Двое немцев остановили мотоцикл на мосту и настороженно смотрели на бежавшего к ним человека в шинели без ремня. Они слышали выстрел и теперь опасались подъезжать к лесу. Вид незнакомца в немецкой форме все же заставил их дождаться человека. Сосновский выругался. Бесполезно. Он видел, как лже-Майснер подошел к немцам, стал что-то объяснять, они озирались по сторонам, не выпуская из рук автоматы, потом усадили лже-Майснера в коляску и, развернув мотоцикл, двинулись назад. Видимо, к дороге. «А ведь он не видел, кто за ним гнался», – догадался Сосновский. Теперь Михаил сам вышел к дороге и поспешил к мосту. Движение в этом районе по грунтовым дорогам есть, значит, есть шанс остановить машину. С документами гауптмана ему проще перемещаться. И Сосновский решил этим обстоятельством воспользоваться. Он вышел на дорогу и поспешил к мосту. И сделал это вовремя, потому что с левого берега к мосту как раз приближался немецкий грузовик. Михаил поднял руку, призывая водителя остановиться. Машина притормозила, открылась пассажирская дверь, и из кабины высунулся молодой армейский лейтенант с автоматом в руке. Сосновский стоял, продолжая махать руками. Но теперь он это делал, чтобы показать, что в его руках нет оружия. – Что случилось? – спросил лейтенант, когда машина поравнялась с гауптманом. – Прошу вас помочь мне! – торопливо заговорил Сосновский. – Нападение партизан. Двое моих солдат убиты, машина сгорела. Мне нужно добраться до дороги, до любой нашей части, чтобы сообщить командованию о происшествии. Вот мои документы. Подойдя вплотную к лейтенанту, Михаил достал из кармана документы и протянул немцу. Он старался вести себя так, как повел бы в этой ситуации настоящий гауптман. Старший офицер, он имеет право приказывать младшему. Да и «происшествие» серьезное. Нет времени на разговоры. Нужно принимать меры. Лейтенант толком не успел взглянуть в документы офицера, как Сосновский уже поставил ногу на подножку и забрался в кабину, подвинув лейтенанта ближе к водителю. – Поехали! – приказал он. Лейтенанту не оставалось ничего другого, как только подтвердить приказ водителю и вернуть гауптману его документы. Сосновский вглядывался вперед, но пересеченная местность не позволяла видеть на расстояние больше полукилометра. Оставалось надеяться, что мотоцикл с автоматчиками и лже-Майснером все же двинется к шоссе. И вот дорога показалась, а на ней военная колонна. Шесть танков, с десяток бронетранспортеров и вереница грузовиков. Ревели двигатели бронированных машин, в небо поднималось сплошное облако выхлопных газов. Кажется, что-то случилось с головным танком. Колонна не двигалась, вдоль нее сновали солдаты и офицеры. А вот и мотоцикл! Теперь Сосновский хорошо видел и двух автоматчиков, и лже-Майснера в коляске. Мотоцикл выбрался на дорогу, один из автоматчиков соскочил с седла и стал что-то докладывать высокому офицеру. Подошел лже-Майснер. Офицер выслушал его, а потом отдал приказ своим солдатам. Немца подвели к открытой бронемашине-амфибии и усадили на заднее сиденье. Когда грузовик подъехал к дороге, Сосновский поблагодарил лейтенанта и разрешил ему следовать своей дорогой, а сам спрыгнул на землю и пошел к немецкой колонне. На него посматривали без особой настороженности – все же относительно глубокий тыл армии, далеко от передовой. Встречные отдавали честь, все как положено. Двигаясь между машинами, Сосновский неторопливо приближался к автомобилю-амфибии. Он хорошо видел спину лже-Майснера, видел, что в машине, кроме него, никого нет. Да и мало кто обращает внимание на чужаков. Это дело командиров. А у командиров здесь свои проблемы. Им некогда разбираться в том, кто этот человек. Доставят в штаб, сдадут в абвер и отправятся д альше. Сосновский закурил. За эти секунды, прикуривая, поворачиваясь спиной к ветру, чтобы не погасла зажигалка, он успел еще раз осмотреться. Внимания не привлекает, на машину с незнакомцем никто не смотрит. Сосновский снова двинулся вперед, покуривая. Рука опустилась в карман шинели и нащупала «вальтер». Подойдя к машине, Михаил выбросил окурок. Лже-Майснер уловил движение рядом и повернул голову. За один миг в его глазах промелькнуло многое: и удивление, и ужас, и понимание, что крикнуть, позвать на помощь он не успеет. Сосновский быстро зажал немцу рот рукой в кожаной перчатке, плотно прижал к спине под левой лопаткой ствол пистолета и нажал на спусковой крючок. Он не сделал ни одного резкого движения, чтобы не привлечь внимания, из-за рева танковых двигателей приглушенный звук выстрела пистолета никто не различил. Сунув «вальтер» в карман, Сосновский придал телу убитого положение задремавшего человека, снова закурил и пошел в конец колонны. Он остановил первый же грузовик, догнавший колонну, вскочил на подножку и махнул рукой: «Пошел!» Шелестов мерил шагами землянку от стены к стене. Ситуация сложилась, надо прямо сказать, не лучшая. – Что мы имеем в итоге? – говорил он, сутулясь и глядя себе под ноги. – Установлено, что Майснера не арестовали, что его под арестом не держат. Гарантия не стопроцентная, но гестаповец владел этой информацией, и не верить ему оснований не было. Это первое. Второе! Майснер не числится погибшим. Это означает, что он может быть живым и где-то прятаться в городе. Третье! Портфель с документами так и не найден, и за ним идет охота. Видимо, сети раскинули и абвер, и Имперская служба безопасности. Более того, немцы знают, что в городе появилась советская разведгруппа, которая тоже разыскивает эти документы. – Иными словами, – подвел итог Буторин, – немцы знают все, мы не знаем ничего. – Ну, не все, – усмехнулся лежавшей на лежанке Сосновский. – Они, как и мы, не знают, где портфель с документами. Проблема! А всего-то – обычный кожаный коричневый портфель с двумя замками, а сколько всего вокруг него происходит! Не полки, не дивизии – армии приходят в движение! – Я бы добавил еще один немаловажный факт, – задумчиво вставил Коган, по обыкновению обстругивавший перочинным ножом какую-то палочку. – Немцы ничего о нас не знают. Строят только предположения, догадки. Скорее всего, результат их рассуждений сводится к тому, что разведгруппа должна быть, а значит, она, скорее всего, и есть. Подтвердить наше присутствие в Брянске ведь никто не может. Лже-Майснер ведь убит. Убит, Миша? Вопрос прозвучал в неожиданно установившейся тишине, и все посмотрели на Сосновского. Тот удивленно уставился на товарищей, потом принял вертикальное положение и заверил: – Да, убит, убит! Вы что? Думаете, я бы скрыл какие-то детали, если бы сомневался сам? Вы лучше скажите мне, как и где нам его теперь искать. С одной стороны, это легко, а с другой – очень сложно. – А если без парадоксов? – попросил Шелестов. – Твои предложения? – Это не предложения, – вздохнул Сосновский. – Я просто пытаюсь понять положение Майснера, если он жив и находится в Брянске. Смотрите, что получается! Он не знает русского языка, значит, он не сможет втереться в доверие к каким-нибудь слоям населения и найти убежище. Здесь у него вариантов нет. Прятаться ему в городе немыслимо сложно. Он ведь должен не только прятаться, но еще и как-то выжить. То есть он должен питаться, спать. – Интересно, продолжай, – кивнул Шелестов. – Но и надеяться на своих соотечественников Майснер не может, – продолжил Сосновский. – Уж служа в вермахте, он прекрасно осведомлен о том, как работает нацистская тайная полиция. Если он в розыске, тогда в районе, где он может скрываться, раскинута обширная сеть. Причем с очень маленьким размером ячейки, если уж продолжать говорить образно. Ни в одной службе мира нет столько осведомителей, сколько их имеет гестапо. Это умение появилось не сейчас и не сразу. Этот опыт они приобретали годами, эту систему выстраивали с середины тридцатых годов. Уж вы мне поверьте, я работал в Германии несколько лет. Так что Майснер не станет выходить к своим, не станет выдумывать легенду, чтобы скрыться из Брянска. Я считаю, что он обречен сидеть здесь и выживать. Вопрос, как найти его следы? – Он может захотеть спасти свою шкуру, когда станет совсем уж туго, – сказал Коган. – Я понимаю, что Анохин профессионал и вербовал его серьезно. Но есть еще и обстоятельства, а они порой сильнее человека. Когда ситуация безвыходная, человек склонен искать хоть какой-то приемлемый выход. Майснер вполне может явиться к своему начальству с портфелем и сказать, что спас его в борьбе с разведкой Советского Союза. Мол, поэтому и бежал из-под стражи. – Не поверят! – уверенно завил Буторин. – Не поверят, – согласился Коган. – Но и не расстреляют. Все-таки спас документы, появилась гарантия, что русские их не видели. Максимум, что ему грозит, это концлагерь. Продержится там как-то до конца войны, а потом еще и пособие будет получать как антифашист и борец с гитлеризмом. – Предположения, – отмахнулся Буторин. – Слушайте, а что мы вообще о Майснере знаем? Давайте плясать от печки! – Что знаем? – задумчиво повторил Шелестов. – Антифашист. Службы в армии избегать не стал по заданию своей антифашистской ячейки. Они же занимаются в том числе и разложением армии, пропагандой своих идей, привлечением новых сторонников. Неизвестно, насколько активно он работал по заданию партии, но дослужился до унтер-офицера, значит, не дурак. Значит, с головой, значит, довольно гибок, хитер. – Если только он вообще выполнял задание своей партии, – хмыкнул Коган. – А то, может, только вид делал, а сам служил себе и выслуживался. – И этот вариант придется учитывать, – согласился Шелестов. – Что еще мы знаем о нем? Что еще рассказывал о Майснере Анохин? Специально он о своем агенте ничего не говорил, все, что я помню, прозвучало как бы в разговоре, фоном прошло. В антифашистском движении Майснер недавно. Примкнул в тридцать девятом, когда Германия напала на Польшу. Его отец воевал в Германскую, сам Майснер в молодости, лет с пятнадцати, работал в цирке шапито. Кажется, сначала просто помогал по технической части, потом стал партнером коверного клоуна, а потом работал уже в группе гимнастов. Так что парень он спортивный. Но что нам эта информация дает? Пока ничего. Глава 6 Шелестов считал, что в группе никто особенно актерскими талантами не блистал. Разумеется, у всех был большой опыт работы, каждый мог убедительно изобразить любой типаж человека. Но в данных условиях идентичность должна быть полной. И переодеться в женщину или в старика с костылем означало бы полный провал. Играть такую роль правдоподобно и долго вряд ли кто-то сумеет. Поэтому Максим решил, что нужно не выпячивать какие-то яркие особенности личности, а, наоборот, подобрать такие образы всем, чтобы каждый терялся в толпе, становился неприметным, привычным, обыденным. Пашка каким-то образом раздобыл одежду. Шелестов не расспрашивал паренька, откуда он ее взял. Просто догадался, что у каждого из них на фронте воюет отец, может быть, старший брат, еще кто-то из родственников. И дома у каждого есть что-то из одежды. Конечно, хорошее драповое пальто или зимнее на вате с меховым воротником, добротный костюм или крепкие ботинки давно уже проданы на рынке или обменяны на продукты. Но в каждом доме есть одежда, которую можно назвать рабочей. Старенькие брюки, заправленные в поношенные кирзовые сапоги, которые давно не видели ваксы, старый мятый пиджак, потерявший форму, с оттянутыми карманами. Куртка из брезента или клеенки, кепка. Вот и весь образ человека в оккупированном городе. Разделившись, группа методично прочесывала город. Рынки, вокзал, места скопления людей, которых осталось не так много. Все члены группы ходили и смотрели на людей, ища по приметам человека со шрамом на виске или человека, подходящего по приметам, но прячущего шрам как примету. Вполне очевидно, что Майснер будет скрывать свои «особые приметы». Ведь гестапо тоже его ищет. Пашка и его вездесущие помощники обследовали развалины, подвалы, в которых жили люди, лишившиеся крова. Майснер мог найти способ и не выходить на открытое пространство, не появляться на улицах. Два дня Шелестов обходил свой участок города. Присматриваясь к людям, оценивая район с точки зрения, мог ли здесь скрываться Майснер. Максим понимал, что подобные действия группы малоэффективны, но и эту работу нужно сделать. И надеяться, что друзья Пашки смогут через приятелей и знакомых выяснить, что где-то в последнее время стал скрываться мужчина. И если он вступал в контакты с кем-то из местных, то делал это молча. Скорее всего, не владея русским языком, он будет изображать немого. Эта идея пришла в голову сразу, как только в группе начали придумывать план розыска немца. Шелестов снова вышел к железнодорожному вокзалу. Половина здания вокзала сгорела во время боев. По обе стороны от многопутного участка дороги лежали сваленные изуродованные рельсы, обломки шпал. Через вокзал часто проходили военные эшелоны. Здесь работали склады тыловых служб. И, естественно, на вокзале работали жители города. Надо что-то есть, кормить детей, поэтому осуждать жителей Шелестов не спешил. Здесь бегали и грязные мальчишки в возрасте от 8 до 12 лет. Они бросали немецким солдатам пачки сигарет, а те со смехом свистели и улюлюкали из вагонов и с платформ и бросали в ответ буханки хлеба и консервы. «Ничего, – думал Шелестов, – посмейтесь пока, посвистите. Вы за все ответите. И за разрушенные города, и за смерть невинных, и за таких вот грязных голодных детишек, которые должны попрошайничать, и за стариков и старух, обреченных на голодную смерть». Вот Максим посмотрел на сгорбленную старуху, которую видел уже не первый раз. Она сидела с протянутой рукой на сломанной скамеечке у стены и просила милостыню. Перед ней на земле был расстелен грязный рваный шерстяной платок. На нем лежало вареное яйцо, несколько галет. Кто-то положил на платок дюралевый добротный портсигар, кто-то пачку махорки. Люди понимали, что все это можно поменять на базаре на еду. Подавали кто что мог. Вот подошла женщина, что-то стала говорить старухе, но та только кивала и крестилась. Женщина сняла с головы свой чистый шерстяной платок и накинула на старуху, та снова стала креститься. Шелестов видел, как дрожали ее руки в грязных замызганных шерстяных варежках разного цвета. Из-под подола длинного не по росту с чужого плеча платья торчат грязные носки рваных валенок. Около четырех часов дня на базаре прекращалась торговля. Расходились продавцы со своим нехитрым скарбом, который так и не удалось продать или обменять. Уходили покупатели, которым так и не удалось что-то купить. Буторин шел навстречу между пустеющими рядами деревянных прилавков. – Ну как? – спросил Виктор, встретив Максима. – Тишина, – недовольно ответил Шелестов. – Ни зацепки, ни намека. А как у тебя? – Так же, – вздохнул Буторин. – Подождем, что нам пацаны вечером принесут. Может, у них что-то появится. Пашка паренек толковый. – Подожди-ка, – Шелестов взял Буторина за локоть, чтобы тот продолжал закрывать его от кого-то. – А вот это уже интересно. Та самая старуха, что два дня подряд попадалась ему в районе вокзала, сейчас сворачивала рваный платок на прилавке. И в этом платке лежали вещи, которые ей подали сердобольные горожане. Включая и новый платок, и махорку, и портсигар. Сам по себе факт, что она пришла сюда, удивительным не был. Именно для этого ей и подавали не только еду, но и вещи. – Ну и что? – не понял Буторин, когда Шелестов показал ему старуху. – Бабка как бабка. Тут таких много. – Таких я не встречал, – возразил Максим. – Ни здесь, ни в других местах. Она на вокзале горбилась и шаркала по земле валенками. А сейчас стоит прямо. Смотри, как идет! Не горбится… О, а теперь снова горбится. Ну-ка пойдем за ней. Шелестов двинулся первым, Буторин отстал метров на десять и пошел по другой стороне улицы. Бабка шаркала валенками, опираясь на суковатую палку. Шла она неторопливо, часто останавливаясь, то поправить платок на голове, то проделать какие-то манипуляции с валенком правой ноги. Максиму вдруг показалось, что бабка таким образом элементарно «проверяется» – выясняет, не ведется ли за ней слежка. И в очередной раз, когда старуха остановилась, Шелестов юркнул в развалины, делая отчаянные знаки Буторину. Он видел, как Виктор озадаченно посмотрел на него, на старуху. Потом воспользовался тем, что по улице проехала машина, подняв клубы пыли, и перебежал на другую сторону. – Что? – хмуро спросил он, догадавшись, что Максим что-то понял. – Это не бабка! – уверенно заявил Шелестов. – Эта женщина старается не привлекать к себе внимания и фашистов тоже. Видимо, действует наша разведка, но скорее партизаны или кто-то из подпольщиков. Какая-нибудь бывшая актриса областного драмтеатра. Брать надо и выяснять! – Ну смотри, – пожал плечами Буторин. – Тебе решать – ты командир. – Обгони ее через развалины и выйди через квартал. Подстрахуешь, когда я ее нагоню. Будь готов схватить, зажать рот и затащить в разрушенный дом. – А где она? – Буторин закрутил головой. Пыль после проехавшей машины осела, но на улице никого не было. Ругнувшись с досады, Шелестов быстрым шагом двинулся по улице. Буторин снова перешел на другую сторону дороги. Они шли до того места, где видели старуху в последний раз. Шелестов, оглянувшись по сторонам, зашел в развалины через разбитую стену и прислушался. Буторин стоял на улице и делал вид, что никак не может прикурить сигарету. За это время он успел осмотреться, оценить обстановку, а заодно и осмотреть снаружи дом, в который, скорее всего, вошла старуха. Максим, стараясь не шуметь и наступать там, где меньше битого кирпича, где более крупные обломки здания и бревна, прошел сквозь дом до следующей улицы. Здесь царил полный ужас. Узкий переулок был сплошь завален обломками разрушенных зданий. Пройти здесь, не сломав ногу, было, пожалуй, невозможно. Тем более для бабки. Да и бабка ли это? Так что же, она не вышла на эту сторону здания? Значит, она в доме? Шелестов снова вышел к пробитому в стене проему и привлек внимание Буторина. Тот увидел напарника, но не подал вида. Шелестов сделал ему знак быть внимательным и что он начинает осмотр нижнего и верхнего этажей. Первой мыслью было желание начать с внутренних помещений первого этажа, но тут в голове опять стала мелькать все та же мысль. Не бабка, не старуха! Эта старуха не поднимется на второй этаж. А если она моложе? Да тут всего одна лестница, и та держится на одном честном слове. По ней очень сложно подняться, даже спортивному человеку. И Шелестов стал осторожно подниматься по разбитой деревянной лестнице, которая держалась за перекрытие второго этажа лишь одним углом. Небольшой скрип, потом посыпалась штукатурка. Шелестов замер на месте, стиснув зубы. А если это подпольщица, и она сочтет меня агентом гестапо и просто застрелит? Вот дурацкая ситуация! Позвать, заговорить громко, объяснить, что я свой и меня не надо бояться? Насколько его слова прозвучат убедительно для подпольщицы в оккупированном городе, где свирепствует гестапо? «Я бы не поверил», – признался себе Максим и двинулся дальше, нащупывая в кармане пистолет. Да, дурацкая ситуация. И стрелять нельзя, и без оружия действовать глупо. Поднявшись на второй этаж, Шелестов опустился на одно колено и стал осматриваться, держа пистолет перед собой на вытянутых руках. Кучи мусора, слежавшаяся пыль, потеки грязи на стенах. В углу пустые ящики из-под гранат. Советские. И на ящиках Максим увидел знакомое платье, знакомое пальто с вылезшей из дыр ватой и валенки. Ступая осторожно, не производя шума, он задом и боком, чтобы не выпустить из внимания ни одного метра помещения, подошел к ящикам. А вот и седой театральный парик, дырявый платок и картонный нос, который умелая рука с помощью жира и сажи умудрилась сделать похожим на естественный грязный старческий нос. Ах ты… Снизу раздались негромкий возглас, вскрик – и шум затих. Теперь уже не таясь, Шелестов бросился вниз по лестнице. Деревянная конструкция зашаталась, грозя рухнуть вниз, но Максим не думал об опасности, он думал о Викторе. Ведь шум и крик раздались оттуда, где Буторин наблюдал за зданием. На первом этаже он увидел среди битого кирпича двух мужчин и, испытывая облегчение, опустил пистолет. – Пытался скрыться, – пояснил Буторин, подняв мужчину на ноги. – Шустрый. Не было времени кричать и требовать, чтобы остановился. А что там у тебя? Где старуха? Шелестов подошел к мужчине, руки которого Буторин стянул за спиной подвернувшейся проволокой. Посмотрел ему в глаза, а потом протянул Виктору картонный нос. – А старуха вот она! Перед тобой. А там, наверху, его костюм, театральный грим. Тебе ни о чем не говорит чистое пятно вокруг его настоящего носа, которое по форме совпадает с картонным? И лицо в такой же саже, как и накладной нос. Хороший грим, хотя и из подручных средств. А еще вот это! – Шелестов взял за подбородок мужчину и повернул его голову к Буторину в профиль. – Шрам на виске видишь? – Еще один? – процедил сквозь зубы Виктор, вытерев лицо сгибом локтя и пригладив седой ежик на голове. – Неужели повезло или снова подставленный? – Sie sprechen Deutsch, кamerad? – с ухмылкой осведомился Шелестов, пряча в карман пистолет. Ночью снова подморозило, и в землянке затопили печку-буржуйку. Коган сидел перед топкой и подбрасывал в нее нарубленные топором полешки. Сосновский аккуратно повесил недавно вычищенную офицерскую шинель, уселся у стола, разглядывая немца. – А что у него за царапина на щеке? – спросил он с серьезным видом. – Кто-то хотел количество шрамов увеличить на его лице для пущей правдоподобности? – Нет, – отозвался Шелестов. – Это Виктор перестарался. Прыти у этого камрада хоть отбавляй. Циркач да и только. Услышав знакомое слово, немец повернул голову к Шелестову и с готовностью закивал.