– Дай же мне закончить, черт возьми. Я наконец хочу сказать тебе что-то серьезное. – И он в самом деле выглядит серьезным. Проводит рукой по волосам. – Это так. Ты такая. Язвительная, саркастичная, здравомыслящая, критичная и ненавидишь все и всех. Но эта твоя способность входить в роль, видеть глазами других людей, объяснять тот мир, что у них в сознании… или в сердце. То, что тебе кажется просто профессиональным навыком, знаешь, вообще-то называется эмпатией. Можешь изо всех сил притворяться, что это не так, но правда в том, что твой дар делает из тебя человека самого понимающего, терпимого, даже самого милосердного из всех, кого я знаю. Теперь серьезнею и я, разглядывая смотрящего на меня Риккардо. Даже захоти я возразить, слов бы не нашлось. Со мной такого никогда не случалось. Никто никогда не говорил мне, что, по сути, я человек хороший. Риккардо еще некоторое время молча изучает меня, потом я, смутившись, все же убираю ноги и делаю вид, что меня очень интересует еда. Мы садимся ровно, возобновляем ужин, и, конечно же – как мне жаль Розу, – то, что лежит у нас в тарелках, уже холодное и жесткое, как кожа. Риккардо шипит от негодования, я присоединяюсь, и вот уже восстановилась обычная шутливая атмосфера. Но я запомню этот нежный, глубокий, задумчиво-меланхоличный и такой долгий взгляд. Я вспомню о нем через несколько дней, и тогда, хотя сейчас еще не могу этого знать, уже будет слишком поздно. Около десяти часов следующего утра мы с Риккардо просыпаемся от звонка моего телефона, на дисплее которого высвечивается незнакомый туринский номер. – Кого черти принесли? – стону я, не в силах разлепить глаза, потому что мы с Риккардо уснули только пару часов назад. – Только не говорите, что я вас разбудил, – рокочет комиссар Берганца. И слышать в трубке его ворчливый голос, видя вокруг разбросанную по всей комнате одежду, очень, мягко говоря, чудно́. – И даже если разбудил, постарайтесь сдержать ненависть, потому что моя новость вам понравится. – Ну Бьянка меня всегда безумно раздражала, это верно, но если новость в том, что вы нашли ее тело, она мне вряд ли понра… – Не нашли мы никакого тела, – фыркает комиссар. – Это касается секретарши. Я с большим трудом сажусь, а Риккардо поворачивается на другой бок и снова засыпает. – Вы решили оставить ее в покое, как я предложила? – Конечно же, нет. Сарка, вы меня за дурака держите? Отказаться от версии только потому, что у одной писательницы есть ощущение, что след ложный? – Я едва сдерживаю смех. – Нет. Но мы последовали другому вашему совету, то есть решили усилить наблюдение и прослушивание звонков. – И это привело вас туда, где прячут похищенную? – Никуда это нас не привело. Зато мои люди, прочесав местность вокруг дома синьоры Кантавиллы, нашли местечко среди деревьев, у тропинки, по которой Бьянка обычно бегала, и оно все усыпано сигаретными окурками. Поднимаю голову. – Это же место засады! Похититель устроился там и ждал, пока Бьянка не выйдет на пробежку! – Именно, – подтверждает Берганца. – Но это еще не все. Посмотрим, догадаетесь ли вы. Попробуйте. Ох, ну в самом деле. Это что, новый вид спорта? Подумав, я уточняю: – Сколько, вы сказали, там окурков? Берганца издает довольный смешок. – Именно. Очень много. Не меньше сорока. Знаете, что означает? – Что в засаде он ждал долго… я бы сказала, дни. – Кто придумал, что утро без кофе – не утро? Расследование похищения работает даже лучше. Им бы стоило снять об этом рекламный ролик. – Вероятно, похититель несколько дней ждал у тропинки, возможно, в разное время, и только потом ему удалось поймать Бьянку. – Именно. Что значит также то, что, если бы за этим стояла секретарша, похитителю бы не было нужды тратить столько времени впустую. Морначи всегда в курсе расписания своей начальницы, было бы достаточно просто предупредить его подойти к нужному месту, стоило только Бьянке выйти из дома. Поэтому, Сарка, вы были правы: синьорина Морначи вне подозрений. Это не она заказала похищение. Я молча выбрасываю руку вверх в победном жесте. – Рад, что вы об этом теперь знаете и можете насладиться своей маленькой победой. Хорошего дня, Сарка. – Хорошего дня, комиссар. – Это был твой друг полицейский? – бормочет Риккардо, который, оказывается, не спал. – Ага. Хотел сказать мне, что я гений. – Да ладно. Все же знают, что красивые девушки глупые, – говорит мой парень, хватая меня за руку и притягивая к себе. Глава 14. Квиксэнд[36] Мне нужно постирать вещи. Очень грустно, но придется вернуться домой и устроить стирку, или же мне светит носить рубашки Риккардо не только в его квартире. В последнее время домашние дела, скажем так, слегка вышли из-под контроля. Ну ладно: в последние тридцать четыре года домашние дела слегка вышли из-под контроля. Так что Риккардо подвозит меня до дома по дороге в университет, и я психологически готовлюсь к тому, что несколько драгоценных часов проведу, отделяя черное от не очень черного. Но и хорошо, расстояние укрепляет чувства, да и я, зная себя, не сомневаюсь, что рано или поздно мне будет физически необходимо немного побыть одной, а так меня заодно и отвезут. Что до Риккардо, то, не вдаваясь в медицинские термины, думаю, до нашей следующей встречи он может извлечь пользу из отдыха и медитации. А, ну да, и мне, конечно, надо еще и работать. Мы подъезжаем к моему дому, и в тот же момент нам навстречу выходят Моргана и Лаура, очевидно, возвращающиеся после школы. Девочки переходят на тротуар, бросив взгляд на вставшую у него машину, дабы убедиться, что та не сорвется с места. Наши взгляды пересекаются сквозь лобовое стекло; на их лицах расцветают удивленно-радостные улыбки, и зрительный контакт тут же разрывается: девочки проверяют, кто же таинственный водитель, подвезший Вани, эту вечную одиночку. И когда их глаза расширяются, я понимаю, что они заметили Риккардо. Разумеется, я не жду, что двое подростков узнают писателя года в лицо (хотя Моргана могла бы, в ее случае это не так странно). А жду я, и в чем, собственно, уже убедилась, что они с огромным удивлением отнесут сопровождающего Вани Сарку мужчину в список самых отпадных парней, которых когда-либо видели вживую. – Пока, до скорого, – прощаюсь я с Риккардо, открываю дверь и уже ставлю ноги на тротуар, когда Риккардо, с любопытством проследивший за моим взглядом, решает устроить представление. Наклонившись за мной, он притягивает меня обратно для прощального поцелуя по всем правилам. Когда тебя целуют, очень сложно смотреть по сторонам, нос целующего закрывает тебе боковое зрение, но не сомневаюсь, что невольные зрительницы глаз не могут оторвать от развернувшейся сцены. Наконец я ухитряюсь вывернуться из рук Риккардо (который еще и хихикает, паршивец), он мне подмигивает, говорит «до вечера» и уезжает. Оставшись на тротуаре, я медленно, очень медленно оборачиваюсь и вижу, что Моргана с Лаурой смотрят на меня так, как, должно быть, пастушка Бернадетт смотрела на явившуюся ей Деву Марию в далеком 1858 году[37]. – Нет, – выдыхает Моргана. Это не настоящее «нет». В этом «нет» ни намека на отрицание. Наоборот. Это «нет» из серии «не могу поверить», но в хорошем смысле. – Не могу поверить, – в самом деле вырывается у Морганы. – Это вот он – твой парень? – А ты думала, что существа моего вида размножаются партеногенезом? – спрашиваю в ответ я. – Это неправда, что для тебя также хорошая новость. Лаура заливается смехом (на мой взгляд, она не такая особенная, как Моргана, но чувство юмора у нее хорошее. И это естественно, иначе бы моя маленькая копия с ней бы так много не общалась). Моргана смущенно качает головой. – Я… ну, я думала, что ты выбираешь таких парней, ну не знаю, с волосами до талии, бледных и… – Малышка, послушай-ка меня: если после шестнадцати лет вдруг заметишь, что тебе все еще нравятся бледные парни с волосами до талии, беги к психоаналитику. – Тут уже и Моргана смеется, хотя они обе с Лаурой выглядят странно разрумянившимися от недавнего потрясения. Продолжают, даже не замечая этого, периодически поглядывать в конец улицы, где исчезла машина Риккардо, будто надеясь, что божественное явление вернется. Я направляюсь к подъезду, даже не сомневаясь, что девочки идут за мной, но тут замечаю, что Лаура застыла на месте. – Вот видишь? Она поймет! Ты должна ей сказать, – обращается она к Моргане, и тон у нее такой категоричный, будто ее только что осенило. Моргана тоже останавливается. Медлит. Переводит взгляд с лица подруги на мое. – Я не… не знаю, я только помешаю, и все… – Разве не заметно? – говорит Лаура воодушевленно, даже убежденно, и указывает на меня: – Она влюблена! И поймет тебя с полуслова! О боже. Это уже слишком. – Вот что, – вздыхаю я. – Никогда, никогда не говори кому-то вроде меня, что этот кто-то может быть «влюблен». Выбери какое-нибудь другое определение, но не это. В слове «влюбленный» целая вселенная. Это как назвать кого-то рассеянным сентиментальным дураком. И если ты говоришь, что я влюблена, это означает, что в твоих глазах я сейчас рассеянная сентиментальная идиотка. В такой розовой, как сахарная вата, дымке, с птичками вокруг, как у Белоснежки. В итальянском языке синонимов немного, но постарайся найти. Для таких, как я, «влюблена» – оскорбление, ругательство, унижение, клише. Мы друг друга поняли? Лаура смеется. – Говорю серьезно. Смех прекращается. А Моргана горестно вздыхает. Точнее, издает такой измученный звук между вздохом и фырканьем, как когда тебе давит на грудь что-то тяжелое и легкие теперь должны потесниться. Да и длится он добрых несколько секунд – все шансы стать саксофонисткой. – Ну же, в чем дело? – подбадриваю я. – Я влюбилась. – Приехали, – изумляюсь я, вызвав очередной смешок у Лауры и робкую улыбку у Морганы. Две замершие было статуэтки вновь начали двигаться, поэтому я первой подхожу к двери. Вызываю лифт и прислоняюсь к стене, точно Джеймс Дин, и ободряюще киваю: – Ну, рассказывай. Моргана колеблется: видимо, то, что она только что сама назвала себя рассеянной сентиментальной дурочкой, кажется ей достаточно самоуничижительным, и добавить нечего, так что ей на помощь приходит Лаура, мисс Здравый Смысл. – В предпоследнем классе учится один парень, Эмануэле, он ужасно нравится Моргане. Уже несколько месяцев. Его класс занимается в том же коридоре, что и наш, поэтому мы время от времени сталкиваемся, разговариваем. Эм играет в музыкальной группе, а в субботу планируется что-то вроде выступления перспективных ребят, его группа тоже будет. Это просто офигенно, представляешь, каждая группа выступает полчаса, а потом они могут вместе послушать остальных, поболтать, провести время с друзьями – идеальная возможность для Морганы! Вот только мне мои родители не разрешили с ней пойти, а мама Морганы не хочет, чтобы она шла в такое место одна. – В какое место? – уточняю я. – Квиксэнд. Я чувствую, как мои собственные подведенные фиолетовым карандашом глаза распахиваются прежде, чем я успеваю взять под контроль веки. Ох. Квиксэнд. Сколько воспоминаний. Из которых только одно хорошее: день, когда я решила больше туда не ходить. Это же Квиксэнд. Что вообще им втемяшилось в голову, раз они захотели туда пойти? Святая наивность! Разве не знают, что, если в Квиксэнде организуют фестиваль молодежных групп, это, вероятно, затем, чтобы кто-нибудь из них загадочным образом исчез в ночи и превратился в секретный ингредиент панини следующего месяца? Из всех клубов Турина, где играют метал, надежных, чистых, разрешающих вход детям, они выбрали именно этот полусгнивший рудимент эпохи, которая должна кануть в Лету, как Атлантида? Почему местная администрация за все эти годы до сих пор не то что не закрыла его – силы преисподней непременно бы встали на защиту своего филиала на поверхности, – почему они хотя бы не начали еще в начальной школе раздавать детям книжки, в которых Гензель и Гретель ценой собственного опыта узнают, что в Квиксэнд лучше не соваться никому, кто не прошел обучение в военной академии Вест-Пойнт, не получил всех возможных прививок и, главное, кому не исполнилось двадцати пяти, а еще лучше тридцати лет (кроме некой Вани Сарки много лет назад)? Девочки смотрят на меня с легким чувством вины, но выглядят решительно. Ну конечно, они настроены решительно. Ох, эта проклятая любовь. Вздыхаю. Так, значит, малышка Моргана влюблена. Моя пятнадцатилетняя подопечная потеряла голову от восемнадцатилетнего металиста. Внутри сцепилось столько разных эмоций и чувств по этому поводу, что я почти могу наблюдать за ними отрешенно, точно картину Брейгеля рассматривать. Мой маленький умненький клон, судя по всему, превратился в котел бурлящих гормонов и, готова спорить, сейчас фантазирует о своем первом разе с парнем, который до этого успеет коснуться всех поверхностей самого грязного, плохо управляемого, опасного и вообще изжившего себя заведения. Мама Морганы вообще говорила с ней о сексе? То есть сказала ли она ей то, что действительно важно? Не всю ту бесполезную ерунду о том, что нужно уметь говорить «нет» и ждать своего человека, все равно подростки это никогда не слушают. Она рассказала ей о гигиене? Черт побери, если бы первому разу Морганы суждено было случиться в туалете Квиксэнда, я бы сказала ей не презерватив использовать, а стерилизатор. А как насчет алкоголя? Она предупредила ее об употреблении спиртного? В Квиксэнде водку нальют и двенадцатилетнему, хотя бы потому, что в их красноватом освещении все лица от десяти до семидесяти превращаются в маски театра кабуки. Но если Моргана будет пить для храбрости, не зная, что алкоголь действует не сразу, в итоге она выпьет слишком много и ее стошнит во дворе. Ради всего святого, есть же вещи, которые просто необходимо проговаривать. Не доверяю я матерям в плане полового просвещения. Они сами решают, что сказать, а что нет, считая, что в таком нежном возрасте всю необходимую информацию сообщать нельзя. Проклятье, жили бы мы в разумном мире, каждой юной девушке на четырнадцатый день рождения предоставляли бы официальную кураторшу старше лет на десять, а то и больше, которая рассказала бы все необходимое и обо всем предупредила, с доказательствами и примерами. Моргана влюблена. Подумать только. Моя брейгелевская картина просто бурлит эмоциями.