— С ним все в порядке? — спрашиваю, остановившись над ней. — Угу… — со всхлипом качает головой. — Машина… в общем, я решила ее продать… там сильные повреждения и… в общем, сильные… Положив на пояс руки, говорю: — В этом нет ничего страшного. Я действительно так считаю, но мне жаль, что это случилось. Я знаю, что ей понравился мой подарок. Черт. Мне жаль, что это случилось, но, очевидно, не так как Маше, потому что она начинает плакать. По-настоящему. Ее плечи трясутся, а всхлипы глубокие. — Твою мать… — тру ладонями лицо, чтобы встряхнуться. — Главное, что никто не пострадал. Вскинув лицо, смотрит на меня мокрыми глазами, в которых океан злости. — Я себя ненавижу! — выкрикивает хрипло. — Я хотела его ударить. Своего племянника. Но ведь я сама виновата! Наклонившись, проталкиваю руку под ее колени и поднимаю со стула. Обняв меня за шею, тесно прижимается к ней лицом, продолжая плакать, и в ее слезах по-прежнему много злости. Никакого смирения в них нет. Она слишком огненная единица, чтобы выражать свои эмоции в полсилы. То качество, в котором я так люблю греться. Пройдя через коридор, несу ее в гостиную, где сажусь вместе с ней на диван. Маша сворачивается на моих коленях в клубок. Поймав ее руку, прижимаю к губам и целую центр ладони, потом целую пальцы, и прижимаю их к своей щеке. Зная, как не любит она темноту, жалею, что не включил по дороге свет. Того, что идет из кухни и прихожей, для меня более, чем достаточно, но для нее, должно быть, маловато. Просунув пальцы под ее волосы, глажу шрам за ухом, пока Маша расслабляется в моих руках и позволяет поцеловать свой лоб. — Ты его ударила? — Нет… Я боюсь. Не знаю, зачем мне эти курсы. Самооборона. Я никого не смогу ударить по-настоящему… — Я очень надеюсь, что тебе никогда не придется этого делать, — говорю мрачно. — Я сказала, что не хочу его больше видеть. Никогда. — Это так? Положив голову на мое плечо, Маша затихает на несколько секунд, после чего говорит: — Я никого не хотела видеть. Кроме тебя… Откинув голову на спинку дивана, смотрю в потолок. Я бы сказал, что нахожусь в аналогичном состоянии и сейчас. И я не знаю, что с этим, твою мать, делать. — Пф-ф-ф… — шумно выдыхаю. — Не говори ничего… — шепчет Маша. — Если… тебе нечего сказать, просто не говори. Я бы никогда не поднялась в твой номер без предупреждения. Я знаю, что ты уедешь. Мне не нужно… пустых слов, понял? — Вполне, — отвечаю, стискивая зубы до щелчка. — И… — И? — Не вздумай купить мне еще одну машину. Я ее не приму. — Почему? Подняв голову, Маша смотрит на меня с нежностью, от которой чувствую себя безмозглым ребенком, и это превосходство, каким бы нежным оно ни было, слегка задевает. Я бы сказал, что оно слегка бесит. Очертив пальцем мою бровь, ведет им по моей щеке, напрягая меня до самых пяток этим взглядом. — Потому что я так решила, милый, — произносит почти осязаемо ласковым голосом. Я напрягаюсь еще сильнее, ведь уже знаю, что несмотря на этот тон, переубеждать ее в решениях — все равно, что башкой ломать стену. Вернув голову на спинку, снова смотрю в потолок, пока Маша покрывает поцелуями мою шею и грудь, оседлав бедра и положив ладонь на мой член поверх трусов, кроме которых на мне ничего нет. Я реагирую на темп ее дыхания, которое ускоряется. Твердею под ее бедрами, которые раскачиваются и трутся о мои, но, кажется, теперь она возьмет от меня что ей нужно, даже если я и дальше буду изображать гребаное бревно. Глава 38 Кирилл Я возвращаюсь в свой гостиничный номер в восемь утра. Сутки отсутствия в сети — забава, которую могу себе позволить, почти не разгребая последствий, в конце концов, у меня есть зам, который в состоянии решать проблемы, даже прикрыть мою задницу в случае необходимости, ведь проблемы у нас обоюдные, как и плоды. Пропущенные от Лугового звонки не выглядят, как что-то форс-мажорное, никакие из них не выглядят, включая и полное радиомолчание со стороны Альбины, которое полностью устраивает. Стоя под душем, позволяю воде смыть с себя запах женского тела и женского оргазма, которыми кожа пропиталась на полную катушку, и я знаю, что в скором времени повторю эту прошивку, возможно, уже сегодня вечером. И знаю, что жду этого вечера с нетерпением, от которого под ребрами пекло. Я думаю о том, чтобы купить цветы. Выбрать их самому, именно так мне хочется поступить, потому что не имею желания доверять этот выбор кому-то другому. Потому, что мне доставит удовольствие выбрать их самому, как и вручить. Вместо слов, как она и просила. Спокойствие, с которым вошел в свой номер — поверхностное. Достаточное для того, чтобы выглядеть адекватным, но недостаточное для того, чтобы таким себя чувствовать, потому что пекло под ребрами не дает расслабиться, как бы ни концентрировался на цифрах в мониторе своего ноутбука. Я успеваю изучить один процент информации, когда мое хуевое спокойствие нарушает стук в дверь. В девять утра заявиться ко мне в номер может не так много людей. Если учитывать, что я никого не ждал, появление Лугового для меня не сюрприз. Встречаю его взгляд максимально прямо, чтобы не объяснять — все, что он видел вчера в холле отеля, его не касается. Несмотря на то, что я, в определенном смысле, наломал дров, дав ему даже такие мизерные исходные, смотрю на него с тем самым спокойствием, которое отрабатываю на все сто. — Позволишь? — положив ладонь в карман клетчатого пиджака, доброжелательно кивает мне за спину. Отойдя от двери, возвращаюсь на диван, позволяю Славе самостоятельно зайти и закрыть за собой дверь. — Я что-нибудь пропустил? — спрашиваю, усаживаясь перед журнальным столом, на котором пристроил ноутбук. — Ты про свой неожиданный выходной? — интересуется, проходя к окну. — Как ты догадлив. — Ничего особенного. Система работает, винтики крутятся. Ты умеешь систему налаживать правильно. А выходные, они, Кирюшенька, всем нужны. Тут я весь на твоей стороне. — Благодарю. — Не за что. Хорошо провел время? — развернувшись, складывает за спиной руки и смотрит на меня с вежливым любопытством, которое принимаю бесстрастно, как и его вопрос. — Более чем. — Еще бы, — хмыкает. — Могу я рассчитывать на телефончик прекрасной дамы? По-дружески. Вкус у тебя что надо, тут ни дать, ни взять. Меня не напрягает провокация, меня напрягает то, что он посчитал нужным завести этот разговор. До этого дня он чувствовал границу лучше. Гораздо лучше. — Я забыл его записать. — Вот уж не поверю, — рассуждает. — Увы. Придя в движение, вышагивает вдоль дивана, сообщая: — Знаешь, в чем дело? Я за тобой наблюдаю, можно сказать, неустанно. Как ты дышишь, что кушаешь, чем развлекаешься. И я это делаю не из прихоти, Кирюшенька, а потому, что лодка у нас одна, и раз уж весла у тебя, я с фонарем влезу тебе в глотку, если понадобится. Понимаешь меня? — Ты близок к тому, чтобы прищемить пальцы, — говорю, пуская по щекам пляску желваков. — Очень близок. — А я нежно влезу. Без злоупотреблений. Пока. Просто вот смотрю на тебя и думаю - а не стал ли ты неосторожным? А тебе, наоборот, собранность нужна. Если вдруг нервы сдадут и каких-нибудь глупостей наделаешь, я тебя с нашей лодки столкну. Не из вредности, а в целях выживания. На кону такие бабки, что я тебе не постесняюсь и мозги прострелить. В аффекте. Понимаешь? Не произнося ни единого слова, смотрю на него нечитаемо. — Мне очень бабки нужны, — смеясь, проводит рукой по своим седым волосам. — Так что извини. Ну, как говорится, высказался, — разводит руками. Дождавшись завершения этого выступления, упираюсь локтями в колени и обращаюсь к нему хладнокровным вопросом: