– Нет, я справлюсь. Шлепая в слишком больших носках по коридору, я остановилась и оглянулась на спальню Беатрис. Спальню, где на стене остался след от портрета – как раз по размеру изрезанного Модильяни. Слишком много вопросов еще остается без ответов. Пока я не могу ему доверять. Беатрис Торн Блаффс, 17 декабря После полудня Подцепив вилкой еще крабового салата, который по-прежнему стоит на подносе у меня на коленях, я мыслями возвращаюсь в тот день в конце апреля. Девчонка по имени Лили тогда еще жила в картине Амедео Модильяни и висела на стене в моей спальне. Парнишка в золотых очках еще не приехал сюда, но кругом всегда сновала толпа народу, их голоса разносились по всему дому. Улыбчивый мужчина по имени Рэймонд тоже постоянно что-то говорил. Он был очень тощим, и когда надевал рубашку поло, торчали кости, и говорил он как кенгуру. Он жил в доме поменьше за гаражом, но если кто-то называл его дворецким, он тут же переставал улыбаться, а кончики ушей у него краснели. – Управляющий поместьем, приятель, – поправлял он своим кенгуриным голосом. Помню, как-то я подшутила над ним, положив руку ему между ног, посмотреть, что произойдет, но – ничего не случилось. Он только подмигнул мне: – Простите, миссис Р, ошибочка. Я из другой команды. Еще был голос темнокожей женщины по имени Сесилия, нашей кухарки. Когда она смеялась, то это звучало так, будто она постоянно произносит свое имя. Сесили-Сесили-Сесили. Когда мы уезжали в дом на Ломбард-стрит в Сан-Франциско, она всегда ехала с нами. И в тот апрельский день я слышала, как она разговаривает с Рэймондом и смеется. Еще я помню голос очень морщинистой женщины по имени Мюриэль, в шляпе с полями как летающая тарелка. Она распоряжалась, где сажать кусты и какой отравой травить слизней. Еще была девочка Кендра с красными прыщиками на носу, она приносила мне вещи на примерку, когда ведьма наложила проклятие на мою кредитную карточку и та перестала работать. Еще Лоренс, красивый китаец, назначавший встречи для меня и моего тюремщика. Лоренс тоже всегда ездил с нами в высокий дом на Ломбард-стрит. Все эти люди были здесь в тот день в конце апреля. Их голоса и шаги звучали по всему дому. В тот день ланч мне принесла Сесилия, я сидела в столовой, а не здесь. Тоже подавали крабов, но не салат. Крошечные крабики с лапками и панцирями, только без передней части. И только один прибор. – Где мой муж? – спросила я Сесилию. – Он обедает в Монтерее, но вернется к ужину. Это первые мягкопанцирные крабы в этом сезоне, я оставлю ему парочку. – А где их лица, Сесилия? – Я их отрезала. Вы же не хотите, чтобы обед таращился на вас, верно, Беатрис? – И она засмеялась этим своим смехом, Сесили-Сесили-Сесили. В тот день мне не хотелось есть, но я откусила несколько ножек, чтобы выглядело так, будто я ела. Привычная вишневая газировка уже ждала в бокале, а рядом – бумажный стаканчик с ядовитой таблеткой. Я убрала таблетку в лифчик, как и всегда. Но выпила весь бокал, чтобы казалось, будто я проглотила яд. Потом поднялась в комнату и смыла отраву в туалет. Это только потом мой тюремщик стал проверять воду. В то время я всегда дремала после обеда, и девчонка Лили смотрела на меня с портрета на стене, слегка склонив голову. Тогда я еще не знала, что она смотрит мои сны. И не знала, что она плетет коварные планы и хочет спуститься из своей рамы. Хочет заменить меня. В тот день я долго спала, а проснувшись, чувствовала себя нервно и странно. У меня еще оставалось немного лекарства, спрятанного в тайном месте, и сейчас порция была мне просто необходима. Так что я спустилась вниз и вышла на улицу за ним. Я помню. Тот улыбчивый тощий мужчина по имени Рэймонд был снаружи, мыл новую серебряную машину без мотора – ту, что мой тюремщик водил при помощи одной лишь силы мысли. – Как вам новая «Тесла», миссис Р? Прямо скользит, а? – Да, – ответила я. – Похоже, туман сгущается, что-то рано сегодня. – И Рэймонд вернулся к машине, напевая себе под нос арии из оперы, как всегда. Белые пальцы тумана уже тянулись к деревьям в лесу, и я их боялась. Но мне нужно было лекарство, так что я пошла дальше, к своему тайному месту. Как и сегодня, в тот день в апреле я прошла по тайной тропе за деревянным коттеджем. Но из коттеджа доносились какие-то звуки, и я остановилась. Сквозь стеклянные двери проникал слабый свет, меня трясло, но я захотела увидеть, что это за сияние. Подкравшись через кусты и папоротники к кирпичным ступеням, я поднялась к дверям и заглянула внутрь. Свет исходил от высокой мерцающей свечи. И в этом тусклом свечении было видно кое-что еще. Старую кровать с четырьмя столбиками. А на ней – двух людей. Одним из них был мой тюремщик, он лежал на спине, со спущенными до лодыжек штанами. Другой была девушка, подпрыгивающая на нем сверху, вверх-вниз. На ней было желтое платье с расстегнутыми спереди пуговицами, и ее маленькая грудь подскакивала вверх-вниз вместе с ней. Она слегка повернула голову, и мне стало видно ее лицо. Ей меня было не разглядеть за белыми пальцами тумана, но ее лицо… Я видела это лицо на картине Амедео Модильяни. «Ты видишь то, чего не существует, Беат, – мягко звучал в голове голос моего тюремщика. – И слышишь голоса, которых нет». Нет. Она была настоящей. И была прямо там. И я помню, как сильно испугалась. Как она выбралась из своей рамы? Я все смотрела и смотрела сквозь стекло, как она прыгает, вверх-вниз, вверх-вниз. А потом я услышала шаги, негромкие, подкрадывающиеся. Шаги старой собаки, Делайлы. Я замерла, точно статуя. Сторожит, как всегда, – сейчас она залает и выдаст меня моему тюремщику, а он даст мне яд еще сильнее, так что я не смогу ни пошевелиться, ни заговорить. Так что я тихонько сделала два шага назад. Делайла наблюдала за мной слезящимися глазами, но не залаяла. А потом я пошла очень быстро, вышла на старую дорогу перед деревянным коттеджем, а потом начала кричать. Но это было ошибкой: тут же появились ведьма с колдуном, приехали на своем коричневом пикапе. Ведьма с косами посадила меня на переднее сиденье рядом со своим мужем, Гектором, и они привезли меня сюда. В Морскую комнату, где я сейчас сижу. Именно тогда ты совершила тот ужасный поступок, Бити, – шепчет в голове голос совсем юной Бити Джун. Лжешь, лжешь, лжешь, – шипит на нее Мария. – Это был очень хороший поступок. Что же я сделала тогда в апреле? Почему я не могу думать? Я доедаю крабовый салат с привкусом крови и вылизываю тарелку. А потом продолжаю вспоминать. Глава двадцатая Я снова залезла в душ, простенькую душевую кабинку в коттедже, вымывая песок, намертво прилипший между пальцами и запутавшийся в волосах. Неожиданно меня окатило холодной водой, и я будто снова оказалась в океане, в том ледяном течении, утаскивающим меня вглубь, и снова почувствовала тот панический ужас. Беатрис Рочестер точно так же подхватило течение, и эта чудовищная сила утащила ее, цепляясь за голубое вечернее платье и длинные серебристые волосы. Ледяная вода с песком заливалась в нос, заменяла воздух в легких, не давала открыть глаза. Она, должно быть, чувствовала себя беспомощной и не могла сопротивляться. Она уже не принимала таблетки, ее окружали видения, и она не могла избавиться от суицидальных мыслей. Может, не суицидальных. Может, в своих галлюцинациях она вынашивала план доплыть до молящейся Марии Магдалины. Когда-то же она была чемпионкой по плаванию. Может, в своем безумии она решила попытаться. Но выжить она не могла.