Светлана все это время молча стояла у витрины. Катушева отключила сигнализацию, вынула указанные мной экспонаты. — Ну что ж, пошли. Я их упакую и сама отвезу в Москву. — А может, я отвезу? — предложила Света. — Да нет, Света, в данном случае лучше уж я сама, — вздохнула Ольга Леонидовна. Выйдя из музея, мы с Юрой набрали всякой снеди и напросились к Ольге Леонидовне на обед, который, несмотря на некоторое общее пониженное настроение, прошел в довольно дружеской обстановке. Глава пятнадцатая Я понимал, что мне как коммерческому посланцу Михальченко в Светлозерске делать нечего, что каждый день, проведенный здесь, может вызвать у нашего директора множество недоуменных вопросов, но оправдывал себя тем, что, пытаясь установить истину в музее, помогаю Михальченко не попасть впросак. Много, очень много вопросов возникало у меня. Смущал пожар. Я слабо верил в версию шалости романтичных мальчишек. Интересовала меня Светлана и ее отношения с Кузьминым. Крайне интересовал упырь. Кто это или что это? Если призрак видели двое, это для угрозыска уже не призрак. И еще на множество вопросов хотелось бы найти ответ. Возможно, придется говорить с Акимычем и просить прислать парочку следователей. Хотя выпускать дело из своих рук очень не хотелось. Однако надо было уезжать. Я повидался с Ольгой Леонидовной и твердо пообещал ей, что экспертиза в Москве будет безусловно бесплатной, к ней при этом не будет никаких недоуменных вопросов, и имя ее останется незапятнанным. Со Светланой, к сожалению, мы попрощались довольно холодно, хотя я и напросился к ней в гости в Москве. Уже выходя из музея, я, как бы вспомнив о чем-то незначительном, сказал: — Кстати, Ольга Леонидовна, мне очень хотелось бы иметь на память что-нибудь о вашем музее. Нет ли у вас второго экземпляра фотографий коллекции? — Нет, к сожалению, нет. Но, может быть, у фотографа пленка осталась. — И она дала мне адрес. Фотограф — Владлен Иосифович Третьяков — не больше, не меньше — разбитной малый с изящной полоской усов, судя по, всему слыл местным «богемом». Да, он, конечно, помнит те фотографии и может нам сделать копии, даже на бумаге импортной, которая сейчас появилась в продаже в Вологде, но… не сразу. — Сто сорок предметов, сами понимаете! А я халтурить не люблю, — не без пафоса добавил «богем». — Мы собирались сегодня уехать, но если сделаете к завтрашнему дню, подождем. — К завтрашнему? — ужаснулся Владлен Иосифович. — Но в таком случае мне же ночь не спать! — Ничего, — успокоил я его, — у вас вся жизнь впереди. Выспитесь. Зато заработаете прилично. За такой сувенир мы с Юрой заплатим как за художественные работы по три тарифа. Помолчав, видно прикидывая сумму, которая ему отколется, представитель богемы вздохнул: — Ладно уж, ради гостей из града Петра — сделаю. Времени еще оставалось полдня, но директоршу и Светлану я решил пока больше не тревожить. Мы просто пошли в местную баню, прихватив пару бутылок водки и кое-какой закуски. Там же у банщика приобрели пару отличных веников, попарились, вышли и, накинув простыни, разложили снедь, открыли бутылки, приняли по чуть-чуть и стали ждать… Впрочем, ждали недолго. В раздевалке шла бурная жизнь. Кроме рядовых «помывщиков», здесь сидело несколько компаний, объединившихся в традиционные «тройки». Почти сразу же к нам обратился мужичок из ближайшей «троицы»: — Из Питера, мужики? — Уже вроде и уезжать надо, — ответил я, — да как, не попарившись, уехать. Надоело по командировкам в грязном теле разъезжать. Слово за слово, скоро мы объединились, перешли за небольшую мзду в служебку банщика, и пошел пир горой. Естественно, очень скоро от условий местной жизни перешли к интересующему меня предмету — музею и пожару в нем. Мужики в один голос заявили, что пожар хорошо помнят, сами помогали вещи выносить и тушить, тут же похвалили Леонидовну за душевность и самоотверженность. — Она душу мужика понимает, — сказал один из наших собутыльников, назвавшийся Федором. — Каждый раз, если на похмелку не хватает, хоть немного, а дает, хотя сама-то гроши получает. — А пацанов-то этих, что подожгли, наказали хоть ремнем-то? — А кто тебе сказал, что пацаны подожгли? — сказал Федор, но его тут же перебил второй из наших новых друзей. — Брось болтать-то. Сказано пацаны — значит, пацаны. Да и сами сознались. Лазали, мол, на чердак, думали, клад купца Бахметьева найдут, спички жгли, вот сенная труха и загорелась. Я вроде как удовлетворился ответом, но перешел на новую тему. — А что, клад действительно существует? — Да треплется народ уж сколько лет, что где-то Бахметьев в двадцать третьем году схоронил свое богатство и сбежал. Да только никто до сих пор ничего не нашел. Прикончив бутылки, мы снарядили гонца еще за парочкой, и я снова, как бы невзначай, вернулся к пожару. — Москвичка эта, Света, уж больно приятная девчушка. Вот кто небось старался на пожаре? — Да все старались, — сказал Федор. — У нас народ такой: как до серьезного дела дойдет — все грудью встают. — Язык у него заметно заплетался. — Только этот алкаш Михеич один суетился с похмелья, мы его шуганули, евонная баба и увела бедолагу. — Михеич, сторож, что ли? — спросил Юра. У собутыльников наших явно малость ослаб контроль над сдерживающими центрами. — Ой, гад! Я на него две бадьи из колодца вылил, — сказал третий собеседник Володя. Все рассмеялись. Тема пожара вроде была исчерпана, мужики заговорили все сразу и каждый о своем. Пьянка помаленьку затухала. Мы с Юрой, сославшись на необходимость выспаться перед дорогой, еще разок сходили в парилку. Постояли под холодным душем и отправились на свой постоялый двор. Утром фотограф доставил нам полный комплект фотографий. Он, очевидно, действительно не спал, но выглядел довольным. Я щедро рассчитался с ним и мы отправились в Вологду на том же заслуженном львовском автобусе. В гостинице нас ждала записка от Кузьмина: «Коль найдется время, прошу оказать мне честь и отметить вместе со мной небольшое, но знаменательное событие». Дежурная, вручившая нам записку и, конечно же, успевшая ознакомиться с ее содержанием, сказала: — Небось Кузьмин на свое пятидесятипятилетие приглашает. Он его уже вчера отметил, так что вы опоздали. Правда, отметил — громко сказано. Пригласил пару стариков-старожилов, и все дела. — Ну такое событие не грех и продлить, — бодро ответил я, и мы переоделись и позвонили Ивану Васильевичу. Поздравления наши он принял спокойно, потом сказал: — Я свои дни рождения не отмечаю никогда. Но здесь случай особый, а потому милости прошу ко мне хоть сейчас. Скоро мы сидели за столом у Иван Васильевича, на котором никакого праздничного угощения не оказалось. Кузьмин был серьезен, и в словах его чувствовалась даже торжественность. — Итак, свершилось, дорогие гости! Пока вы гостевали в Светлозерске, мне доставили последние из интересующих вас предметов. Всего сто сорок предметов столового и чайного сервизов местного завода, произведенные на свет Божий в конце XVIII века. Четыре тарелки, насколько мне известно, у вас. Итого могу передать вам 136 экспонатов ценнейшего русского фарфора. Я молчал. Потом спросил: — Ну а как и откуда вам их доставили? — Во-первых, это моя коммерческая тайна, во-вторых, секрет коллекционера. Однако, понимая, что вопрос щекотливый, могу вам лично сказать. Привезли мне их из Чикина, откуда мои люди уже с прошлой осени ездили по всем окрестным селам. Дело в том, что сервизы принадлежали купцу Бахметьеву, имение которого было разграблено в 1918 году. Однако сервизы уносили по частям. Оказалось, эти предметы главным образом хранились в двух семьях. Их берегли и прятали от чужих глаз слуги Бахметьева. Дети их, может, и продали бы с радостью, да найти не могли, хотя все лежало рядышком упакованное и закрытое в погребах. — Что-то вы мне сказочки рассказываете? — довольно грубо перебил я. — «Верные слуги», «жадные, но неудачливые дети». — Однако так оно примерно и есть. Дети еще при жизни родителей разъехались, но наслышанные о припрятанных сокровищах после войны вернулись. Поискали, поискали да и бросили. А я дневничок нашел Петра Максимовича Федорова — дворецкого Бахметьева, он единственный грамотный был. И нашел я его в бумагах старых, свезенных со всего края в Светлозерский музей, еще когда его организовывали. Да и припрятал. Как чувствовал, что случай еще подвернется. Правда, говорилось в записях, что четыре тарелочки сперли из дома Бахметьева еще раньше. Я уж думал, что не найду их. Однако пошустрил, пошустрил и… В общем, забирать будете? — Будем! — решительно сказал я, хотя ни на грош не поверил рассказу Кузьмина. — Может, пересчитаете? — предложил краевед. — Если они у вас упакованы, то не будем. — Упакованы, упакованы, а как же! В цене сошлись на двенадцати тысячах долларов. Я похвалил себя за прижимистость в тратах, мы рассчитались и расстались. Всю дорогу я трясся за свой груз, из-за которого мы решили ехать поездом, чтобы не сдавать в аэропорту в багаж, хотя коробка была не так уж и велика. Но, слава Богу, через три дня мы с Юрой доставили коробку ко мне на квартиру.