«Бесит, что ты находишься в поиске. Давай эту тему как-то закроем?» «Чего?» Отправляю ей скрин сообщения, где она мне в очередной раз писала, что, конечно же, все у нас будет, если к тому времени она не повстречает настоящую любовь. Она ж верная, не то, что я — му*ачье. Она не изменяет. «Того. Спать только со мной будешь. Ни с кем больше». «Ты, видимо, умом тронулся, Озерский. Я с тобой не сплю. Я вообще с женатиками не сплю». «Не спишь. Всего лишь задорно кончаешь». Она молчит с минуту, потом отвечает: «С тобой только». Наверное, ее грудь я мог бы целовать вечность. Санни делился как-то, что переспав однажды с Лесей, мог думать только о том, чтобы повторить это. А когда они расходились на время, жаловался, что финиша с другими достигнуть очень трудно. Звучит бредово, но красиво. Санни должен будет меня понять, когда правда вылезет наружу. Я напомню ему о том разговоре. Я больше не люблю жену. Совсем. Видимо, слишком ярко горело чувство — выжгло все светлое. И вспомнить-то хорошего будто нечего. Человек не может помирать бесконечно, либо конец ему наступит, либо отболит. Я по-прежнему ее уважаю. Сильная личность, красивая женщина. Ксюша сумела, несмотря на дислексию, получить образование и открыть свадебный салон, а в следующие десять лет преуспеть в этом бизнесе. Она осталась бойкой и уверенной в себе несмотря на то, что ее нещадно ущемлял и даже бил отец. Он запрещал ей носить нескромную одежду, тусоваться с друзьями, мальчики — так вообще табу. Все это звучит не так ужасно, если у вас нет Ксюхиного темперамента и неугомонности. Она — пожизненный центр внимания, где бы ни появилась — тут же становилась незаменимой. Вся ее юность — битва неугомонной натуры со старомодными устоями. Где-то здесь, кстати, берет истоки моя многолетняя дружба с Санниковыми. Однажды ее отец явился домой намного раньше обычного и застукал дочь с поклонником. Санни тарабанил в мою дверь, как ошпаренный, орал, что надо спасать сестру, отец слетел с катушек. Но моего папы дома не оказалось. Мать бросилась к соседке его вызванивать — у нас телефон не работал в то время, а я — в соседнюю квартиру. Ухажер свалил пулей, в итоге мы с Колькой — два тринадцатилетних сопляка — стояли между Ксюхой и ее отцом — моим нынешним работодателем, он грозился ее избить до смерти, из серии: сам породил шлюху, сам и убью. Страшно было писец, чуть не обоссались оба. Мамка кое-как дозвонилась до отца, он, к счастью, работал в Москве, бросил съемки и пулей домой. Успел, скрутил Санникова- старшего. Через какое-то время приступ агрессии прошел, подъехала и Ксюшина мама, в итоге Маленькая Санни отделалась домашним арестом на три месяца. После этого она, конечно, стала хитрее и подобных промашек не допускала, а я почувствовал себя героем. Наверное, наши семьи слишком идеальные с виду, а также успешные и дружные. Если рассказать, что творилось на самом деле, у людей уши трубочками свернутся. Сразу после школы Ксюха сбежала в общагу, но не думайте, что голодала. Ее мама тайком переводила на ее счет кругленькие суммы, возле общежития стоял единственный мерс — угадайте чей. Этот этап в моей жизни длился полтора десятилетия. И закончился. Да, болезненно, признаю, я не хотел его отпускать, противился, чуть не подох сам вместе с этим, блин, этапом. Удивительно, но следом за ним пришел новый. Возможно, он будет еще длительнее, и имя ему — зрелость. И знаете, мне сейчас комфортно. Пережитое — громадный жизненный опыт, который было необходимо получить, чтобы испытать те эмоции, которые сейчас разрывают изнутри. «Норм?» — пишу Веронике. «Норм», — отвечает. Я курю на балконе, смотрю вниз на парковку. Двадцатый этаж — однажды этот наркоман сообразит, что можно не вены резать, а просто сигануть вниз. — Посмотрим, кто у него сейчас дилер? — выходит ко мне Санни. — Я разблочил отпечатком пальца телефон, пока дрыхнет. Что так смотришь? Не ты ли его отцу слил инфу только что? — Ладно, давай. Только быстро. Мы листаем сообщения, ничего, разумеется, не находим. Несколько раз в день он чистит сотовый. Открываем исходящие, и я замечаю знакомый номер — угадайте чей. Сам долго не заносил в телефонную книжку, потому выучил. Тренер звонил Веронике позавчера, вчера. Входящих, впрочем, нет. Плохо, что он о ней знает. Придется рассказать девушке, на что способны мои друзья. Напугать. Увы, он ей понравился: еще бы, он — тренер, она — бывший тренер. Миллион общих тем! Над телеком Ильи прибита длинная полка, на ней фотографии, где хозяин квартиры разных возрастов с родителями, братьями, а вот мы втроем: он, я и Санни. Нам тут лет по шестнадцать. Мы тогда примерно на равных были. В течение следующих пары лет Илья ушел в культуризм, Санни остался в смешанных единоборствах, а я завязал со спортом. После одного случая. Рядом куча кубков и наград. Фото, где он на пике своей формы — на различных соревнованиях: Европа, Штаты… А сейчас я боюсь, как бы он снова, потеряв рассудок, не набросился на кого-нибудь беспомощного. Поговорю с ним, как проснется, на тему: тронет Веронику — убью без единого сомнения. Я ведь мог бы его сегодня не вылавливать. Страшно? Мне тоже не по себе от этих мыслей. Я мог бы просто сказать, что пришел, когда он уже утонул. Шутить со мной не стоит, Илья. Я, конечно, парень добрый, но за свое глотку перегрызу, не задумываясь. Вторникам сам Бог велел получаться насыщенными, они ведь не понедельники, когда мир только раскачивается (и ты вместе с ним), пытаясь включиться в рабочую неделю после очередных незабываемых выходных. И хотя профессия писателя в принципе не подразумевает отдыха — даже когда я занимаюсь чем-то личным или отстраненным, то мысленно выстраиваю сюжеты, прикидываю, как будут смотреться эпизоды на экране, — тем не менее, вышеописанное правило распространяется и на меня. Что-то переломное, из ряда вон выходящее, частенько сваливается на голову именно во вторник, и сегодняшний день — не стал исключением. Проснуться рядом с женщиной, которая, сама того не желая, стала незаменимой, следом испытать шок от понимания, что некогда близкий друг не справился с проблемами и добровольно отказался от борьбы, а следом получить неожиданную весть о том, что мальчик что-то сильно активничает, надо бы к врачу! Ксюше показалось, что она рожает, вернее «что-то как-то ей не так». Это нормально? Откуда ж мне знать?! Рисковать не стали, поскорее к ней, потом в роддом, где девушку внимательно осмотрели, а затем отправили домой отдыхать. Состояние плода отличное, все показатели в норме, врач объяснил, что торопить процесс смысла нет, тем более что времени по срокам достаточно, а природа сама знает, когда пора. Я, конечно, немного понервничал. Предстоящий развод — событие судьбоносное, и очевидно, что не могли долгожданные роды случиться внезапно и вот так запросто. О нет, подозреваю, всю душу мне ближайший месяц вымотает. По дороге туда Ксюша в основном молчала, прислушивалась к ощущениям, переписывалась с врачом, обратно же — повеселела, благодарила, что быстро откликнулся, бросил дела, и вообще за все, что для нее делаю. А что я, в общем-то, делаю? До появления Вероники мой вклад в наш брак можно было назвать ничтожным. Не за что, Ксюша. Теперь же игра в счастливую семью стоит тысяч спасибо, несмотря на то, что исходные обстоятельства не изменились. Так что — да, пожалуйста. Я же обещал прикрывать тебя. Затем она немного поплакала, признаваясь, что тяжело, устала и физически, и морально. Одиноко ей. И деваться некуда — к родителям не хочет, отец курит прямо на кухне и в туалете, что невыносимо. А маму к себе позвать нельзя, тогда ведь придется объяснять, почему любимый муж не ночует дома. Ксюша выдыхается, какой-то нерв в боку защемило. Другими словами, роды — явление долгожданное не только для меня, но и для нее тоже. Пообедали в ресторанчике, расположенном по пути, болтая о том о сем. Я был настолько голоден, что поначалу просто кивал — шутка ли, дело к вечеру, а мой организм лишился даже обещанного завтрака, спасибо Тренеру. Вторник, мать его — перекусить некогда! А потом, сжав салфетку пальцами, Ксюша вздохнула и, взглянув мне в глаза, серьезно спросила, не надумал ли я возвращаться. Ее упорное нежелание признать, что между нами все кончено — удручает. Теперь, глядя на ситуацию из другого угла трезвым взглядом, в обход призмы смертельной обиды на природу за неспособность самому дать потомство — я понимаю, что, вероятно, нужно было разводиться сразу. Сейчас бы уже отболело. Сделал бы вид, что мне наплевать. Но тогда казалось, что она в настолько нестабильном состоянии, что прижми девушку к стенке — или потеряла бы ребенка, или сама бы от него избавилась, лишь бы не оказаться виновной. Сейчас Ксюша другая. Заметно, что она обожает своего малыша. Вероника права, ради ребенка женщина готова на удивительные вещи. Будем считать, что ей помогли эти месяцы передышки и подготовки. Освещение в ресторанчике довольно невнятное, к тому же мы сидим практически в углу, где нет окон, а ближайшее загораживают тяжелые шторы, поэтому Ксюша, убедившись, что никто из персонала на нас не смотрит, быстро опускает лямку платья и быстро показывает свою полную грудь, по которой сегодня утром поползли белые растяжки, отчего Маленькая Санни рыдала час в одиночестве. Вздыхаю. Что на это сказать? Я давно не в том возрасте, когда отталкивают мелкие дефекты женского тела. Хотя, если подумать, захотев женщину, я бы вряд ли остановился из-за подобной фигни в любом возрасте. Скорее всего, я бы или не заметил, или бы просто отметил мимоходом: о, растяжечки — и дальше занялся бы своим лучшим в мире делом. Она ищет моего ответа. — Да это ж ерунда, — успокаиваю ее. По глазам вижу — не верит, но облегченно выдыхает. — Нашла из-за чего слезы лить. Самое главное, что ты мамкой будешь. Обалдеть, Ксюх, — улыбаюсь. — Каких-то несколько дней — и будешь гонять с коляской по всем детским площадкам района. — А ты папкой, — упорно повторяет она. Не спорю. Ни к чему обострять. — Егор, а у тебя есть кто-нибудь? — Мы же договорились, что наш брак — фиктивный. Разумеется, у меня кто-то есть. — Нет, я не про шлюх, — качает головой. — Отношения с кем-нибудь. — А какое это имеет значение? — спрашиваю довольно жестко, ее губы начинают дрожать. - Ксюш, в беде-голоде я тебя не брошу, — беру ее за руку, успокаивая. — Я перебесился. Поначалу смотреть на тебя не мог, не мечтая придушить, — она улыбается. — Но время лечит. Или, знаешь, притупляет. В критической ситуации можешь на меня рассчитывать, в остальном — уверен, справишься сама. — Раз ты сам об этом заговорил… Я все думаю, давай отложим наш развод еще ненадолго? — Нет. — Если ребенок откажется твоим… да он точно окажется, тогда… — Без разницы. — Но почему?! Я не понимаю тебя! — Слишком много женщин со мной случились за последние месяцы, чтобы продолжать играть в любящего мужа. — Для меня это не имеет значения. Пожалуйста, только возвращайся. — В этом-то и дело, Ксюш. Тебе плевать, с кем сплю я, меня давно не заботит, кто развлекает тебя. Это не брак. Разве только от слова «бракованный» по всем параметрам. — Идеалист ты, Егор. Откуда только в тебе взялось это дерьмо. Мы подходим друг другу. Столько лет маялись и все равно поженились. Первая любовь — самая сильная. — То, что тысячу лет назад ты мне сделала минет из жалости, не значит, что я был твоей первой любовью, — смеюсь, допивая вторую чашку кофе. — Первый минет в моей жизни. И в твоей, кстати, — поднимает вверх палец. — Нет, Ксюш, — качаю головой. — Этого маловато будет. Мы ведь обсуждали ситуацию тысячу раз, сразу после рождения мой адвокат начинает заниматься разводом, для тебя это не должно стать сюрпризом. — Даже если он твой? — Тогда мы сделаем усилие и договоримся, как будем воспитывать его, живя раздельно. — Ясно. Все понятно, — она дергается. — Больше можешь ничего не говорить. Дело в женщине. Расскажешь, кто она? — Ты же только что сказала, что я могу больше ничего не говорить, — развожу руками. — Егор! — Тебя это не должно сейчас беспокоить. — Но ведь беспокоит! — она поднимается насколько только может расторопно. Вилка звякает о тарелку и падает на пол, на нас оборачиваются. Смотрят на меня укоризненно. Окей, как обычно. — Тихо, Маленькая Санни. Поехали, я отвезу тебя домой, — приобнимаю ее за плечи и, расплатившись, вывожу на улицу. Свежий ветерок остужает Ксюшин порыв, она шмыгает носом, пока идем на парковку. Хорошо, что становится прохладнее. Духота плохо влияет на людей, от нее плавится мозг, поступки, о которых потом жалеешь, совершаются сами собой. Зиму я люблю намного больше: в тепле батарей пишется лучше. Чем морознее за окном, тем уютнее дома. И когда я думаю о доме, то имею в виду свою квартирку «для траха», это ли не показатель? — Я всегда знала, что бы ни случилось — у меня есть ты, который бросит всех и вся ради меня. А теперь ты говоришь, что с кем-то тебе лучше, чем со мной. — Возможно, пришло время нам обоим начать жить без запасного аэродрома, коим мы являлись друг для друга. Я понимаю, это страшно, но другого выхода нет. — Господи, ненавижу, когда ты такой: пришибленный своей моралью. Ты ведь гребаный наркоман, который столько баб переимел, что страшно представить! Че вы только не творили с Санни у Тренера, мне за вас страшно было! А теперь ты говоришь мне о том, что слишком хорош для меня? — Я тебя больше не люблю, — говорю ей уже в машине. От этих слов она вздрагивает. Ведет себя, ей-богу, будто не трахалась с другими за моей спиной. Мой голос звучит натянутей, чем я рассчитывал. — Я не знаю, что еще добавить. Извини меня, — развожу руками. Не получается сказать ей в лицо, что теперь она у меня ассоциируется с самым гнусным периодом в моей жизни. Возможно, какая-то любовь способна такое выдержать, моя — определенно точно — нет. Ее попытки вернуть отношения вызывают даже не злость, а раздражение. Плохая эмоция. Рядом с ней любовь умирает быстрой легкой смертью. — Что прикажешь делать мне с моей любовью к тебе?