Договорились они с лейтенантом, что как только Филимона Утехина выпишут, он разыщет Абдуллу и наведет на него ментов. Фильку выписали из психушки в понедельник, 20 ноября, в 11 часов утра. Днем его видели уже крепко навеселе на улице Марата у дома номер 11, а вечером в 22 часа некий прохожий позвонил в отделение и сообщил, что в подворотне дома 13 по улице Марата лежит человек в луже крови. Гражданин Филимон Утехин был убит двумя ударами ножа. Дело вел лейтенант, который вскоре попросил у начальства санкции на закрытие следствия, поскольку убитый был пьян и, очевидно, не поладил с кем-то из собутыльников. Санкцию долго не давали. Начальство считало, что Филька был связан с южной мафией, которая специализировалась на наркотиках, все требовало найти «Абдуллу». По этому случаю омоновцы произвели пару облав на Кузнечном, загребли несколько лиц «кавказской национальности», большинство из которых оказались ни в чем таком не замешаны. Но двоих, одного из которых звали Мамедом, посадили, тем более что нашли у него на Квартире при обыске мешочек маковой соломки. Однако сам Мамед твердил, что держал наркоту для себя, имен никаких не назвал, не вспомнил никого, кроме алкаша, которого, как он сказал, может, и звали Филькой, хотя он и не уверен, потому что русские имена запоминает плохо. А алкаша помнит, потому что тот однажды у него в квартире был. Здесь его щедрый кавказский хозяин угощал водкой за то, что тот помог ему разгрузить машину яблок на рынке… А неблагодарный русский алкаш украл у него драгоценный продукт, без которого гражданин Азербайджана жить не может, поскольку болен хроническим, смертельным недугом — наркоманией. Однако с тех пор он этого алкаша не видел и о краже думать забыл. Было это аж год назад, а характер у него, Мамеда, мягкий, отходчивый, он этого проклятого Фильку, поскольку сразу не убил, теперь уже, конечно, простил и не вспоминал. Лейтенант все складно в рапорте изложил, все ниточки связал, копию рапорта, как положено, отправили в Управление, а дело вскоре закрыли. Глава вторая «Бананы подешевели», — меланхолично констатировал Евграф Акимович останавливаясь у ларька. «Пустячок, а приятно», — расхожей приговоркой Евграф Акимович пытался отогнать раздражение, которое последнее время частенько овладевало им. Сегодня причиной недовольства старшего следователя прокуратуры была необходимость идти на работу. То есть не сам факт наступления очередного будничного рабочего дня, а та встреча, которая предстояла ему в прокуратуре. «Взять большую связку или маленькую?» — тягуче размышлял Евграф Акимович. В вопросе покупки бананов заранее все было ясно. Евграф Акимович всегда брал большую. Бананы были не только любимым его лакомством, но и заменяли биточки с макаронами в столовой, стоящие ровно столько же, сколько килограмм бананов, но проигрывающие последним по всем статьям. Так что брать надо было, конечно, килограмма полтора, но раздумывал Евграф Акимович опять-таки для того, чтобы оттянуть хоть немного встречу с дамочкой-корреспонденткой местного радио, которую ему навязал шеф, рекомендовавший старшего следователя как крупнейшего специалиста в области раскрытия кровавых преступлений. В прокуратуре у дверей его кабинета уже сидела дама средних лет. «Искусствоведша» — определил про себя Евграф Акимович. Всех женщин за сорок он делил на «трудяг», «хохлаток» и «искусствоведш». Последняя категория почему-то в его сознании ассоциировалась с чем-то отвратительно претенциозным, то есть с существом, говорящем на людях исключительно «высоким штилем», постоянно вспоминающем имена наимоднейших режиссеров, актеров и художников, но при этом не брезгующем самым похабным матом, которым «искусствоведши», как правило, свободно пользовались в своем кругу за стаканом коньяка, рассуждая о безвременной кончине итальянского кино. — Евграф Акимыч? — спросила дама. — А я уже на часах. У вас ведь дел невпроворот, вот я и боялась упустить вас. — Проходите, — буркнул Евграф Акимович, все больше раздражаясь уже не только на искусствоведшу, но и на самого себя за бессмысленное раздражение. Корреспондентка представилась Ириной Самойловной и, плотно усевшись в гостевое кресло, (кстати единственное во всем отделе), стала копаться в сумочке. Копания в сумочках тоже было, как считал Евграф Акимович, характерной чертой «искусствоведш», как, впрочем, и «хохлаток». Но те копались по рассеянности, а эти от того, что в сумочках у них, как правило, царил такой бардак, что даже диктофона, который пыталась выудить корреспондентка, так сразу, вдруг не найдешь, поскольку навалено всего изрядно: французская косметика и театральные програмки, и наверняка брошюрка о новомодном ботаническом чуде американского происхождения. Копаясь, Ирина Самойловна, оглядывалась, попутно с тоской думая об очередном «солдафоне», с которым ей придется беседовать ради хлеба насущного. — Как вы оцениваете сегодняшний уровень преступности? — начала корреспондентка. Банальный вопрос вызвал тихую ярость следователя. — Хорошо оцениваю, — коротко ответил он. — Преступность на высоте! — Ну как же, Евграф Акимыч? — театрально ахнула искусствоведша. — Ведь на улицу страшно выйти. Охота на человека идет, на нас просто охотятся! — Ну не так уж все ужасно! — возразил следователь. — Бананы вот я люблю, — ни к месту сказал он. — И, вынув связку из портфеля, аккуратно положил ее в небольшой холодильник — тоже единственный на весь отдел. Несколько ошарашенная таким оборотом дела «искусствоведша», решила сменить тон. — Итак, Евграф Акимыч, вы считаете, можно сказать, что преступность достигла своего пика? — Не знаю, — брякнул следователь. — Может, и не достигла. Не задумываюсь над этим, знаете ли. Мы их ловим и сажаем. Посадим — выпустим. Они снова убивают, мы снова сажаем — все своим чередом. Содержательную беседу прервал телефон. Звонил шеф. — Как там с делом Николаева, Евграф Акимыч? Будем закрывать? — Повременим, — ответил Евграф Акимыч, — повременим, а там и закроем. Шеф помолчал, потом как-то многозначительно сказал: — Ну-ну, разбирайся. Только постарайся побыстрее. Мне для отчета лишнего жмурика представлять неохота. А через неделю справку посылать. — Скоро, скоро закроем, — успокоил шефа следователь. Решив, что звонок начальства достаточно веский повод, чтобы спровадить «искусствоведшу», он быстренько ответил на ее вопросы, стараясь больше не хамить, и Ирина Самойловна удалилась, уверенная, что больше из «солдафона» ничего не выжмешь, — да и не надо: и так сюжетец минут на пять есть. Дело Николаева на первый взгляд было ясное и простое, но ряд пунктов оставались не только не ясными, но и «наводящими на размышления» — по любимому выражению старшего следователя. И началось оно, в общем, обычно. По 02 позвонил некто гражданин Михальченко и заявил, что, придя утром к своему приятелю Николаеву, обнаружил его мертвым. «Скорая» прибыла на место происшествия и установила, что смерть наступила в результате передозировки наркотика, введенного внутривенно. А поскольку покойник был, судя по обстановке квартиры, не из бедных, да еще, памятуя, что прокуратура просила ставить ее в известность о каждом случае смерти, связанной с наркотиками, следователь из районной бригады позвонил Евграфу Акимовичу, которому и пришлось ехать на Петроградскую. Служебная «девятка», покружив по переулкам, остановилась у старого здания начала века. Стиль «модерн», отметил Евграф Акимыч и тут же чертыхнулся. Мысли были явно не по делу. Старенький лифт, скрипя, поднял их на третий этаж. Квартира давно уже перестала быть коммунальной. Ее откупили, расселив жильцов, кого в однокомнатные, кого «на деревню к дедушке». Во второй по коридору комнате хлопотали эксперты. Покойник лежал на обширной кровати, одеяло сползло на пол. Был он совершенно голый. На полу валялся шприц, на тумбочке — склянки, ложечки, рюмка с недопитым коньяком. Евграф Акимович прошелся по комнате, открыл шкаф. В нем висело несколько костюмов, два платья, юбка. Вадим из лаборатории снимал отпечатки пальцев с рюмки. — Ну и как? — спросил его Евграф Акимович. — В основном, хозяин. Но и еще кто-то был. В сверкающей кафелем и зеркалами ванной комнате стояло множество пузырьков, лосьонов, баночек с кремами, шампуней. В соседней комнате — очевидно, гостиной — сидел (как следовало из протокола допроса) Михальченко Виталий Алексеевич, сорока шести лет, русский, директор частного коммерческого издательства «Мефисто». Евграф Акимович бегло пробежал протокол. Михальченко зашел к приятелю утром, чтобы узнать, не случилось ли с ним чего, в смысле не захворал ли, потому что накануне Николаева не было на работе. Дверь квартиры была закрыта, на звонки никто не откликался, но у него есть ключ, поскольку они друзья, и Виталию Алексеевичу приходилось время от времени открывать дверь своим ключом, поскольку Николаев мог уехать по делам службы, а в таких случаях он просил друга присматривать за квартирой, поливать цветы и вообще… Работали они в одной фирме: Николаев Никита Васильевич заведовал отделом рекламы и реализации. Владел третьим по значимости пакетом акций фирмы. Михальченко был явно растерян и угнетен. — Итак, Виталий Алексеевич, вы были дружны с покойным? — Да, мы вместе… давно уже работаем, а до этого учились на журфаке. — Вы знали, что Николаев был наркоманом? — Да, в общем, знал. Хотя, казалось, что все еще не так страшно. Сам Никита говорил, что может остановиться, когда захочет. — А вам он предлагал попробовать? — Ну, курил я пару раз сигареты с какой-то дрянью, так ведь все курят. — У него была подруга? — Н-не знаю, — Михальченко явно растерялся. — Конечно, время от времени бывали женщины. Но насчет постоянной — не уверен. — Вы вчера вечером здесь были? — сменил тему старший следователь. — Был, то есть заходил на несколько минут. Никиты, как я уже говорил, не было на работе, на звонки он не отвечал, вот я и зашел, думал, может, он захандрил, отключил телефон. У него бывало такое. Приступы депрессии, — пояснил он. — И что же вы увидели? — Да ничего особенного… вот только Никита был какой-то нервный, все вроде хотел, чтобы я поскорее ушел. Ну я оставил ему документы кое-какие, чтобы разобрался, подписал, — на нас типография давит, требует бумагу, материалы, деньги за печать… а с продажей дела не очень… Нет, я не понимаю… — И я не понимаю, — прервал его Евграф Акимович. — Кто еще при вас приходил к нему? — Заходил сосед, спросил, нет ли у Никиты диска Чарли Паркера. Быстро ушел. — Диск взял? — Взял. — Как его звать? — Кого? — Соседа. — Володя, молодой парень. Лет двадцать шесть, двадцать семь. — А все-таки, где вы брали наркотики? — Ну почему же во множественном числе? Я тут ни при чем! — Но вы же сказали, что курили пару раз травку. — Да, но где он покупал эту гадость, точно не знаю. Вроде на Кузнечном или на Сытном. — А что-нибудь более серьезное — опиаты, кокаин? — Нет, нет, — замахал руками Михальченко. — Об этом я ничего не знаю.