Выходит, это было преднамеренное убийство. В тот день, когда Моригути пришла к нам домой и допрашивала Наоки у меня на глазах, я не поверила тому, в чем признался мой сын, – эти слова его заставила произнести Моригути! Но теперь я вижу, что он лгал. Лгал нам обеим, вполне осознанно. Я не хотела слышать той правды, что Наоки рассказал мне. Но теперь точно знаю, что на этот раз он не лжет. Мать всегда сможет понять, что ее ребенок говорит правду. – Ты, наверное, испугался, когда она приоткрыла глаза? Поэтому бросил ее в бассейн? – не переставая спрашивала я у Наоки, только что сделавшего страшное признание. Я была ослеплена любовью к сыну. Мне было слишком невыносимо признать, что мой мальчик – убийца. Конечно, он действовал так из страха! – Если хочешь так думать, то пожалуйста. После этих слов у меня не осталось ни малейшей надежды хоть когда-то узнать, почему Наоки убил дочь Моригути. Мой сын был рад наконец облегчить душу. На все мои дальнейшие расспросы он только насмешливо повторял, чтобы я поскорее вызывала полицию. Вместе с той грязью, от которой он избавился, когда наконец снял свои доспехи, он смыл все хорошее, все человечное, что в нем оставалось. Это больше не мой любимый Наоки. Теперь это жестокий, бесчеловечный убийца. Мне осталось только одно… Ёсихико, спасибо за все годы, что мы провели вместе. Береги себя. Марико, мне так жаль, что я не успела стать бабушкой! Пожалуйста, роди мне здоровенького внука. Киёми, будь сильной и следуй за мечтой. Я наконец отправлюсь к своим дорогим родителям. Наоки я возьму с собой. * * * Я верила, что, заглянув в самые темные закоулки, смогу найти хотя бы слабый лучик надежды. Но, прочтя мамины дневники, окончательно лишилась малейшего шанса найти выход. Моя мать действительно планировала убить моего младшего брата. Впервые прочитав, как она называет сына «хикикомори», я сразу поняла, что мама любой ценой не допустит крушения идеального образа нашей семьи, ее единственного источника радости в жизни! Должно быть, она действительно верила, что смерть Наоки – та цена, которую она готова заплатить. Однако не все так просто. Возможно, она действительно была готова позволить Наоки совсем бросить в школу, убедив себя, что ему необходим перерыв. Для моей матери – активной, неспособной усидеть на месте – просто наблюдать, как ее ребенок ничем не занимается, наверняка было пыткой. Не думаю, что последней каплей, подтолкнувшей брата к краю, стала мамина стрижка. Он уже был надломлен задолго до этого. И, рано или поздно, непременно сознался бы маме в том, что совершил убийство. А еще мне кажется, что все могло пойти по-другому, если б он продержался еще несколько недель. Я успела бы вернуться домой с учебы… Читая мамины дневники, я плохо представляю, как поступила бы, окажись я рядом, но нас, по крайней мере, было бы двое – мы что-нибудь придумали бы. Нас было бы двое… Я до сих пор не понимаю, как отец мог ничего не замечать. Неужели он просто притворялся, что не видит ужаса, происходившего в его собственном доме? Знаю, мама рассердилась бы на меня за это, но я думаю, что отец мог притворяться подавленным, или, возможно, действительно впасть в депрессию, из-за всего, что приключилось с Наоки. Выходит, что слабость брата перед лицом жизненных неурядиц – это то, что он унаследовал от отца… Сейчас я понимаю, что, хотя мы никогда не смогли бы соответствовать тому образу идеальной семьи, что нарисовала себе мама, у нас все же был шанс на счастливую нормальную жизнь. Моя старшая сестра до сих пор в больнице – из-за шока у нее случился выкидыш. Репортеры и фотографы преследовали ее до самых дверей, разнюхивая обстоятельства случившегося. Как быстро они поймут, что Наоки был замешан и в несчастном случае, произошедшем в школе? Это всего лишь вопрос времени. А времени больше нет. Наоки пытались допросить, но он по-прежнему молчит. Наверное, мне нужно отдать полиции мамины записи? Когда они выяснят, что она планировала убить Наоки, то им откроется истинная причина его поступка. А когда брат пройдет психологическую экспертизу, его точно признают невиновным. Ради блага моей сестры, ради отца, ради светлой памяти нашей матери я должна доказать, что брат невиновен. Но это будет возможно, только если мы узнаем его правду. IV. Искатель правды Белая стена перед глазами. За моей спиной – еще одна стена. Белые стены справа и слева. Надо мной и подо мной – стены. Как я здесь очутился? Я совсем один в маленькой белой комнате. Куда ни глянь, на стенах один и тот же фильм. Я видел его уже много раз. Опять все началось с начала… Розовощекий школьник понуро бредет по дороге – первый день. Я медленно иду по дороге, согнувшись под порывами холодного ветра, когда меня обгоняют члены теннисного клуба, вышедшие на ежедневную пробежку. Мимо спешат ребята, которые ходят на дополнительные занятия после школы. Я не сделал ничего плохого, всего лишь возвращаюсь домой, но, не в силах избавиться от чувства вины, наклоняю голову еще сильнее, чтобы не встретиться ни с кем взглядом, и ускоряю темп. Пусть мне и нечем заняться дома после школы… Я не вписываюсь. С самого перехода в среднюю школу я перестал вписываться. Не нашел друзей среди одноклассников, не нашел понимания у учителей. Даже наш классный руководитель, кажется, невзлюбила именно меня – все одноклассники это заметили и теперь не переставая задирают меня. Теперь я обедаю в компании двух самых больших чудаков отаку[37] – того, что одержим поездами, и любителя эрогэ[38]. Ничего не поделаешь; с тех самых пор как я схлопотал свой первый выговор от учителя, только эти двое продолжают со мной разговаривать. Дело не в их желании подружиться со мной, нет. Я один готов слушать их разговоры о поездах и порнографии, не перебивая, может, даже периодически отвечать. Все лучше, чем остаться совсем одному. Но я все равно стесняюсь, когда другие видят нас вместе, особенно если это девочки из моего класса. Ненавижу ходить в школу. И маме рассказать не могу – не хочу ее разочаровывать. Она ведь так хотела, чтобы я был лучшим во всем… Вот бы я больше походил на ее брата – дядю Кодзи. Она вечно рассказывает родным и знакомым, какой я добрый мальчик. Добрый! Что это вообще значит? Не припомню, чтобы я когда-то вообще делал что-то доброе – добровольно выполнял работу или еще что. Ей просто больше нечем похвастаться, когда речь заходит обо мне, поэтому я и стал «добрым». Лучше тогда вообще меня не хвалить! Мне достаточно просто не быть хуже всех, я никогда не старался стать самым лучшим. С самого моего детства мама вечно меня перехваливала – я рос уверенный, что я умный и спортивный. Но к третьему классу начальной школы понял, что она выдавала желаемое за действительное. Даже в нашем небольшом классе мне не удавалось выбиться в лидеры, как бы я ни старался. Повезло, что был хотя бы середнячком. Мою единственную грамоту, полученную за третье место в конкурсе каллиграфии в начальной школе, мама вставила в рамку и повесила на стену в гостиной, чтобы демонстрировать всем гостям. Помню, я всего лишь написал слово «выборы» хираганой[39], а учитель похвалил меня, сказав, что почерк выглядит аккуратным. После окончания начальной школы я не получал ни одной награды, поэтому мама и начала называть меня «добрым». Но больше меня злило то, что она начала писать письма с жалобами в мою среднюю школу. Я узнал об этом после окончания первых же четвертных контрольных. Наша классная руководительница Моригути-сэнсэй объявила имена трех ребят, набравших больше всего баллов. Мы и так знали, что они лучшие ученики в классе, поэтому я, не испытывая негодования или зависти, порадовался за них и вместе со всеми похлопал. Я просто до них не дотягивал. На втором месте оказалась Мидзуки-тян, жившая по соседству, поэтому я рассказал об этом дома за ужином. Тогда мне показалось, что маме было абсолютно все равно. Спустя несколько дней я случайно нашел в мусорном ведре ее недописанное письмо: должно быть, она где-то сделала ошибку и решила начать заново. Я прочел: «Сейчас как никогда очевидна необходимость отмечать и ценить каждого индивида за его личностные качества, поэтому я нахожу неприемлемым поведение некоторых учителей, позволяющих себе открыто выделять отдельных учеников за их заслуги в учебе, оглашая оценки перед всем классом». Я сразу же понял, что это жалоба на Моригути-сэнсэй. Взяв письмо, я пошел прямиком на кухню и сказал маме: – Не надо отправлять это в школу! Все решат, что я завидую, раз сам не могу так учиться. Она ответила очень ласково: – Почему же, Нао-кун? Ты здесь ни при чем. Мне просто не нравится идея открыто сообщать оценки. Отличники что, какие-то особенные? А как же человеческая доброта? Пусть учитель лучше поощряет другие качества! Например, похвалит ребят, хорошо сделавших уборку после уроков. Она так делает? Вот о чем я говорю. Я был готов разреветься. Звучало это разумно, но она вряд ли написала бы такое письмо, будь я одним из тех трех отличников. Я понял, что разочаровал ее. С тех пор каждый раз, когда мама называла меня «добрым», я чувствовал себя жалким. Жалкое разочарование… * * * Послышался звук велосипедного звонка – мимо проехала моя одноклассница. Раньше она обязательно заговорила бы со мной или хотя бы поздоровалась. Я остановился и, быстро достав телефон из кармана брюк, сделал вид, что читаю сообщения, пару раз шмыгнул носом, а потом снова пошел. Неожиданно кто-то довольно сильно толкнул меня в спину. Со мной поравнялся Ватанабэ-кун из моего класса. – Эй, Ситамура-кун! Сегодня свободен? У меня есть классный фильм, хочешь тоже посмотреть? Я удивился. Нас действительно посадили недалеко друг от друга в этом году, но с начала четверти мы, кажется, даже не заговаривали. До этого мы ходили в разные школы и ни разу не оставались вместе дежурить после уроков. К тому же Ватанабэ-кун мне не нравился. Мы были слишком разными. Он не ходил на дополнительные занятия, но его оценки всегда были одними из лучших в классе, а летом он даже победил в каком-то большом конкурсе изобретений. Но дело было не в этом. Ватанабэ-кун всегда и везде был один. Перед началом уроков и на переменах он постоянно читал какие-то серьезные книги, а после занятий сразу же уходил домой. В чем-то мы были похожи – я тоже обычно был один, но его, в отличие от меня, это ничуть не расстраивало, поэтому я злился. Не сказал бы, что у него совсем не было друзей; он сам старался избегать людей. Будто не хотел проводить время с дураками. Именно это мне в нем и не нравилось! Я сразу вспоминал о дяде Кодзи.