– Обгоришь, – заметил Мэтт. – Вон какая белая! Давай ко мне поближе под зонт. – Мне и здесь хорошо, – буркнула Ива. – Когда ты вернёшь меня домой? – После завтрака. Мэтт молча поднялся, выдернул ножку зонта из песка и воткнул около Ивы. Затем вручил ей гигантских размеров багет с расплавленным сыром, томатами и итальянской ветчиной, придвинул свой стул и тоже уселся под зонт. – Так зачем ты это сделал? – не унималась Ива. – Съешь сэндвич, расскажу, – пообещал ей Мэтт с набитым ртом. – Мэтт! – Да, Ива? – улыбнулся он. Но она не улыбалась в ответ. Больше того, Ива была похожа на разъярённую львицу. – Ну хотя бы откуси пару раз! – попросил он. – Потом сходим за мороженым. Тут недавно открылась новая желатерия – хозяин итальянец, поверь, такого мороженого ты ещё не ела. Ива смахнула заставку на экране, набрала номер клиники и, извинившись, попросила перенести её процедуру на любое другое ближайшее время. Как только она закончила, Мэтт каким-то убитым, словно бы он говорил из преисподни, голосом спросил: – Зачем тебе это? – Что именно? – Все эти подсадки. Ива удивлённо подняла брови. То ли не ожидала вопроса, то ли считала его глупым. – Это же очевидно: любой нормальный человек в определённый момент решает обзавестись семьёй. – Семья – это когда тебя любят. – У меня есть все основания полагать, что мой ребёнок будет меня любить. С очень высокой долей вероятности. – Причём, безусловно… – кивнул Мэтт, но явно не Иве, а своим мыслям, и даже не на её счёт, а на свой собственный. – Какая это по счёту? – Не твоё дело. – Ты права, не моё. Но всё-таки? – Пятая. – Давно пытаешься? – С тех пор, как купила дом. – Логично, – согласился Мэтт. – Значит, почти два года… – Год и два месяца. – Но это же… каждый раз гормоны? Тебе их колют? Ива удивилась такой осведомлённости. Неужели и у них с Софией были проблемы с зачатием? Она почувствовала что-то странное, что-то сродни облегчению. И тут же устыдилась себе. – Да, я получаю определённую терапию, связанную с подготовкой. – То есть, за год тебе давали гормоны пять раз… Это не вредно? Вредно. Но Мэтта это не касается. – Разве врачи имеют право такое допускать? – не унимался он. Не имеют. Но и это тоже Мэтта не касается, как и то, что Ива обращается в разные клиники и всегда врёт, что последняя подсадка была год назад. Просто у неё нет времени ждать: учитывая болезнь и возраст, её репродуктивная способность ухудшается каждый год. Часы давно пробили полночь и сейчас – это единственный шанс запрыгнуть в уходящий вагон. Но опять же, Маттео Росси всё это не касается, поэтому Ива ответила вопросом на вопрос: – А что, вы с Софией тоже делали подсадку? – Нет, – грустно усмехнулся Мэтт. – Меня, скорее, поставили перед фактом. У Ивы расширились от шока глаза. И кольнуло где-то далеко и очень глубоко, но достаточно больно. Она отвернулась. Если у тридцатидвухлетней Ивы Джонсон и осталось хоть одно слабое место, то это было желание родить. А родить от мужчины – в её мире это была сказка на уровне радужного единорога. Нет, она никому не позволит бередить себе душу. – Каждый человек имеет право добиваться того, чего хочет от жизни. – Не перебирая средствами? Не гнушаясь подлостью? Ива не хотела такой откровенности от Мэтта, но сочла возможным сказать: – Разве ты хотя бы раз пожалел об этом? – Нет, конечно, – улыбнулся он. – Мой сын – это самое важное и лучшее, что случилось со мной в жизни. Он стал моим смыслом. Иве сделалось до того больно, причём не далеко и не глубоко, а близко и в самом центре – прямо в груди, прямо там, где у неё сердце, что она аж охнула. Мэтт понял это по-своему: – Ива, ты сделала всё, что могла. А зная тебя, я уверен, что ничего другого сделать было нельзя. У Брайсона были внутренние повреждения, несовместимые с жизнью. Боюсь… Он намеревался произнести: «Боюсь, он был обречён», но не смог – горло сковало спазмом. – Твоя жена так не считает, – тихо возразила Ива. От слова «жена» Мэтту полегчало. – Она мне не жена. И я не знаю, что на неё нашло. София никогда не была стервой настолько, чтобы ломать чью-то жизнь из-за собственной потери. Я с этим разберусь, – пообещал он. А Ива вспомнила его слова о сыне, о том, как важен и дорог он был Мэтту, и сказала: – Вот видишь! А ещё спрашиваешь, зачем я это делаю. – Просто есть другой способ. И он намного лучше. Там кроме счастья отцовства… и материнства, есть ещё другое счастье, и оно не менее важно. Я думаю. Уверен. Ну, по крайней мере, так утверждала моя мать. Сам-то не пробовал: меня, как я уже сознался, просто поставили перед фактом, а это – всё равно, что сделать подсадку. Меня, в отличие от тебя, лишили шанса попробовать и узнать, как это… А у тебя он есть, Ива. Был когда-то, подумала она. Теперь я – асексуальное существо женского пола, панически боящееся снимать одежду не только перед мужчинами, но и перед женщинами. Мэтт смотрел на неё. И смотрел так, как смотрят совсем не на асексуальное существо. Ива и сама не поняла, как один только этот взгляд вызвал в ней волну чего-то давно забытого, чего-то такого, от чего её глаза сами скользнули с его лица на шею, ключицы, кусочек груди, видимый в вырезе футболки. Она хорошо запомнила, как выглядит грудь взрослого Мэтта: на ней есть волосы, она широкая и сильная – кажется, ей подвластно абсолютно всё, любое его желание. А ещё руки – они тоже очень сильные, крепкие. Будь на её месте Мэтт там у дороги, он вытащил бы всех троих вместе с джипом, и водителя грузовика прихватил бы в придачу. Ива с ужасом поняла, что её губы приоткрылись. Она дёрнулась и приказала: – Отвези меня домой! Сейчас же! Мэтт молча поднялся, развернул бейсболку козырьком вперёд и, засунув руки в карманы, направился в сторону набережной. – Я за мороженым, – сообщил он. – Не хочешь посмотреть, как выглядит настоящая итальянская желатерия? – Нет, – отрезала Ива. Когда Мэтт вернулся с двумя вафельными конусами, набитыми разноцветными шариками, щедро политыми шоколадным сиропом, кресло, в котором сидела Ива, было пустым. Мэтт вначале съел своё мороженное, потом долго наблюдал за тем, как вторая порция, тая, стекает на песок. Ива уехала – понял он. Глава 15. Поцелуй Уже в тот же вечер, одиноко наблюдая за закатом над верхушкой своей живой изгороди, Мэтт осознал: он не то что залип, его по-настоящему переклинило. Вот не было с ним такого никогда раньше. Он, конечно, увлекался кем-то, но все его прежние чувства как-то не тянули даже на «влюбился». Само собой, своим пассиям в любви он признавался, но его вечно преследовала скука, а где скука, там и жажда экспериментов. Иногда эти эксперименты выходили за всякие там границы (и даже за границы самого Мэтта), но ни один из них ни разу не заставил его сердце колотиться так, как пустое пляжное кресло. Однако следствием этого понимания не стало решение что-либо предпринять в отношении самого себя, как-нибудь остановиться, сопротивляться, нет, он решил, что надо надавить сильнее. Даже не решил, а почувствовал, что ему жизненно необходимо получить хоть какой-нибудь результат, добиться от Ивы хоть чего-нибудь. Он решил, что ему нужен план, но ничего дельного на ум не шло. Уже на третий день его терпение иссякло, и он без всякого плана позвонил в дверь Ивы. Это было утро воскресения – единственного дня, когда Ива не работала. Весь май стояла аномальная для этого месяца жара, почти не было дождя, который обычно льёт, не прекращаясь, и вот под конец месяца уже почти накануне лета, в Большой Ванкувер внезапно вернулся чуть ли не январь – температура упала до девяти градусов, зарядили затяжные дожди. Мэтт, угрюмый и придавленный приступом вернувшейся депрессии, стоял на пороге Ивы в шортах и толстовке, натянув на голову глубокий капюшон. Ветер едва ли не сдувал его с порога, но он терпеливо ждал, пока ему откроют.