— А что вы насчет Голливуда говорили?.. — напомнил я робко. — Пожалуйста! У меня есть очень хорошие друзья в Голливуде. Вы напишете сценарий, любой, но желательно русскую мелодраму, и станете автором нашей великой фабрики грез. Вот так и получилось, что уехал я из Штатов с фотографией таинственной Натальи Розановой и обещанием протекции в Голливуде. В Питере я забыл на некоторое время о договоре с мистером Джонсоном. Что вполне извинительно. События здесь оказались весьма бурными. Евграф Акимович стал работать на частный сыск — это главное, что меня ошарашило. Когда я ему позвонил, Акимыч просил к нему приехать по возможности скорее. Глава четвертая Евграф Акимович попросил заведующую отделением выделить ему какой-нибудь уголок для беседы с Демидовым. Ему на час предоставили комнатку старшей сестры. Демидов явился через несколько минут. Изрядно помятое лицо, давно не стриженый, в сером халате и белом больничном белье он мало был похож на бравого рискового омоновца. — Здравствуй, Володя! Ты, наверное, слышал обо мне. Стрельцов Евграф Акимович, работал в Горпрокуратуре старшим следователем. Как чувствуешь себя, не спрашиваю, поскольку могу себе представить. Расскажи лучше, как воевал. Сейчас много чего болтают о войне. — Вот именно, болтают, Евграф Акимыч. Да что там рассказывать?! Война она и есть война. — Демидов махнул рукой. — Давай по порядку, Володя. Я ведь знаю все только понаслышке и в общих чертах. — А вы зачем ко мне приехали, Евграф Акимыч? Так просто навестить старшие следователи не ездят. — Вова, так просто и кошка не фыркнет. Но навестить тебя мне, честно говоря, хотелось. Уж больно много эта телевизионная братия болтает. — Это не братия, это шобла-ёбла, — начал заводиться Демидов. — Спокойно, Вова, спокойно. Без эмоций. — Да как без эмоций? Ведь таких тварей… Как русский солдат — так трус, дезертир, садист, убийца. Как чужой — так герой, защитник отечества. Русских можно грабить, убивать — ничего, все в порядке вещей. Поливают дерьмом Россию и стараются, чтобы из дерьма не вылезала. Лет восемь армию разлагают, а стала армия воевать — переругались. Как? Они еще и воюют! Надо эту армию окончательно уничтожить, унизить, растоптать. Зато всяких мафиозных иноземных «спонсоров» до небес возносят. А спонсоры эти задницей на Россию сели и эту задницу лизать заставляют. Не могу я… злости не хватает… — Вова, не расстраивайся так! Россия была и будет. А что с болтунов взять? — Нет, вы подумайте, в газетах и по телику меня, вас и вообще всех русских зовут русскоязычными. А? Каково? Это значит, при коммунистах я был советским. Русским назваться не мог — шовинизм. А теперь я снова не русский, а какой-то, хрен знает — русскоязычный! — Ты вот что, — решил отвлечь Володю Стрельцов, — расскажи лучше, что здесь-то, в Питере, произошло. Правда, врачиха мне сказала, чтобы я тебя не тревожил. Так что если не хочется, лучше не говори. — Да нет, я уже маленько отошел. Только что рассказывать? Все ведь в сводках есть, читали небось? — Я пенсионер, Вова, сводки мне читать не положено. Но кое-что знаю. С Татьяной у тебя беда… — Стоп! Лучше уж я сам. — И, помолчав, глядя куда-то в угол, начал рассказывать? — Ну, приехал я, думал, повидаюсь с Танькой, передохну… Пришел домой — Татьяны нет, на столе записка: «Не ищи. Прости. Т». Что такое? Ничего не понял. Татьяна ушла? Быть того не может! Звоню в Контору на следующий день. Мне майор Сысоев говорит: «Приезжай, разговор есть». Поехал. Говорят: «Не волнуйся, Демидов. Татьяна твоя в Александровской…». И показывают мне кино. Моя Таня как последняя уличная девка с двумя мужиками… — Демидов сжал кулаки и отвернулся. Потом глухо добавил: — В общем, ушла она в бордель и стала сами понимаете кем… Наши говорят: на игле сидела, в порнофильмах снималась… Уехал я домой совсем пришибленный. Взял бутылку, только открыл — звонок. Какой-то хрен с кавказским акцентом мне говорит: «Господин Демидов, хочешь назад жену получить? Приезжай, разговор есть». «Куда?» «В кабак „У Лукоморья”, что в Александровской у станции». Поехал. Два мужика меня встретили. Говорят, Татьяна в полном порядке. Был, конечно, случай, бедствовала, обратилась к деловым, те ей предложили работу с «интимом». Но теперь завязала она, возвращаться хочет. Да вот только закавыка такая. Во-первых, ты, господин Демидов, будешь в сыске работать и нам помогать, а во-вторых, выступишь по телевидению и по радио. Расскажешь, как русские там зверствуют, как пытают и убивают мирных жителей, ну и все такое… Тогда и жену обратно получишь. Эх, врезал я одному, а второй успел мне бутылкой по голове… Очухался в отделении. Отпустили, но предупредили… После этого случая в квартире я практически не был. Пил все больше в одиночку. А где, даже не помню… Дошел совсем. Вот и сдался сюда, в скворечник… Вот, собственно, и все. — Понятно. И давно ты здесь? — Третья неделя пошла. Да в чем дело-то? — Ты Семенова Михаила Михайловича помнишь? — Кто такой? — На Малом проспекте Васильевского жил, у тебя какие-то дела с ним были. — Плохо помню. Вернее, не хочу вспоминать. — Убили его. — Да я с юности его не видел. И думать забыл. — Убийца твоим именем назвался, когда пришел к нему. — Вот те на! Вы его взяли? — Еще раз, Вова: я на пенсии. А розыск убийцу не взял. Меня по старой памяти просят помочь. Вот я и хожу, беседую. — Не знаю, Евграф Акимыч, вряд ли чем могу помочь. Плохо соображаю, честно говоря. Все Чечня в башке… В питерские дела не врубаюсь… — Давай помаленьку, да все своим чередом. Первое дело, как положено, выясним, почему убийца назвался твоим именем, а для этого, не обижайся, надо знать точно, когда ты сюда, в больничку, прибыл и не отлучался ли ненароком? — Отсюда отлучишься, как же! Алкаши безвылазно сорок пять суток как минимум сидят. А поступил я ровно шестнадцать дней тому назад, то есть… 25 февраля сего года. Когда убили Михалыча? — Одиннадцатого марта. В ночь с субботы на воскресенье. Ты в домашний отпуск не просился? — Просился, не пустили. Говорят, две недели — не срок. Не отошел еще. У меня, между прочим, чтоб вы знали, не просто запой, а… — тут Демидов сделал многозначительную паузу и поднял вверх палец, — «реактивное состояние…» — Сильно, сильно, Вова. Пойдем дальше. Когда ты имел дело с Семеновым? И что за дела вас связывали? Ты ведь сел из-за него вроде. Во всяком случае, на следствии так говорил. — Ох, Евграф Акимыч! Давно это было. Мальчишкой был — семнадцать лет, мечтал самостоятельным стать, от родителей не зависеть, вот Михалыч и захомутал. Меня, помнится, с ним дружок познакомил — Валера Лушин. Он постарше был, уже девятнадцать исполнилось, начал потихонечку покуривать, а денег маловато. Давал мне попробовать — понравилось. А денег нет. Вот Валера и говорит: «Познакомлю с одним человеком. Капусты — как грязи. На чем делает, не ясно. Знаю только, скупает старинные часы, ремонтирует, продает. Будешь мне помогать». Помнится, я у него спросил, шибко опасные дела делать? Он засмеялся: «Да нет, — говорит. — В основном „принеси, унеси". Опасался я, конечно, но решил попробовать. В общем, действительно, ничего особо криминального не было. Время от времени давал пакетики небольшие или побольше, говорил адрес, и я относил. Пару раз не выдержал, аккуратно развернул, посмотрел. В одном было пять часов ручных, в другом одни, на первый взгляд старинные, я такие в музее как-то видел на бюро княжеском или графском. А за каждый такой поход платил он мне червонец: по тем временам для юнца деньги немалые. И кроме того, не раз он мне помогал, инсулин для отца давал бесплатно, сверх той нормы, что отцу было положено. А по поводу тюрьмы… Сомнения у меня до сих пор остаются. Но кто знает, может, и зря на него думаю. — Ну, расскажи подробнее, ничего не пропускай, может, до чего-нибудь додумаемся. — Так ведь дело обычное. Понес очередную посылочку от Михалыча. Хозяин встретил вальяжный, одет богато, пригласил в квартиру, чайком угостил, предложил заморские напитки. Я соблазнился, решил попробовать. Сначала джину он мне налил, потом виски. Закосел я. Тут он ко мне стал лезть, лапать начал. Я перепутался сначала, потом озверел, шарахнул его хрустальной пепельницей. Он упал, кровь на морде. Я, естественно, сделал ноги. Думал — убил. Позвонил Лушину, тот говорит: «Я не знаю, куда тебя спрятать, но у Михалыча где-то на Псковщине дом есть. Только сказать ему надо». Михалыч, конечно, говорит: «Давай, езжай!» Поехал. Полтора месяца просидел там. Валера приказывает: «Давай, говорит, возвращаться, Михалыч обещал все уладить». Приехал в Питер. Позвонил мне Михалыч. «Приходи, — говорит, — к 23 часам в ДК Урицкого на ночной сеанс. У кассы встретишься с человеком. Толковый юрист. Он к тебе сам подойдет. Поговоришь, расскажешь, как было дело. Он все уладит». Я пришел без пяти одиннадцать. Подошел к кассе. Последний сеанс начинался в 23.10. Стою. В 23 часа входят двое парней. Повязали, как положено. Потом, уже на следствии, узнал, что хмыря того кто-то замочил ножом. Я-то знал, что после меня. Мне не поверили. Кто-то подставил элементарно. Убийцу не нашли. А взяли меня. Как малолетке за непредумышленное — дали семерку. Но отсидел три года, вышел по амнистии. — А Валера Лушин? — А что Валера? Он тоже в этом деле ни при чем оказался. Кстати, скоро с катушек сошел. На иглу сел. Потом в больнице лежал. Потом они с другом чуть таксиста не замочили и оба сели. По-моему, Лушин до сих пор сидит. Восемь ему дали. Это уже было после того, как я вышел и в армии служил. — А друг его? Кстати, как его звали? — Звали его Владом, фамилию не помню, что-то вроде как майор Пронин… — Володя, а кто еще знал, что ты должен в ДК прийти к 23 часам? — Какое это имеет значение? Мало ли при ком Михалыч говорил по телефону. Да и слушать мог опер какой-нибудь. Кстати, так Михалыч и объяснил, когда я из зоны вернулся. — Ну, давай, Володя, отдыхай. Нервишки тебе здесь подлечат, оклемаешься. От нечего делать бороду отпусти, она тебе, пожалуй, пойдет. Солиднее будешь выглядеть. — Бороду я в Грозном отпустил, Евграф Акимович. Там бриться было некогда. Да уж больно неприлично она у меня растет. Клочками черно-рыжими какими-то. Я ее еще в поезде сбрил. — Набирайся силенок, Володя. Жить да вкалывать надо. Погани всякой развелось много. Думаю, выйдешь, снова в ОМОН вернешься. Эта работа как наркотик. Раз попробовал, вряд ли удастся бросить. Счастливо тебе. Когда за Демидовым закрылась дверь отделения, Евграф Акимович зашел к зав. отделением, спросил, мог ли Демидов выйти каким-нибудь образом без разрешения. — Не мог, — решительно сказала Вера Васильевна. — Правда, мне сестры говорили, что спрашивал одежду у них, хоть спортивный костюм, просился выйти погулять, до магазина добрести за сигаретами. Но никто же ему не даст. — А если бы вдруг какая сестричка влюбилась и выпустила на пару часиков? — Так она бы уже здесь не работала, — так же решительно заключила Вера Васильевна. На том визит сыщика в психбольницу и завершился. Глава пятая На следующий день Евграф Акимович позвонил знакомому следователю Юрию Николаевичу Зуеву в Горпрокуратуру, просил ради старой дружбы навести справки о Валерии Лушине и Владе то ли Пронине, то ли Папорине. В ответ на недоумение Зуева, мол, кто такие, какого года рождения, где прописаны, Евграф Акимович лишь сказал: — Должны были проходить по разработке Семенова-Алхимика в 1987 году, возможно, по делу Демидова о непредумышленном убийстве. Затем были осуждены за убийство шофера такси. В час дня позвонил Вячеслав Батогов, доложил, что вернулся из заморских краев, спросил, не нужен ли.