– А кто кормит их в твоё отсутствие? – полюбопытствовала она, приблизившись. Мэтт расправил плечи и улыбнулся. Он не смотрел на Иву, потому что боялся. Боялся выражения её лица, её слов и возможных требований, боялся себя, потому что всякий раз, как она его отвергала, он словно бы рассыпался в пыль, и с каждым разом собираться обратно в человека, в мужчину было всё сложнее. – Как раз этим и занимался все последние дни – искал человека, который сможет приезжать из Чилливака и кормить их. – Нашёл? – Нашёл. – Скоро он приедет? – Сказал, через три дня. – Ясно. А где все остальные? – Уехали. – А меня почему не прихватили? – Ты спала. Не хотели будить. – И как я теперь попаду домой? Мэтт удивился, что Ива сразу правильно растолковала его «уехали». – Я отвезу. Только не сегодня. – А когда? – Как только появится человек, о котором мы говорили. – Ясно, – хмыкнула Ива. – Но три дня это много. Мне нужно быть в клинике не позже среды. – Хорошо, – кивнул Мэтт. – Я постараюсь убедить его приехать во вторник. Он решился, наконец, взглянуть Иве в глаза, и они были спокойны, как и её реакция на происходящее. Ему сразу показалось это странным. Не этого он ждал и не к этому готовился. И вот, вроде бы и хорошо всё складывалось, но радоваться что-то мешало. День прошёл спокойно и комфортно, хоть и молчаливо. Вначале долго наблюдали за семьями оленей, сменяющих одна другую у кормушки, потом обедали остатками вчерашней еды, а на ужин Мэтт приготовил барбекю. Ива, наконец, распробовала его коронное блюдо и похвалила: – Действительно очень вкусно. – Не всегда так выходит, к сожалению, – признался Мэтт. – В прошлый раз что-то было не то… – Сегодня точно вышло, – заметила Ива. Она собрала тарелки и отправилась на кухню, чтобы их вымыть, пока Мэтт чистил агрегат для барбекю, и уже в дверях едва расслышала его тихое и явно предназначенное самому себе: – Сегодня и не могло быть по-другому… Скрывшись за дверью, она прижалась спиной к прохладной стене лесного замка и закрыла глаза. Ива запрещала себе думать, осмысливать, вникать. Ведь любовь рождается не в сердце, как заблуждаются многие, она живёт в голове. А ещё она живёт в музыке, которая с лёгкостью проникает, что в сердце, что в голову. И зная это, Мэтт наполнил ею весь дом. Это была не просто музыка, это было то, что нравилось Иве когда-то давно в детстве, всё, что теперь с завидным постоянством всплывало на поверхность из его памяти. Мэтт налил вина себе и Иве, она не отказалась, не отставила бокал в сторону, а осторожно сделала глоток, глядя ему в глаза. Он не то слово воспрял духом, ему показалось, внутри разорвалась водородная бомба надежды. Однако смелости пригласить её на танец набралось в достаточном количестве только после второго бокала. Это не был традиционный танец, когда мужчина удерживает женщину за талию, а та кладёт ладони ему на плечи: Мэтт обхватил свою девушку обеими руками, прижал к себе так, что она просто вынуждена была положить голову ему на грудь. И как только её щека коснулась его сердца, Мэтт закрыл глаза, потому что то, что обещала ему мать, затопило его целиком, заполнило до самых краёв. Счастье. Это было оно. Если бы в этом моменте Мэтт был способен задуматься о том, кто он и что делает, то не узнал бы себя. В нём словно разлилось бескрайнее море, и состояло оно целиком из нежности. Он ничего не хотел и ни о чём не просил, но готов был всё отдать. И даже больше: желание отдавать каким-то образом превратилось в потребность. Мэтт и Ива качались, обнимая друг друга, в самом сердце величественного северного леса, окутанные уютом и теплом большого дома. В высоком окне у их ног простирались верхушки елей и сосен, склоны скал, зеркала озёр и заливов, бесконечность неба, первозданная красота долин и ущелий. Но будь они в этот момент в страшной пещере, на дне пропасти, в развалинах стёртого с лица земли города, да хоть в центре апокалипсиса – ничто бы внутри их маленького мира не изменилось. Limbo – Ferry Corsten Он поцеловал её. Вначале очень осторожно, словно она колибри, а он изо всех сил старается не спугнуть. Поскольку колибри не сопротивлялась и даже не думала кусаться, Мэтт прильнул к её губам со всей настоявшейся жаждой, со всей страстью мужчины, любящего единственную женщину. Когда его пальцы попытались сдвинуть её блузку, чтобы обнажить грудь, Ива на пол мгновения вцепилась в неё мёртвой хваткой, затем, словно сделав над собой усилие, отпустила. Мэтт почувствовал вкус горечи во рту и остановился. Он бы никогда больше не стал раздевать её насильно. Он бы никогда ничего, вообще, не стал бы делать с ней насильно. Но Ива сама расстегнула свою блузку, стянула с плеч лямки бюстгальтера и остановилась, будто не в силах набраться решимости и сделать это до конца. Мэтт протянул руку и помог ей, обнажив полностью. Ива замерла и побледнела, глаза заблестели то ли от страха, то ли от паники. А Мэтт не мог оторвать взгляд от её тела. Она казалась ему таинственной лесной нимфой, божественным благословением, прекраснее которого нет никого на земле. Стараясь дышать спокойнее, он разделся сам, ни на секунду не выпуская выражение её лица из поля зрения. Когда Ива закусила губу, он не дал ей даже мгновения на сомнения, прильнул всем телом к её и с чувством поцеловал. Мэтт уже понял: ей нравится, когда он целует, но при этом не напирает. Она расслабляется и позволяет больше. Ему до безумия сильно хотелось её целовать, везде, но умудрённый прошлым опытом он продвигался вперёд медленно, не торопясь, осторожно нащупывая путь. Если бы Ива Джонсон имела хоть немножечко интимного опыта, хотя бы капельку, то она непременно догадалась бы, что мужчина обнимающий её, не может надышаться ею. Если бы Ива Джонсон была бы богом или хотя бы прорицательницей и могла бы увидеть жизнь Мэтта во всех мельчайших подробностях и даже тех, которые не для посторонних глаз, то она бы знала, что такие вопросы как, например, «Вот так? Так хорошо? Эва… любимая… так, да? Вот так… Так тебе хорошо?» Маттео Росси не только никогда и никому не задавал, но и в принципе задать не мог, потому что они никогда бы не пришли ему в голову. В сексе он только брал, а о том, что такое близость, понятия не имел. А если б кто и захотел ему объяснить, он бы и слушать не стал: даже его мать, доктор наук в области сексологии и сексопатологии знала, что заводить с ним разговор на эту тему бесполезно, и что однажды её сын сам всё поймёт, обнаружит, откроет, как Колумб Америку, но только… если очень сильно захочет. Ива понятия не имела о том, что наблюдает уникальное в природе явление: всегда только берущий мужчина впервые в жизни и неожиданно для себя самого отдаёт. Его дары – это нежность в поцелуях, бережность в ласках, осторожность в движениях. Никогда до этого момента Мэтт не испытывал такой острой потребности заботиться. Он держал в уме тысячу задач одновременно: ласкать губами и языком везде, кроме интимных мест, но только чтобы добраться до них позже, когда нужда в этом захлестнёт женское тело; следить за тем, чтобы не придавить её, не загнуть неловко её ноги; не выказывать боли от вида её выпирающих рёбер и никак не обнаружить рану в себе, повторять ей шепотом, как она красива, как обворожительна и как сильно он её хочет. Последнее, впрочем, было истинной правдой. Мог ли заядлый охотник за стройными ногами и пышной грудью подумать, что месяцы напролёт станет мечтать о том, чтобы прижаться своей кожей к маленькому худому телу Ивы, войти в неё и остаться? К этому моменту потребность любить Иву не только духовно, но и физически измотала Мэтта настолько, что ему уже не было никакого дела до самоанализа. Он никогда не понимал людей, не способных владеть собой или с головой погружаться в зависимость от других и вот, сам того не заметив, тоже стал таким. Его пальцы сами по себе, а не по его приказу, касались её плеч, груди, живота с такой осторожностью, словно срывали подснежники. Алкоголь притуплял боль, но она никуда не девалась. И Мэтт прекрасно знал, почему. Ему казалось, его сердце теперь даже не кровоточит, а захлёбывается собственной кровью, и с каждым его движением она выплёскивается и заливает постель. Может быть, если бы он выпил больше… или ещё больше, ему бы удалось не заметить, что Ива не целует в ответ, не стремится даже коснуться его кожи в ответ на его жадность и нежность. Да, Мэтт впервые обнаружил их в себе, и если для жадности у него были объяснения, то для нежности нашлось только одно, и он хотел бы проорать его во всё горло, но женщина под ним «позволяла», а не захлёбывалась чувствами, как он. Он двигался, он был пьян, но не настолько, чтобы не соображать совсем. И ему было всё больнее и больнее от понимания, что прежней Ивы больше нет и никогда не будет, что молчаливая и зажатая Ива превратилась в молчаливую и расчётливую Иву, умеющую защищать себя и свои интересы. Он застонал, но не от удовольствия, а потому что вдруг понял, почему она ни разу не попыталась его остановить, осознал свою жалкую роль и, ни на секунду не прекратив свои движения, принял осознанное решение дать то единственное, что ей теперь было от него нужно. Не такой должна была быть его жизнь, не такое счастье обещала ему мать, но единственный виновный в том, что большие возможности сжались в жалкие сожаления – он сам. Других виновных нет. А Ива молодец – без лишних сантиментов берёт то, что осталось от способного стать незаурядным счастья – возможность материнства. И на этом маленьком островке, оставшемся от их планеты, ему не заготовлено места. Обещание «Ива сделает тебя счастливым» превратилось в реальность «Ива могла сделать тебя счастливым». Точнее, он сам его превратил. Sardine Song – Lav Мэтт никак не мог уснуть, хоть и вымотался. Вначале всё никак не получалось оторвать от спящей Ивы глаз, хотя в темноте разглядеть её черты было сложно. Мысли одна за другой рождались и бередили ему душу. Если бы кто-нибудь его спросил, был ли у него с Ивой секс в тот вечер, он бы ответил, что был, но не секс. То, что он пережил, никак не вписывалось даже в «занятие любовью». Самое близкое, с чем он мог бы сравнить этот опыт – это полёт в далёкую галактику и знакомство с другой цивилизацией. Это как столкнуться с чем-то, о существовании чего никогда и не подозревал. Мэтт осторожно поднялся, чтобы посетить ванную и хоть немного успокоиться, переключиться, но и там его ждал сюрприз. Он обнаружил на себе кровь. Её было совсем немного, но всё-таки она была, и сердце его разорвалось окончательно. Ему было так плохо, что он сполз спиной по стене и просидел так, сжимая голову руками, добрых полчаса. После он бесконечно смотрел на свернувшуюся под одеялом калачиком Иву и уверял себя в том, что всё ещё можно исправить. Ему до безумия сильно хотелось обнять её, но он не смел. А Ива заставила себя спать, потому что назавтра ей предстоял непростой день. Душа её была спокойна, ведь годы назад она попросила врача удалить её плеву хирургическим путём на тот случай, если когда-нибудь у неё случится связь с мужчиной, чтобы он никогда и ни за что не догадался о её нетронутости. Такая информация слишком интимна, чтобы делиться ею с посторонними, а Ива всеми силами старалась сделать себя как можно менее уязвимой. Мэтт всё-таки уснул, хоть и случилось это под утро: уже вовсю рассвело, за окном щебетали птицы, голосил пролетающий мимо орлан. Когда он проснулся, Ивы рядом не было. Мэтт решил, что она, вероятно, проголодалась и спустилась на кухню, но её и там не оказалось. Не было Ивы и в гостиной. Выходя во двор и изо всех сил игнорируя внутреннюю агонию, Мэтт уже знал, что машину свою на месте не найдёт. И он не ошибся. Глава 26. Если мужчина берётся за дело Мэтт появился в доме напротив не сразу. Что греха таить, Ива ждала этого явления с содроганием сердца. Вначале привезли его фэнси машину – ту самую, на которой он рассекал в Испании. Затем появился и сам хозяин дома, правда, так гламурно, как его машина, он не выглядел. У этого Маттео Росси не было ничего общего с тем прожигателем жизни, которого Ива знала раньше. Ива увидела Мэтта только раз, когда он выходил из такси с большой сумкой наперевес – очевидно, только-только из аэропорта. Больше он не мельтешил, и Ива, сколько бы ни смотрела на соседский дом, признаков жизни в нём не видела. Однако ещё дней, примерно, через десять сосед всё-таки обнаружился: восседал он в кресле на балконе с лицевой стороны своего дома, руку ему оттягивала увесистая бутылка спиртного. Прикладывался он к ней нечасто, но на протяжении примерно часов двух, ну или, по крайней мере, столько времени Ива наблюдала его там. Ей было интересно, будет ли он шататься, когда поднимется и направится в дом. Но Мэтт не шатался, хоть бутылка в его руке и выглядела пустой. Затем он снова пропал. Однажды утром Ива случайно увидела, как Мэтт отъезжал на своем Форде пикап от дома и, будучи скрытым стёклами авто, бросил странный взгляд на её дом. У Ивы всё сжалось внутри. Внезапно возникло такое непреодолимое чувство-подозрение, словно Мэтт выжидает. Чего? И тут её осенило. Сердце не то слово замерло, оно ухнуло куда-то вниз, а потом вернулось обратно и понеслось галопом.