Сыпал снег, трещал мороз, по ночам у соседних домов спасатели больше не работали – вероятность найти выживших стремилась к нулю. На пятые сутки в одиннадцать вечера спасательные работы у соседнего дома приостановили. Мэтт угнал с участка экскаватор и, подцепив ковшом плиту, под которой нашли мать и ребёнка, стал её отодвигать. – Господи, он ненормальный… просто ненормальный, – бубнила себе под нос Луна. Она тоже не могла спать, как и Мэтт. Чувство вины не давало, хоть Луна и понимала, что Ива могла полететь в любую другую точку планеты, и там вполне могло случиться цунами, пожар или тоже землетрясение, и это просто так совпало… но сердце всё равно болело. И чем больше она смотрела на Мэтта, вот уже пятые сутки не смыкающего глаз, тем сильнее болело. Ведь она могла хотя бы попытаться уговорить Иву сказать отцу, что тогда было бы? Иве не нужно было бы никуда уезжать, и сейчас она и ребёнок были бы живы. Луна смотрела на Мэтта, который, казалось, вот-вот рухнет, но почему-то всё ещё держится на ногах. Отодвинув плиту, он осматривал образовавшееся пространство на предмет того, как ему дальше рыть тоннель – это Луна знала по предыдущим дням поисков. Она накинула капюшон на голову поверх шапки и вышла из машины, которую проныре Амиру всё-таки удалось раздобыть в этом хаосе и на ней же приехать на помощь к Мэтту, а заодно, доставить и её, Луну. – Мэтт, – начала Луна. – Поспи, а? Хоть пару часов… а потом с новыми силами… Она осеклась, когда Мэтт повернул голову на её голос и посмотрел в глаза. У Луны даже волосы встали дыбом от его взгляда. – Она там, – Мэтт указал пальцем на залежи камней и пыли. Луна, казалось, вот уже вечность не слышала его голоса. Первое время он всё время звал «Ива», «Эва», а потом велел всем заткнуться и слушал, но ничего слышно из-под завалов не было. У соседних домов слышали людей и даже переговаривались с ними, целенаправленно рыли и, то и дело, кого-нибудь доставали живым. Их же дом, словно был каким-то проклятым – из кучи бетона не доносилось ни звука – ни стона, ни вздоха. – Я знаю, Мэтт, что она там, но… вряд ли живая. Луна решила для себя, что хватит уже этого шизофренического идиотизма, её сердце просто в клочья изорвалось смотреть на человека, который сознательно убивает себя истощением и переутомлением. Кому станет легче, если Мэтт тут скончается от сердечного приступа? Нужно называть вещи своими именами: Ива погибла, её больше нет. – Пять суток, Мэтт. Даже если она и была живой, теперь шансов нет. Иди поешь и поспи. Станет легче, вот увидишь. Мы все будем здесь до конца, пока не найдём её. И отвезём домой. Луна заплакала. Она не знала, как сказать Мэтту, что трупов будет два, или как там будет считаться восьмимесячный ребёнок внутри матери. Рано или поздно, но тело Ивы найдут, и Мэтт увидит, что она погибла беременной. Луне было страшно даже думать, что будет. Как он отреагирует. Поэтому Луна молчала. Молчала и смотрела, как Мэтт, подсветив место фарами экскаватора, продолжил своё дело. Она надела свои перчатки и пошла ему помогать, сколько хватит сил. А когда они иссякли, решила всё-таки попробовать вздремнуть хоть пару часов или хотя бы погреться под боком у Бена с Амиром, а потом с новыми силами в бой. Проснулась она, только когда рассвело, причём не от света, а от голоса, который уже просто разъедал её психику. Голос снова кричал «Ива», «Эва». Сознание то покидало Иву, то возвращалось к ней. Одно из таких его возвращений оказалось наполнено ярким светом. Свет ослеплял и давал надежду. Ива совсем не была уверена в том, что он реален, но ей безумно хотелось верить, и её материнские руки потянулись к нему, чтобы вручить самую большую свою ценность. Ива на мгновение замерла и ужаснулась тому, что у неё галлюцинации – навстречу ей тянулись другие руки, и она как будто не просто слышала крики и среди них вполне отчётливо своё имя – его без остановки повторял знакомый ей голос. Именно голос заставил её поверить: она собрала остатки сил, вывернулась в нечеловеческую позу, вложила ребёнка в протянутую ладонь и от боли, прострелившей придавленную ногу, снова потеряла сознание. Самая последняя её мысль была о том, что красная нить на руке – это хорошо, это защита от всего плохого – так в детстве учила её бабушка. RHODES – Sunlight Zucchero - Wonderful Life (Live Acoustic) - Arena di Verona Тусклый свет, проникающий в помещение сквозь большое окно, явственно говорил о зиме. Ива пригляделась и рассмотрела крупные снежинки, изредка пролетающие за окном – они были похожи на ленивых зимних мотыльков. Ей вдруг остро захотелось лета, а ещё она скорее почувствовала, чем вспомнила, что ей нужно сделать что-то очень серьёзное, что-то настолько важное, что не помнить об этом никак нельзя… она повернула голову и увидела сидящего человека. Мэтт спал в кресле, неловко запрокинув голову. Он был в джинсах и кроссовках, но почему-то совершенно голый по пояс. Точнее, вокруг его обнаженного торса была повязана простыня, и он обнимал эту простыню обеими руками. Ива закрыла глаза. Немного отдохнув, она открыла их снова и поняла, что на груди Мэтта лежит что-то очень крохотное и что-то очень ценное. Она поняла это потому, что его ладони были сильно изранены – некоторые ссадины и порезы выглядели так скверно, что их замазали чем-то бурым, чего Ива никогда раньше не встречала, некоторые стянули пластырем, а его права ладонь и пальцы на ней и вовсе были перевязаны. Однако же обе эти измученные ладони крепко прижимали к груди Мэтта то, что было спрятано под простынёй. Внезапно Ива ощутила волну щемящей боли в груди, такую, какая случается у человека, которому ничего не говорили, но он почему-то обо всём знает. Ива крепко зажмурилась, силясь собраться с духом, чтобы встретиться со своей жизнью заново. Когда это случилось, Мэтт сидел в той же позе, что и раньше. Ничего не изменилось кроме одного: теперь он смотрел ей в глаза. А она ему. За окном всё гуще сыпал снег, тускнел и делался тоскливее свет, где-то совсем далеко подвывал ветер в прямых ветвях голых тополей, жалуясь на февральскую стужу. Однако в большом и неприветливом мире уже родился маленький: тёплый и уютный ковчег для троих. Мэтт осторожно высвободил ребёнка из простыни и положил Иве под бок, она обняла кроху обеими руками. – Покорми, – попросил он шёпотом. Ива растерялась. Потом собралась с мыслями и только успела подумать о физической боли и о том, что ей нужно уединение, как пальцы Мэтта высвободили её грудь из сорочки и придвинули личико ребёнка поближе. Кроха принялась водить разинутым ротиком, как маленький птенец, пока, наконец, не нашла сосок. Она то ловила его, то вновь теряла, пока, наконец, не присосалась, как следует, причмокивая и прищёлкивая язычком. – Вот так… – удовлетворённо, с облегчением проговорил Мэтт. Ива никогда ещё не слышала у него такого голоса. Точнее, никогда в нём не было такой радости. Словно зачарованная, она протянула свободную руку и прижала ладонь к его щеке. Та была покрыта длинной, а оттого уже совсем не колючей щетиной. Мэтт замер, затем поднял на Иву глаза, и они снова, уже во второй раз за этот короткий вечер, очутились в маленьком ковчеге для троих. Не отводя взгляда, он поцеловал её ладонь. – У меня, наверное, нет молока, – забеспокоилась Ива. – Оно будет, – пообещал Мэтт. Ива кивнула. Почему-то теперь она ему верила. – Пока хватит и молозива, – облизнув потрескавшиеся губы, заверил её Мэтт. – Главное, почаще прикладывай её к груди – ты сейчас ей очень нужна. Согревай её собой, своим теплом… – Её? – Девочка, – кивнул Мэтт. Ива улыбнулась. – Господи… у неё же… рыжие волосы! – воскликнула она. – Да, – с довольной ухмылкой снова кивнул Мэтт. – Но… как? – Как? Я же Росси. Росси означает «рыжий», ты не знала? – Но, ты ведь не… Она запнулась, а Мэтт в ответ на это только шире улыбнулся. – Не рыжий? Ещё какой. Смотри… Он высоко задрал подбородок и ткнул пальцем в пятно рыжих волос то ли на нём, то ли уже на его шее. Теперь, когда его щетина так сильно отросла, клок рыжих волос в его тёмной бороде виднелся очень хорошо. – Невероятно… – только и могла пробормотать Ива. – Да, неудобно получилось… – со смешком согласился Мэтт. – Но у меня в роду все девочки рождаются только красавицами! Он посмотрел на крохотный рыжий комочек, укутанный в чужую серую пелёнку. Мэтт не один видел в нём красоту, Ива тоже видела. Ей казалось, это лучшее, что могла создать природа… или они с Мэттом. – Эва, мне нужно идти, – вдруг посерьёзнев, сказал он. – Там много живых… под завалами. Ещё очень много живых… Я пойду. Амир там, Бен, даже Луна приехала. И твоя мать… она, как только сможет добраться, тоже будет здесь. Мэтт положил перебинтованную ладонь на спинку ребёнка. – Ты только грей её, ладно? Ей нужно твоё тепло. И всё будет хорошо. Ива скоро его не ждала, однако Мэтт вернулся часа через два, принёс несколько свежих калачей, посыпанных кунжутом и стеклянную бутылку молока. – Мне сказали, оно настоящее, ещё тёплое. Прости, промышленного не было, и это еле раздобыл. Ива выпила, потому что дочери требовалось её молоко, а грудь всё ещё была пустой. Мэтта не было весь остаток дня, всю ночь и весь следующий день, зато пришла Луна. По щекам её катились слёзы, она обнимала Иву и малышку, рассказывая в деталях о том, что творится снаружи. – Ива…Ива! Он… он… он такой… Он руками, просто руками – инструментов же не найти… Никаких! Нет их ни у кого и не хватает, а он руками гнул вот такие железные прутья! Он руками рыл, рубил бетон топором, он тебя искал, Ива! Он… он, о боже, Ива… Он любит! Он так сильно тебя любит… Луна завыла в голос. Сквозь её рыдания и всхлипы до Ивы доносились одинокие слова и рваные фразы, вроде: «так любит!», «сумасшедший, он сумасшедший, Ива!», «я такого ещё не видела…». Успокоившись, Луна побегала по больнице, переполненной людьми, и вытребовала у кого-то для Ивы гардину – так здесь называли шторки, разделяющие пространство между кроватями. На всех их не хватало, переломанные люди лежали не только в боксах, но и в коридорах. Луна настояла, что молодой маме в стране, где много мусульман, просто необходимо отгородиться от мужчин и женщин. Ночью пришёл Мэтт, лёг рядом с Ивой, обняв одной рукой её и дочь, и мгновенно уснул – Ива поняла это по тому, как изменилось его дыхание. Спал он не более двух часов, на рассвете поднялся и спросил, появилось ли у Ивы молоко. Молока всё ещё не было. Он снова ушёл, вернулся с продуктами, чайником и тазом. Таз поставил у изголовья кровати. Глядя на то, что он стал делать дальше, Ива заплакала. Мэтт уложил дочку на одну свою ладонь, а потом принялся поливать её из чайника. – Если этого не делать хотя бы время от времени, на её попке может появиться раздражение, которое вылечить в этих условиях будет сложно, – сказал он.