К Хатаю они подъехали, когда уже совсем рассвело. Новости не врали: единственная уцелевшая дорога была заставлена тысячами легковых машин, грузовых и тех, которые перевозили экскаваторы и другую технику. Всё это без дела маялось на безнадёжно заторенной дороге. Мэтт вышел из машины, осмотрелся, услышал, что в пробке многие стоят уже более восьми часов, и неизвестно, когда дорога освободится. – Спасибо тебе, – поблагодарил он Эмине и протянул деньги. – «Помощь» лучше отдай в другую машину и уезжай, пока можешь, пока дорога свободна. Иначе застрянешь тут, как они, – Мэтт посмотрел в сторону нескольких километров машин в очереди. Эмине отодвинула его ладонь с деньгами, кивнула, затем нашла завалявшийся чек с заправки в подстаканнике, написала номер телефона и протянула Мэтту. – Позвони… если… Сказать «если твоя подружка мертва» она конечно никогда бы не смогла, поэтому сказала: – Если что-то ещё понадобится. Но Мэтт услышал её мысль правильно. Эмине поняла это, увидев, каким серым вдруг сделалось его лицо. Глядя в спину удаляющемуся пассажиру, так и не проронившему больше ни слова, она знала, что он не позвонит. Никогда. Даже если «что-то ещё понадобится». Lowly – Baglaens Уже на подходе к городу Мэтт понял, что ни одни телевизионные кадры не способны передать реальность. В данном случае реальность была такова, что психика трещала по швам. Ещё до вылета Мэтт позвонил Амиру и попросил найти человека, которой смог бы определить по адресу точные координаты. Как мужчина, умеющий просчитывать ситуацию наперёд, Мэтт предполагал, что найти адрес в разрушенном городе будет сложно, но… он и представить себе не мог, как будет выглядеть это «сложно» на деле. Он передвигался с сумкой наперевес и с собакой на поводке, сверяясь с обоими своими часами, но его не покидало чувство, что никакие технологи и приборы в этом хаосе разрушения, смерти и боли ему не помогут. Вокруг него была самая настоящая свалка из бетона, железа, пластика и останков мебели. Кое-где торчали уцелевшие или покосившиеся дома. Как он узнает с приближением первой же ночи, ни в одном из них не было людей – все спали на улице, невзирая на февральский холод, потому что панически боялись возвращаться. Земля под ногами периодически содрогалась и гудела, и Мэтту объяснили, что эти явления – остаточные землетрясения или афтершоки. У развалин домов толпились люди. Кто-то пытался разгребать их, кто-то сидел на стульях и рыдал в ожидании, пока начинающие подтягиваться спасатели найдут их близких, живыми или мёртвыми. В одной такой толпе Мэтта окликнули и предложили поесть. Он попросил накормить и напоить собаку, и пока Боня ел, Мэтт осознал, что сам ничего не ел вот уже двое суток. Когда в самолете раздавали еду, его тошнило, и он отказался, а после ни разу не вспомнил ни о себе, ни о голоде. Что удивительно, и Боня тоже держался молодцом. Мэтт подумал, что ему нужны силы, поэтому заставил себя проглотить предложенный суп и причудливый кусок турецкой выпечки. Ему не удалось разобрать вкуса ни того, ни другого. Кто-то из окружающих обратился к нему на английском, заверив, что еда свежая и ему нечего бояться. Затем тот же голос спросил: – Что ты здесь ищешь? Мэтт назвал адрес и объяснил свою систему поиска по координатам. – А какая у часов погрешность? – уточнил старик. – Не более пяти градусов… так обещала реклама, – признался Мэтт, глядя на новые свои часы, а какова погрешность старых материнских – одному богу известно. На усталом лице турка промелькнула грустная усмешка: – Когда двадцать лет назад я учился на штурманских курсах в мореходном училище, из всех инструментов у нас была штурманская карта, транспортир, протрактор, штурманские таблицы и логарифмическая шкала скорости. И до сих пор помню, что морская миля – это тысяча восемьсот пятьдесят два метра тридцать сантиметров, и она равна одной минуте дуги земного меридиана, а точность карты такова, что укол булавкой – это погрешность плюс-минус тридцать метров... и если погрешность часов пять градусов, то с такой «точностью» ты можешь оказаться в нескольких сотнях миль от предполагаемого места... Кровь ударила Мэтту в лицо, задолбив по вискам и барабанным перепонкам как по церковным колоколам. Турок перестал улыбаться. – Я Хатиф. И я помогу. Родился здесь сорок лет назад, всю жизнь прожил, и сам теперь теряюсь, где был какой дом, но постараюсь помочь. Какой, говоришь, адрес? Мэтт назвал. – Любимая там? Мэтт кивнул, изо всех сил стараясь держать себя в руках. – Сейчас все плачут. И женщины, и мужчины. У меня под этими завалами вся семья: жена, сыновья, мать. Но что я могу? Только смотреть, как работает экскаватор. Выплакал уже все слёзы. Ничего не осталось. Только ждать. Найдём и твой дом. Будешь тоже смотреть… и ждать. Мэтт не хотел в это верить. И разрешал себе. Многие дома ведь устояли, и его Ива обязательно в таком. У неё просто разбился телефон, или она его потеряла, когда эвакуировалась, а новый сейчас нигде не достать. Мэтт не хотел верить, когда мужчина, показавшийся ему вначале стариком, указал на груду бетона и пыли. Что этот Хатиф, вообще, способен разобрать в кучах мусора, бывших когда-то городскими улицами? Однако Боня заскулил и вырвал поводок из ослабевших рука Мэтта. Его серые лапки резво перебирали, пока он, то скуля, то воя, взбирался на вершину развалин, бывших когда-то домом. Это было мгновение, когда выдержка Мэтта и самообладание дали слабину. Он рухнул на колени и даже не заметил, потому что остекленевшими глазами бродил по тоннам штукатурки, бетона и пыли. Возле этой кучи почему-то никого кроме него и Хатифа не было. Даже спасателей. – Здесь было всего несколько квартир, а на нижних этажах офисы, пояснил Хатиф. – Тут, скорее всего, в последнюю очередь… работать будут. Хатиф на два долгих мгновения сжал плечо стоящего на коленях Мэтта, затем повернулся и побрёл к своей куче. Он всей душой сочувствовал высокому, статному парню, иностранное происхождение которого так остро бросалось в глаза. У него, по крайней мере, был экскаватор и спасатели, а у Мэтта – вообще ничего. Ноль надежды. Ноль. Kith – Hilary Woods Ива очнулась в кромешной тьме. На зубах скрипела пыль, нос был заложен, глаза чесались, а нога оказалась зажатой половинкой столешницы всё-таки разломившегося стола – одна его ножка из четырёх не выдержала и сломалась. Ива подумала, что стол хоть и был тяжёлым, но не настолько, чтобы она не смогла освободить ногу. Память вернула ей всё, что записалось в неё последним: то, как она проснулась от страшного гула и тряски, как вылетали тарелки из старинного хозяйского буфета, как Ива выскочила на площадку, намереваясь спасаться бегством из шатающейся пятиэтажки, а лестницы не оказалось вовсе – она вся уже обрушилась, то, как Ива пару мгновений оценивала, сможет ли спуститься по шахте, и как поняла, что не сможет с животом наперевес, не будь у неё живота, может, и смогла бы, но восемь месяцев беременности… она вернулась в квартиру и залезла под стол. Именно стол и спас её, когда стены вокруг начали со стоном трескаться и заваливаться прямо на неё и на весь мир. Ива попыталась потянуть ногу на себя, но ощутила такую сильную боль, что её затошнило и потемнело в глазах. Перелом, поняла она. Обшарила пыль вокруг своей лодыжки – закрытый, судя по тому, что крови нет. Ива легла и постаралась успокоиться. Её будут спасать. Обязательно будут. Прибудет служба вроде 911, и её непременно отсюда вызволят. Всё, что она может сейчас – это беречь силы. Ива начала дыхательную гимнастику, такую, какой её научили пользоваться сто лет назад. Нужно дышать глубоко и ровно, представлять себе лазурное море, и паника отступит. Холодной головой можно будет подумать, что сделать, чтобы спастись или продержаться дольше. Спустя пару часов ей уже невыносимо хотелось есть и пить, особенно пить. А ещё ей было холодно. Ребёнок ходил ходуном в животе так, словно всеми силами стремился выбраться. Ива подумала, что её переживания и страхи наверняка передаются и ему, и поэтому ей нужно во что бы то ни стало успокоиться. От этого зависит не только её жизнь, но и ребёнка. Она не знала, кого ждала. Во время УЗИ младенец повернулся попкой и не показал специалисту свой пол. Ива тогда не очень расстроилась: какая ей разница? Она с одинаковым нетерпением ждёт и мальчика, и девочку, главное, это будет её малыш. Теперь же Иву охватили сожаления и страх: если не выживет, то так и не узнает, кто же у неё был, кто жил в ней все последние месяцы, с кем она разговаривала каждое утро и каждый вечер, кому включала музыку и читала любимые в детстве книги, кому покупала первый крохотный комбинезон нейтрального цыплячьего цвета. Ива вспомнила о белой деревянной кроватке и электрической качалке с балдахином и роем цветных бабочек, порхающих под чудесную младенческую колыбельную над уютным ковшом, похожем на половинку яйца. Сколько всего она накупила, пока ждала… Главное выжить. Любой ценой надо выжить. Ива потянулась и начала ощупывать то место под пылью, которое показалось ей тёплым. Она понятия не имела, что это, но постаралась подтянуться к нему всем телом, не потревожив зажатую ногу. А нога болела всё сильнее и сильнее. Ива даже разрешила себе поплакать, и после этого ей как будто сделалось легче. Она уснула. Проснулась с тяжёлой головой и пересохшим горлом, пить хотелось так сильно, что ни о чём другом и думать не моглось. Ива уговорила себя попытаться заснуть снова. Во сне в любом случае легче. У неё это на удивление легко получилось. Потом она снова проснулась и снова уснула и с каждым разом засыпать было как будто легче и даже боль в ноге притупилась. В следующий раз Ива проснулась от острой боли: это была не нога, а живот. Как только сознание к ней вернулось, она мгновенно поняла, что это означает. И заплакала. Поплакав, она подумала, что всё правильно: ребёнок стремится выйти, потому что так у него будет больше шансов выжить. До сих пор он питался ею, а значит, ещё минимум три дня проживёт, если Иве удастся обеспечить ему тепло. Она поняла, что шанс у её ребёнка есть и имя ему – бойлер. Да, именно бойлер под толстым слоем пыли и согревал Иву. Теперь ей пришлось запрещать себе спать. Между схватками она рыла одной рукой пыль и мелкие камни, чтобы добраться до бойлера. Как только роды случатся, Ива перегрызёт пуповину, как делают все животные, завернёт младенца в свою кофту и положит на бойлер в вырытое углубление – это должно будет помочь ему выжить на тот случай, если завалы будет разгребать строительная техника. Ещё Ива надеялась, что её ребёнок окажется сильным и будет плакать, может, его тогда услышат? Она тоже пробовала кричать и не раз, но голосовые связки словно забились бетонной пылью – голос её был хриплым и тихим, Ива плакала и понимала, что её никто не услышит. Зато слышала она: вот уже не первый день вдали гудела какая-то техника, раздавался скрежет и грохот лопающегося бетона. Только по звуку это было как-то слишком далеко. Докопав до бойлера, Ива воспряла духом: её ждал сюрприз – кран и шланг, по которому, очевидно, вода поступала в бак. Она попробовала его открутить, и из шланга тонкой струйкой полилась вода. Ива, не задумываясь, принялась её жадно глотать. Только напившись, она поняла, что вода была ржавой на вкус. Ну и какая теперь уже разница? – подумала она. Человек может прожить трое суток без воды – твердили все вокруг, а шли уже четвёртые. Мэтт не спал четыре ночи, почти не ел, а если и ел, то делал это как робот, как машина. От дикой усталости у него словно бы полностью атрофировались эмоции, движения замедлились, но он продолжал работу. Боня чуял кого-то под завалами, и вся команда из Мэтта, Амира, Луны и ещё парочки нанятых им парней двигались в этом направлении вот уже вторые сутки. Бен приехал и нашёл их как раз в тот момент, когда из-под бетонной плиты извлекали находку Бони: это были мать и дитя, причём мать умерла давно, а ребёнок совсем недавно. Ответ на вопрос, как получилось так, что ребёнок прожил дольше, нашёлся, как только получилось извлечь тело матери: на её руке было прогрыжено отверстие, очевидно, она сделала это сама и кормила своей кровью ребёнка, пока была жива. Бена рвало, Амир тёр побелевшие губы, Луна рыдала в голос и не могла успокоиться, даже помощники, которым Мэтт платил по сто долларов в час, плакали, и только Мэтт не подавал никаких признаков живой души. Он продолжал рыть. Сутки назад Луна раздобыла ему перчатки, но он изодрал их в клочья буквально в первые же часы. – Чего ты добиваешься? – кричала на него Луна. – На твоих пальцах уже видно мясо. Человеку не под силу такое, не под силу, понимаешь? Не под силу ему!