– Сегодня двадцать девятое мая, – сообщил Мэтт, как только Ива приоткрыла дверь с вопросом «Что случилось?». Не здороваться уже вошло почему-то у обоих в привычку. – И… что? – неуверенно спросила Ива. – Пошли гулять. Ива оторопела, хотя, конечно, после последней выходки Мэтта ожидала от него чего угодно. Она искренне не понимала, что ему от неё нужно, а учитывая судебный иск, который она получила от его супруги, и вовсе была настороже. Единственным логичным объяснением столь неожиданной и странной перемены в поведении бывшего школьного друга была какая-нибудь изощрённая месть за смерть сына. Хоть он и признался в присутствии Ивы, что мальчик получил слишком серьёзные травмы и шансов выжить у него не было, но кто знает, может, это было сказано только для того, чтобы усыпить бдительность Ивы? Суд-то ведь уже на носу – в начале июня. – Я занята, – отказалась Ива, ни секунды не сомневаясь. – Сегодня двадцать девятое мая, – повторил он. Ива напряглась ещё сильнее и подумала, что, в принципе, успеет захлопнуть дверь, но вот сможет ли закрыть замок до того, как Мэтт – будучи вдвое шире и выше её – толкнёт её. – И…? – нерешительно снова спросила она. Мэтт стоял насупившись, спрятавшись в недрах своего необъятного капюшона. Потом отвёл голову в сторону, чтобы Ива не увидела, какие красные у него глаза. – У меня день рождения. Ива прекрасно помнила, когда у Маттео Росси день рождения – поздней осенью, поэтому сказала: – О, да! Точно. А я и забыла… Так значит, я теперь должна подарить тебе подарок? – Не должна… – начал было он. Но Ива перебила: – Ещё как должна. Входи-ка. Мэтт несказанно обрадовался. Даже депрессия вмиг его отпустила, даже голова закружилась, мозг тут же принялся визуализировать возможное развитие событий в плане того, что ему сегодня обломится: только поцелуй или на секс тоже можно рассчитывать? Он последовал за Ивой сквозь знакомые до щемящей боли в груди комнаты, обставленные, правда, совсем иначе, но не менее, а даже более уютно, чем было. Ива вышла во внутренний двор, бросив ободряющее: – Прошу-прошу, не стесняйся, проходи… – Да я нормально… – отвечал Мэтт, сильнее наклоняя голову вперёд. На него накатила ностальгия, а боль утраты самовозвелась в квадрат. Он не был здесь с самой смерти матери. И сейчас следовал за Ивой по пятам, прячась в капюшоне, сквозь засаженный кустами голубых гортензий, белых и чайных роз сад, ни капли не изменившийся, в отличие от дома, и думал о том, что как же это так вышло, что Ива, именно Ива, а не кто-то другой, стала хранительницей всего самого для него важного: его жизни, его детства, его воспоминаний, и его настоящего дома. – Как тебе… тут живётся? – спросил он сдавленным, надтреснутым голосом. Мэтт продал отчий дом сгоряча, на эмоциях. Просто, ему нужно было бы время от времени в него приезжать, и дом неизменно напоминал бы о матери. Мэтт, при всём своём умении идти по жизни легко, был очень ранимым в вопросах потерь. Особенно когда это касалось близких, дорогих ему людей. Иногда он не признавался в этой боли даже самому себе, и заподозрить его далеко не легкомысленное отношение можно было бы, например, по неснимаемому в течение семи лет верёвочному браслету, если бы кто-нибудь знал тайну его происхождения. Впрочем, один человек знал, но некоторые обиды делают людей слепыми. – Прекрасно, – живо отозвалась Ива. – Это именно то, что мне было нужно. Ну вот, мы и пришли… Мэтт выглянул из капюшона и чуть не упал. – Во что ты превратила мою лужайку? – практически взревел он. В конце участка виднелось довольно массивное и совершенно новое строение, а вся лужайка, на которой гости Шанель имели обыкновение гулять или играть в гольф, была теперь огорожена высоким проволочным забором, и по ней бегали собаки всех мастей и пород. Отдельная территория была полностью обнесена проволочной сеткой – здесь жили кошки. – Не твою. Эта территория – моя собственность. Показать документы? – Не надо. – Ну почему-же. С памятью у тебя, видно, до конца так и не наладилось… – Наладилось, – резко возразил ей Мэтт. Голос его был жёстким. Ива подняла на него глаза и столкнулась с таким же жёстким и решительным взглядом. – Вернёмся к подарку, – спохватилась она. Вошла в вольер, подозвала серую в оранжевых пятнах собаку, ловко накинула ей ошейник и, приласкав, аккуратно вывела к Мэтту. – Знакомься, это Боня. Вот уже пару лет, как он нелегал и проживает у меня, поскольку его законные три месяца на усыновление истекли, и системой ему была назначена смерть от снотворного. Боня глухой, поэтому его никто не хочет. В смысле его никто не хочет, потому что он тебя не слышит, а, следовательно, не понимает твоих команд. Читать по губам он так и не научился, и вряд ли это случится, поэтому его новый хозяин должен отличаться терпением и пониманием. Поздравляю с днём рождения! Ива вручила Мэтту поводок. – Теперь вы можете надеть кольцо на палец невесты, – пошутила она. Мэтту хватило пол секунды, чтобы здраво рассудить: откажись он от приза сейчас, никакого шанса на сближение с Ивой уже не будет. Поэтому спокойно, а не обречённо, он принял поводок, нацепил его на ошейник собаки и торжественно объявил: – Клянусь заботиться о тебе, как о себе самом, и хранить верность до самой смерти моей! – Аминь! – припечатала Ива. А Мэтт подумал, что разберётся с собакой позже – передарит Бену, в конце концов, вон у него сколько ребятни, те только обрадуются. – Ты замёрзла, – заметил он. – Пойдём в дом? Ива и впрямь вся покрылась гусиной кожей, за то время пока они с Мэттом шли к вольеру, у неё посинели губы и пальцы, но холода она не чувствовала. Единственное, что её заботило – это чтобы поскорее убрался Мэтт. – Мэтт, – начала она аккуратно. – Я занята. – Ты не имеешь права говорить мне «нет», потому что у меня сегодня день рождения, – напомнил он, снимая с себя толстовку. – Мэтт, ты родился семнадцатого ноября, и я об этом помню. – Двадцать девятого февраля я родился заново. С тех пор каждый месяц отмечаю. С этими словами Мэтт накинул свою толстовку Иве на плечи и улыбнулся. Это было правдой. Такой метод борьбы с депрессией был рекомендован психологом, а Мэтт старался его слушать с особым прилежанием с тех пор, как ему отменили таблетки для прекрасного настроения. Впрочем, в последние дни Мэтту всё-таки выдали на них рецепт, и теперь дома в шкафу стояла заветная бутылочка, однако Мэтт ещё не притронулся к ней ни разу. Сегодняшнее утро он пережил с ней в руках, но так и не открыл, потому что чувствовал, как-то глубинно понимал, что ему нужны не таблетки. Поставил пузырёк на место и направился к Иве. Ива сбросила толстовку и, протягивая её Мэтту обратно, наконец, разглядела его лицо – под глазами чернели нездоровые пятна. В последние две ночи он почти не спал. – Тебе плохо? – тут же спохватилась она и машинально прижала толстовку к груди. Мэтт это заметил. И ничего в этот момент ему не хотелось так, как быть толстовкой. – Да. И знаешь, ты тоже выглядишь уставшей. – Со мной всё в порядке… – начала было Ива. – А я чувствую себя одиноким, – перебил её Мэтт. – Позволь мне позаботиться о тебе… о твоём отдыхе сегодня, и это поможет мне от одиночества, а тебе от усталости. – Мэтт, чего ты от меня хочешь? – Всего лишь чтобы ты составила мне компанию. – Позвони Бену! – По воскресеньям он занят. – Ну ничего, ради дня второго рождения друга отменит разок свою семейную посиделку! – Ива, я не хочу Бена, я хочу тебя… Ива ушам своим не поверила. Кровь прилила к её лицу и не только к нему, но она как-то сразу вспомнила то, что случилось семь лет назад, что так сильно её изменило, и поморщилась. Нет, этому человеку никогда не было, нет и не будет места в её жизни. А все его слова – яд. Мэтт словно услышал её мысли. – Слушай, я давно уже хочу тебе сказать, что я не такое дерьмо, каким сам себя выставил. Я знаю, что это не оправдание, но паршивый день превратил меня в монстра и мудака. Хотя, мудаком я был и до этого, но не монстром. Я не хотел тебя обижать, Ива. Мне было дерьмово, и я… если бы мог, вернул бы тот день и никогда бы не сказал тебе то, что сказал. Прости меня. Пожалуйста. – Да что ты! – оскалилась Ива. У неё впервые за долгие годы защипало в носу, и, чтобы скрыть, чтобы остановить позорную слабость, она прибегла к самому действенному методу – нацепила широченную улыбку, которая, натянувшись на боль её израненной души, превратилась в оскал. – Ты всерьёз думаешь, что я годы напролёт лелею обиду и помню какие-то там слова? Да ты чего, парень? Не слишком ли много на себя берёшь? Как я посмотрю, твоему самомнению нужна кастрация! – Возможно, – грустно улыбнулся Мэтт. – Я не против – кастрируй. Ива почувствовала себя в западне. – Мэтт, тебе пора домой.