиваю настороженно, потому что догадываюсь о цели визита. Он злится, что я приперлась к нему домой и говорила с его женой. Дядя Паша однажды сильно поругался с мамой, когда узнал, что она ходила беседовать с его законной супругой. Женщины пытались найти выход по-хорошему, потому что по-плохому годами не получалось. Это не лучший мамин поступок, но маму осуждать я не имею права. Зато себя — сколько угодно. Он пришел сказать, что меня стало слишком много в его жизни. Что я переступила черту. Хватаюсь за косяк, пошатнувшись. Жадно его рассматриваю, словно в последний раз вижу. Самый короткий роман в моей жизни. Самый болезненный и уж точно самый яркий. Люблю ведь, дурака. Безумно его люблю. — Зайти можно? — спрашивает, глядя на меня. Выглядит бесстрастным. — Поздно ведь, — я отступаю на шаг, пропуская его в квартиру. — Извини, чай-кофе не предлагаю, хочу поскорее лечь спать. — Надо обсудить сегодняшний вечер, — он прикрывает за собой дверь, поворачивает замок, закрываясь. — Давай обсудим, что ж теперь. Но я хочу, чтобы ты знал, я не планировала проводить его именно так. Ничего из случившегося не планировала. — Ты очень красивая сегодня была, — говорит. Тянется и обхватывает ладонью мою шею, но не душит, а вместо этого большим пальцем проводит по губам, подбородку. Я выпрямляю спину, терять-то уже нечего, руки по швам, жду, что будет дальше. На секунду прикрываю глаза от той нежности, которую он вкладывает в движение. Пытаюсь распознать, пахнет ли от него Ксюшиным домом, но чувствую лишь табачные нотки и привычную туалетную воду. — Прости меня, — говорит он. — Прости меня за этот вечер. О Господи. Он пришел не ругаться. От облегчения колени становятся мягкими. Едва не падаю от усталости. Ссориться нет сил, как и выяснять, фигачит ли он на два фронта. Мне так плохо… грустно и одиноко. Уголки моих губ опускаются, выдавая обиду, он делает шаг и обнимает меня, а я прижимаюсь. — Она сказала, что вы постоянно спите вместе. Ей врач посоветовал для здоровья не ограничивать себя. — Ну, может с кем-то она себя и не ограничивает, но уж явно не со мной, — с юмором в голосе. Я громко всхлипываю, когда по телу пробегает волна облегчения. И, спорю, он на это улыбается. — Она сказала, что после фестиваля ты сразу поехал к ней, потому что соскучился. — Да, на семейный обед. Ты же знаешь, мы это практикуем. Но потом… хочешь секрет? Я закрылся в ванной и трахал кулак, представляя тебя и твои черные трусики, в которых ты была утром в воскресенье. Кстати, какие на тебе сегодня, покажешь? — он пытается нащупать через шорты контуры белья, оттягивает резинку и заглядывает под них на мою голую задницу — спешила ведь, что первое в руки попало, то и напялила. Из моего рта вырывается смешок, когда он выдыхает: «потрясающе, такое воспоминание тож лишним не будет». — Да ну тебя. Боже, как же отвратительно д*очить на меня, находясь в ванной жены. Он целует меня в лоб. — Ага, все три раза. Так отвратительно, что остановиться невозможно. Только о тебе и думаю эти дни, никак не могу успокоиться. — Не смешно, Егор. — Да знаю, — голос становится серьезным. — Ужасная ситуация, малышка. Прости меня за нее. — Но она сказала, что вы занимались сексом, — упорно повторяю, как попугай. — Не друг с другом. — Интересно, про кого она тогда рассказывала? — спрашиваю у него. Может, выяснил? — Да пофигу, — он подхватывает меня на руки и несет в комнату, опускается на диван и сладко целует в губы. — Такты меня простишь? Я это слово произнес уже пятнадцать раз. — Три только. За что именно тебя простить, Егор? Так много обид накопилось, я путаюсь в приоритетах. — Что из-за меня тебе приходится врать. Сомневаться, — он чеканит слова, я понимаю, что его настроение меняется. Вот теперь он действительно злится, но не на меня. А на себя и ситуацию, в которую нас всех поставил. — Пожалуйста, потерпи еще. Бросить и разрушить наши отношения — легко. На данном этапе — все еще легко. Я не знаю, стою ли я того, более чем уверен, что не слишком, но если ты можешь допустить, что да, — пожалуйста, прости меня. Когда я согласился покрывать Ксюшу, я не догадывался, что у меня появишься ты. Что страдать будешь именно ты. Я просто… с детства привык за нее заступаться, и продолжаю это делать по инерции. Мы росли вместе, поводов было до **пы. А сегодня я смотрел на тебя и осознавал, что в защите ты нуждаешься ничуть не меньше. Если не больше. Вероника, зря ты себя накрутила. История твоих родителей — не наша история. У нас все по-другому. — А как у нас? — Узнаем, если продержимся еще немного. — Думаешь, кто-то догадался? Я совсем не могу скрываться… Прости. Я старалась тебя не подставить. — Ты не подставила. Мне жаль, что тебе было плохо, наверное, это знак, чтобы ты держалась от меня подальше. Знакам надо верить, — а сам обнимает крепче. — Пока я в тебя не влюбился, тебе нужно вычеркнуть меня из жизни. Только скажи одно слово — и я съеду из квартиры напротив. Пока еще есть время принять правильное решение. Потом от меня так просто будет не избавиться. — От тебя уже фиг избавишься, — обиженно заявляю. — Значит, поздняк метаться, — говорит он мрачно. — Дальше будет сложнее, — а сам продолжает гладить. Попробуй тут прими решение — оттолкнуть, когда он крепко обнимает и прижимает к себе. Я сижу у него на коленях, наши лица так близко, но дело вовсе не идет к интиму. Я вижу, что ему плохо. Не знаю из-за чего: по-прежнему из-за Ксюши или уже из-за риска потерять меня. Лучше бы второе, конечно. Пришел-то он снова ко мне, а не к ней. — Это будет очень долгий сентябрь, — говорю, а сама сжимаю его плечи, целую в шею и чувствую, как волоски на ней встают дыбом, ему нравится. Улыбаюсь. Хороший мой, как же ты вляпался. — Задолбался я уже, — отвечает мне. — Мне нужно что-то, за что я бы могла держаться, Егор. С каждым днем ты просишь больше, но ничего не обещаешь взамен. — Что бы ты хотела? — Для начала твою книгу. Ты дашь мне ее почитать? — Конечно. Я же озвучил условие. — Я хочу раньше. Хочу быть исключением. Некоторое время он думает. Потом соглашается: — Хорошо. На этой неделе я закончу работу и пришлю тебе файл. Может, все само собой и решится. Мистер Математик Привет, блог Секунду назад я выблевал завтрак в раковину Тренера, схватился за кафель руками, чтобы удержаться на ногах. Перед глазами потемнело. А эта гнида конченная глаза открыл, лежит в красной жиже и ржет, будто я его развлекать явился. — Сука, я думал, ты вены себе вскрыл! — в голове одна мысль — утопить нахрен, всем легче ведь станет. Тренер подтягивается на руках, устраивается поудобнее; как ребенок ногами шлепает по воде, отчего брызги во все стороны, волны через край переливаются. Веселье в самом разгаре. — Ты бы свою рожу видел, Озер! Всю ванну мне заблевал, ублюдок! Но, клянусь, оно того стоило! — Бл*ть, ты прикалываешься теперь таким образом? Это мода новая в твоем наркоманском притоне? — оглядываюсь. На зеркале надпись: «Все предатели», полванны кровищи, и голый Илья в ней с закрытыми глазами. — Давно ли ты, дружище, сам приходы ловил в моем «притоне»? — разводит руками. Мы оба говорим об этой его квартире. — Ты имеешь в виду ту пару случаев, когда впарил своим ближайшим друзьям какую-то хрень, от которой едва потом оклемались? — Чистый кокс сейчас большая редкость, — улыбается он. Бледный, на трупака похож. Щеки впали, под глазами круги жуткие, еще и мешки, как у старика. Буквально неделю назад он выглядел не в пример лучше. Вытираю пот с лица. Если секунду назад я злился на себя, что не смог помочь другу, пока не стало слишком поздно, теперь — на него. — У меня сердце остановилось, идиотина. — Я тут узнал недавно, что большинство самоубийств происходит на рассвете. Раньше никогда не задумывался. Решил — туфта, ан нет. На меня такой депрессняк напал между четырьмя и пятью утра… Озер, ты даже не представляешь. Перекрыло, хоть убейся. Думаю — а че бы и нет? Если и вскрываться, то сейчас. А потом представил себе ваши вытянутые физиономии, когда узнаете. Ржал, как конь. Понял, что никогда себе не прощу, если не увижу их вживую. Оно того стоило. Мне даже приятно, что ты так любишь меня, — он садится и демонстрирует мне свои целенькие руки со всех сторон: — Да нормально все, невредимый я, хвалит пялиться. Пошутил! — Че за хе*ня: в которой ты купаешься? Он зачерпывает ладонью и выпивает: — Томатный сок — мм-м. Хочешь? Ты любил, я помню. Правда, уже вкус какой-то странный. — Нет слов, — выхожу в коридор, вновь набираю Санни, которому уже успел позвонить между первым и вторым рвотными позывами: — Живой. Прикольнуться решил.