– Да, пожалуй, – нехотя согласился Андрей, – она действительно привлечёт к себе все взоры. – И потом её портрет надо сравнить с другими портретами той эпохи, с изображениями женщин донжуанского списка Пушкина. Он всех их считал красавицами, всем стихи посвящал, но как они проигрывают по сравнению с Натальей Гончаровой! Возьмём хотя бы Анну Петровну Керн – ту, которой он посвятил “Я помню чудное мгновение” и которую назвал “гений чистой красоты”… Помнишь? Так вот она Наталье просто в подмётки не годится. – Да? Ну убедила, убедила.. Пора на Чёрную речку. За разговорами они не заметили, как пришли на Сенатскую площадь, к Медному всаднику. В советское время она называлась площадью Декабристов, потому что именно здесь их казнили. – Я чувствую себя частью истории. Интересно побывать в прошлых веках, – сказал Андрей. – Я вспоминаю историю не такую древнюю. Где-то здесь рядом находится улица Декабристов, а на ней институт физкультуры имени Лесгафта, где учился Миша. Давай пройдём, посмотрим. Улица Декабристов оказалась длинной, и они долго искали нужное здание, потому что его номера Татьяна не помнила. Спросить же было не у кого – в этот утренний час город был совершенно пуст. Но наконец им повезло – ещё издали Татьяна заметила знакомый фасад, который видела когда-то, возле которого специально останавливалась. Но института как такового уже не было. Огромные светящиеся буквы наверху сообщали: Академия физкультуры и спорта имени Лесгафта. Они долго смотрели на них, не говоря ни слова. – Ничего не стоит на месте, всё меняется, – вымолвила, наконец, Татьяна. – Почему он выбрал такой странный вуз? – спросил Андрей. – Он хотел защитить диссертацию на тему человеческих возможностей. И тема, и руководитель у него уже были, но… Заболев во время службы в армии, он вынужден был вернуться домой, в Москву. – Всё-таки судьба – жестокая штука. Неизвестно, что от неё ждать. До Чёрной речки они добрались уже к концу дня, когда полюбовались аристократической красотой оперного театра имени Кирова, величием Исаакиевского собора, побродили по Эрмитажу и даже не забыли посетить стоянку легендарного крейсера “Аврора”. До последнего пришлось топать довольно долго, потому что на другой берег Невы они перешли по Дворцовому мосту, полюбовавшись заодно стрелкой Васильевского острова и ростральными колоннами – своего рода символами Петербурга, которые не увидишь больше нигде. Минуя Петропавловскую крепость и домик Петра 1, они увидели наконец-то “Аврору”, которая качалась на волнах, такая же молодая, как во времена революции. Три огромных трубы тянулись к небу, а пушки смотрели прямо на них. – Крейсер первого ранга “Аврора”, – прочёл Андрей, – неужели та самая? – Трудно сказать. Может быть и обновленная, очень уж молодо выглядит. Вернувшись на Дворцовую набережную уже по другому мосту, они полюбовались решёткой Летнего сада, которая тоже считалась произведением искусства, и решили наконец-то искать метро, чтобы ехать на Чёрную речку. Сначала их разочаровало петербуржское метро, которое было гораздо хуже московского, а потом и сама речка. – Речка как речка, обычная серость в это время года, – сказал Андрей, – за что её Чёрной обозвали? – Кому-то она такой показалась, вот и всё. А вообще-то здесь мрачновато, народу совсем нет. – Я здесь людей вообще не видел, не считая редких прохожих. Какой-то пустой, вымерший город, совершенно не сравнимый с шумной Москвой. Нет ни одного киоска с пивом или хот-догами. Если бы не “Макдоналдс”, мы бы умерли здесь с голоду. – В кинофильме “Брат” Петербург называют провинцией. Наверное, так и есть. – Тем не менее, я рад, что мы его посетили. Приобщившись к истории, я почувствовал, что мои собственные проблемы – сущая чепуха. Пушкин убит на Чёрной речке, а мы о своих глупостях убиваемся. Но почему всё-таки судьба так жестоко с ним обошлась? – Есть мнение, что он уже написал всё, что мог, все свои мысли поведал миру, потому и умер рано. Дальше пошла бы тягомотина… – Ну и что? Вторую половину жизни можно было бы совсем не писать, наслаждаться уже написанным. Отдыхать. – Значит, нельзя было. Гении живут по своим законам. – Как хорошо, что мы не гении. Хотя ревность процветает и в наши дни. Глупо, не правда ли? – Очень глупо, – ответила Татьяна, уже догадываясь, куда он клонит, – лично я глупее ревнивого мужа ничего не видела, а противнее ревнивца – только пьяница. – Но что делать, если вокруг неё всё время кто-то крутится. В библиотеке ведь сидит, у всех на виду. – А что же ты себе Матрёну не нашёл? Ту самую, на которую никто не позарится? – Ну вот, поймала на слове, и довольна. – Ты знаешь, ревность как порок осуждалась давно, ещё в древности. Шекспир назвал её чудовищем с зелёными глазами, а Бернард Шоу предостерегал: “Никогда не ревнуйте к настоящему живому мужчине, ведь каждого из нас вытесняет вымышленный идеал”. А недавно я вдруг поняла, что и Маяковский говорил то же самое. У него есть такие строки: “…ревнуя к Копернику, его, а не мужа Марьи Ивановны, считать своим соперником”. – И что же это значит? – Любишь, значит должен становиться лучше, подниматься выше, стремиться к идеалу. Ревновать же к себе подобному, к тому же мужу Марьи Ивановны, просто смешно. – Да, в этом что-то есть. Так вы с папой, что же, и не изменяли друг другу никогда, и не ревновали? – Не изменяли, это точно. Ревновали, наверное, по глупости. Но не делали из этого проблему, не устраивали скандалов. Мы предоставили друг другу право на свободу в чувствах, право выбора. Наверное, поэтому никуда друг от друга и не делись. Смеркалось. Вода в реке становилась всё темнее. Надо было уходить из этого мрачного места, но Андрей решил задержаться и побросать в воду камешки. – Здесь хорошо думается, – сказал он, – голова очищается от дурных мыслей. На некоторые вещи начинаешь смотреть совсем по-другому. Он всё швырял и швырял небольшие серые камешки в реку и молча смотрел на расходящиеся по воде круги. – Так что же мне теперь делать? – заговорил он, наконец, – идти мириться? – Если она тебе нужна, то да, конечно. Зачем мучить себя и её из-за глупой ссоры? Андрей отряхнул руки от прилипшего к ним песка и направился к метро. Татьяна медленно пошла за ним, думая о том, что её парень, наверное, серьёзно влюбился. Во время размолвки не бегает к другим женщинам, не отрывается по полной программе, не пускается во все тяжкие. Он думает о ней и старается сохранить себя в форме. А это уж явный признак серьёзного отношения к женщине. – Ты её любишь, что ли? – спросила она, хотя и не надеялась получить честный ответ. – Откуда я знаю? – рассеянно ответил он вопросом на вопрос, – сколько раз в жизни можно любить-то? – Я думаю, один раз. Увлечений может быть много, а любовь одна. Татьяна на минуту задумалась, не слишком ли категорично прозвучал её ответ, но решила, что отступать не стоит. Это правда, любовь одна, и этому есть масса доказательств. В конце концов даже у такого ловеласа, как д,Артаньян, на многие тома произведений Дюма была одна – единственная любовь, Констанция Бонасье. Но когда она напомнила об этом сыну, он возразил. – А как же Дон Жуан? У него одних только испанок было тысячи три… Татьяна посмотрела на сына укоризненно и в то же время недоумённо. Как можно приводить такой неудачный пример? – Дон Жуана выдумали мужчины, чтобы воплотить в этой выдумке свою сокровенную мечту – нравиться абсолютно всем женщинам. Но так не бывает, всем нравятся только червонцы. Да и физически ни один из вас такого количества красавиц не выдержит. Так что враньё всё это. А вот д,Артаньян существовал на самом деле. – Да ну тебя, – отмахнулся Андрей, – говоришь, как будто и правда этому веришь. Время идёт, до поезда осталось три часа; надо подумать, куда ещё сходить. Вернувшись домой, они наперебой рассказывали папе Серёже о красотах Петербурга. – Я была права – мы вернулись оттуда обновлёнными, – подмигнула она мужу, – всякие мелочи жизни для нас уже не существуют. Мы теперь будем думать и мечтать только о высоком. Она покосилась на сына, который размешивал ложкой сахар в чашке с чаем. Супруги понимающе посмотрели друг на друга. Сергей вдруг спохватился. – Я совсем забыл, – сказал он сыну,– тебе звонила Майя. – Что?! – Майя звонила, чего ты так испугался. Говорит, что ты ей очень нужен. Просила зайти, когда у тебя будет время. – Когда она звонила? – Когда, когда… Естественно, когда ты гулял по Петербургу. – А-а… Ну, я пошёл. Андрей встал и направился к выходу. Хлопнула дверь, послышались его удаляющиеся шаги. – На что это похоже? – спросил Сергей. – Наверное, на любовь. Всю поездку он только о ней и думал. – Вот нам и сюрприз. Бывает, что родители беспокоятся за дочь – вдруг ребёнка в подоле принесёт? А у нас сын нашёл себе жену с готовым ребёнком. Это, по-твоему, не в подоле? – В подоле, в подоле, – согласилась Татьяна, – но ты же не собираешься отправлять его на войну, чтобы он забыл о ней? – Боже упаси, пусть сами разбираются. Ему уже не восемнадцать лет. – Не понравилась девушка, понравилась женщина… Со времён “Евгения Онегина” это общеизвестно. Мы думали, что живём первый раз, что проходим свой, никем ещё не пройденный путь, а в жизни-то всё уже было, – философски заметила жена. – Так что же нам делать, к свадьбе готовиться? – спросил муж. – Поживём, увидим. А пока надо Ленке Ткаченко позвонить, о поездке рассказать. Мы её и Мишу там вспоминали. Или рано ещё? Она в выходные спит до обеда, потому что накануне у телевизора сидит или читает до рассвета. Татьяна посмотрела на часы: они показывали десять утра. Пожалуй, рано. Лена – барышня безалаберная, неправильная, режим никогда не соблюдала. Надо было и её с собой в Петербург взять, как она раньше не догадалась? Ну да ладно, в следующий раз. Она подошла к телефонному аппарату уже после полудня. Ей ответил мужской голос. – Здравствуйте, – сказала Татьяна, – мне бы Елену Викторовну. – Кто её спрашивает? – строго задал вопрос тот же голос.