Стараясь не привлекать к себе внимания немцев, Сосновский сделал крюк, обходя квартал, и снова вернулся к зданию милиции, но уже пройдя через развалины. И осторожно, чтобы не хрустел под ногами битый кирпич, Михаил подошел к разбитому оконному проему и сразу увидел двоих в гражданской одежде правее и ниже от себя. Он сразу замер, медленно поворачивая голову и осматриваясь. Что за чертовщина, кто это? Партизаны? Что они задумали? Наблюдают или хотят напасть? С автоматами, и у одного за поясом две гранаты. Сосновский машинально нащупал пистолет в кармане и открыл кобуру на ремне. «Убраться бы мне отсюда, пока я не влип в историю, – подумал Михаил. – Нельзя мне светиться, у нас свое задание». Сделав шаг назад, Сосновский понял, что опоздал. К входу в здание подъехала машина. Двое автоматчиков выволокли из кузова избитого человека со связанными за спиной руками. Офицер выпрыгнул из кабины, подошел к солдатам и приказал им что-то, энергично взмахивая рукой. Из здания вышел еще один офицер, отсалютовал нацистским приветствием, выбросив вперед вытянутую руку. За ним появились еще несколько солдат. И тут на большой скорости к зданию подлетела легковая машина, из нее поверх опущенных стекол ударили автоматные очереди. Один из офицеров и несколько солдат упали как подкошенные, двое успели забежать внутрь здания, но в дверь тут же влетела граната. Грохот взрыва, полыхнуло огнем, полетели стекла, из здания вырвались струи дыма и пыли. Неизвестные подхватили связанного пленника под руки и затолкали в машину. Со стороны развалин напротив и бокового рухнувшего дома по окнам здания стали бить автоматными очередями, побежали люди. Еще две гранаты полетели в окна, и снова оттуда полыхнуло огнем, поднялось облако пыли и дыма. Улицу затянуло пылью так, что Сосновский с трудом различал брошенный у входа грузовик. Бой шел уже на первом этаже здания, и Михаил решил, что сейчас, в дыму и пыли, ему следует постараться убраться отсюда. Разгоряченные боем партизаны не станут разбираться в том, свой он или нет. Достаточно немецкой формы на Сосновском, чтобы просто получить пулю без предупреждения. Низко пригибаясь, он стал выбираться из развалин, чтобы краем улицы добраться до перекрестка и скрыться за углом. Там близко выход из города. Сюда вот-вот съедутся немецкие подразделения и оцепят весь район. И тогда, с его липовыми документами, Михаил может запросто угодить в гестапо. Несколько шагов по битому кирпичу – и тут Михаилу пришлось упасть на землю. Автоматная очередь прошла рядом с его головой. Пули били в кирпичную стену, выбивая из нее град мелких осколков. Сосновский достал пистолет и осмотрелся: нет, стреляли не в него, это отстреливаются из здания блокированные там немцы. Вскочив, Михаил пробежал несколько метров и снова упал в небольшое углубление, образованное двумя грудами кирпича. И тут он заметил, что впереди кто-то шевелится. Присмотревшись, он разглядел ноги в хороших, дорогих офицерских сапогах. «Пристрелить гада, – мелькнула первая мысль в голове. – Скрыться решил!» Но, подобравшись ближе к фрицу, Михаил узнал в нем того самого молодого офицера, что вышел из здания перед самым нападением встречать машину с арестованным. И тут профессиональное чуть подсказало, что надо не убивать этого фашистского молокососа, а, наоборот, следует помочь ему спастись. Одним броском Сосновский добрался до ямы и упал рядом с немцем. Тот вскрикнул от испуга и попытался повернуться на бок. В его руке мелькнул пистолет. Михаил ударил офицера по руке, сжал его кисть и прижал к земле. – Не шумите! – грозно сказал Сосновский по-немецки. – Вы выдадите нас партизанам. – Кто вы? – сдавленно спросил немец, бегая округлившимися от страха глазами. – Гауптман Юрген Бойтель! Вы что, ранены? – Нога… – простонал немец. Сосновский посмотрел на ноги молодого человека и увидел, что одна штанина выше колена в крови. Но пуля не пробила мягкие ткани, она лишь прошла вскользь, порвав кожу и вызвав кровотечение, причем не очень обильное. «А парень-то слабак», – подумал Михаил и дернул немца за руку. – Держите себя в руках. Рана неопасная, сейчас выберемся в безопасное место, и я вас перевяжу. Ползите за мной, если хотите остаться в живых. Партизан много, они захватили часть города, и нам надо выбираться на окраину, к лесу. Я знаю куда. Держитесь за мной и останетесь живы. Сосновский пополз между кучами битого кирпича, по развороченной земле. Он полз очень осторожно и внимательно осматривался. Шанс быть убитым партизанами был велик. Глупая смерть и очень вредная для их задания. Немец со стонами и проклятиями полз следом, старательно прижимаясь к камням. Жить ему хотелось, очень хотелось, и вел он себя поэтому как надо. Добравшись до конца разрушенной улицы, где в воздухе было уже меньше пыли, Сосновский помог немцу подняться, забросил его руку себе на плечо и быстро перетащил ослабевшего спутника на другую сторону дороги. Здесь, между сараями, сгоревшими заборами и воронками, он потащил раненого через кустарник подальше от окраины города. На опушке леса Сосновский снова оглянулся. Он видел, как к месту боя летят мотоциклы, как двигается немецкий бронетранспортер и грузовики с солдатами, но говорить об этом раненому не стоило. И видеть этого он не должен. Сосновский поспешно потащил немца в лес и минут через десять на полянке уложил его на землю, усыпанную толстым слоем хвои. – Уф, – Михаил упал рядом с немцем на землю, тяжело дыша и вытирая ладонью лоб. – Ну, так кто вы, мой друг по несчастью? – Унтерштурмфюрер Рихард Кранц. Я сотрудник четвертого отдела РСХА. – Гестапо, – понимающе кивнул Сосновский. – Ну, давайте я вас перевяжу, Рихард. Михаил не стал снимать свой китель и рвать собственную рубашку. Даже неопытный гестаповский лейтенант сообразит, что незнакомый гауптман под кителем имеет советское нижнее белье, но никак не рубашку, которую носят все офицеры рейха. Поэтому Сосновский распорядился, чтобы китель снял немец. Он оторвал рукав от его рубашки, разорвал по длине вдвое и перебинтовал рану на ноге гестаповца. Затем он снял с раненого брючной ремень и перетянул ему ногу выше раны, в чем не было абсолютно никакой необходимости. Просто Сосновскому надо было, чтобы немец не смог убежать, когда поймет, кто перед ним. А со штанами, которые норовят свалиться, далеко не убежишь. – Спасибо вам, Юрген, – устало кивал немец. – Вы спасли мне жизнь, я ваш должник. – Это долг каждого честного человека, – буркнул Сосновский, соображая: то ли начать допрашивать немца сейчас и здесь, то ли найти способ доставить его на базу группы. – Вот что, мой друг, лежать нельзя, надо уходить и искать любую немецкую часть или подразделение. Нужна связь с командованием. Мы с вами были свидетелями нападения партизан, и наш долг рассказать все, что знаем. Мы ценные свидетели. Там погибло слишком много людей. Вперед, дружище! Унтерштурмфюрер с готовностью подал руку своему старшему товарищу, снова оперся о его плечо, и оба двинулись через лес к другой окраине города, где располагалась база группы. Дважды Сосновский едва не сбился с дороги, но, вовремя заслышав звук автомобильных моторов, снова углублялся в лес. Гестаповскому лейтенанту было плохо. Он явно не особенно сильно соображал сейчас из-за страха, из-за своего ранения, которое считал опасным. Он все время спрашивал, найдется ли врач, будет ли оказана ему медицинская помощь. Они плутали до вечера, долго отдыхали в чащобе. Сосновский поил раненого из родника, зачерпывая воду его же фуражкой. Наконец они добрались до первого секрета, который выставили партизаны вокруг базы разведчиков. Немец был в шоке, когда увидел двух бородатых мужчин с автоматами. Они обыскали его, отобрали пистолет и повели куда-то по пустырю. Он все понял, но шок, видимо, был так силен, что Кранц вел себя как послушный теленок. И когда немца ввели в переоборудованный сарай, служивший базой советской разведгруппы, он просто упал на лавку у стены, едва не потеряв сознание. Сосновский снял шинель, с сомнением осмотрел ее и повесил на гвоздь. – Замучаешься чистить, – проворчал он. – Пришлось из-за этого гада ползать там по кирпичам. Еще неизвестно, будет ли от него какая польза, а вот единственный мундир я, кажется, изгадил основательно. Теперь в таком виде и не покажешься в приличном месте. – Ничего, найдем тебе новую шинель и штаны, – пообещал Шелестов. – В крайнем случае, заплатки на колени нашьем. Начинай допрашивать нашего гостя. Он из гестапо? Вижу по петлицам, что не армейский офицер. Сосновский уселся за стол, накинул на плечи старый ватник и стал смотреть на немца. Тот сидел съежившись, бледный от страха. – Рихард Кранц, вы находитесь в плену у советских партизан, – объявил Михаил. – Я знаю, что в вашей среде партизан называют как угодно, даже бандитами. Сразу расставлю акценты: у вас, как представителя Германии, которая напала на нашу страну, развязала эту войну и оккупировала часть территории Советского Союза, нет права обвинять советский народ в том, что он поднялся с оружием в руках и воюет с вашей армией всеми доступными способами. Вы агрессор, а мы защищаем свою землю. Это понятно? Мы на вас не нападали, поэтому бандитами мы считаем вас. И относиться к вам как к бандитам у нас есть право защитников Отечества. А теперь первый вопрос. Что за атака была сегодня на вашу тюрьму? – Но это же ваши, партизаны, напали, я так понял, – взмолился немец. – Почему вы меня спрашиваете? – Потому что партизан так много, что они вполне не могут знать друг друга в лицо, – усмехнулся Сосновский. – Отвечайте, если хотите жить! – Я… – замялся немец, – я не знаю. Я могу только предполагать. Я всего лишь младший офицер и не владею полной информацией. Я просто знаю, что в камере содержался один из лидеров… э-э… вашего партизанского движения. Его фамилия Лиственчук. Видимо, целью нападения было его освобождение. – Кого привезли ваши солдаты на грузовике непосредственно перед самым нападением? – Связного партизанского отряда. Он владел информацией о подполье и местах дислокации партизан в этом районе. – Сколько ваших военнослужащих содержится под арестом после нападения партизан на адъютанта командующего группой армий «Центр»? – Двенадцать человек из группы сопровождения. Все, кто остался жив, – неохотно ответил Кранц, начинавший понимать, что его допрашивают не просто партизаны. – Есть подозрение, что кто-то из них предатель и работает на вашу разведку. Я все вам расскажу, но вы же меня не убьете? – Все зависит от того, насколько вы будете ценным источником информации, – развел руками Сосновский. – Перечислите имена, фамилии и звания всех арестованных. – Значит, все же был предатель, – горько усмехнулся гестаповец. Лицо Кранца дернулось, как от острой боли, он стиснул зубы, видимо, чтобы унять дрожь, и стал перечислять всех арестованных. Сосновский слушал, стараясь не выдать своего волнения. Ему не хотелось называть фамилию Майснера, не хотелось самому расспрашивать о нем. Но гестаповец закончил перечислять, так и не назвав фамилии агента. Будто поняв немой вопрос разведчика, немец добавил, что всех фамилий погибших в том бою он не знает. У него не было такой информации. Сосновский перевел разговор Шелестову. Тот подумал немного и решил: – Ладно, спрашивай про Майснера в открытую. Все равно придется от этого языка избавляться. Никому про наши вопросы он не расскажет. – Что вы знаете об унтер-офицере Карле Майснере? – спросил Михаил. Гестаповец быстро поднял на русского глаза, потом снова опустил. Лицо его сделалось угрюмым. – Майснер числится пропавшим без вести. Среди арестованных немецких военнослужащих его нет. Я все вам честно рассказал. Вы не убьете меня? Я могу сказать еще много такого, что вам будет интересно. Майснера подозревают в связи с советской разведкой. – Еще кого? Есть среди арестованных или погибших некто по имени Рудольф? – Рудольф? – повторил гестаповец. Он нахмурил лоб, перебирая в уме фамилии. – Нет, среди арестованных Рудольфа нет. А среди погибших… я не знаю имен всех погибших в том бою с партизанами. Но я знаю, что появились сведения, что в город прибыла советская разведгруппа. И она ищет Карла Майснера и пропавший портфель с документами. – Прошло столько времени, – Сосновский изобразил на лице сомнение, – неужели те документы имеют теперь хоть какую-то ценность? Наверняка штаб группы армий «Центр» доложил в Ставку, что документы похищены, и теперь все планы вермахта на этом участке изменены. – Не совсем так, – Кранц помолчал, глядя себе под ноги, потом добавил странным голосом: – Поймите, что я пытаюсь спасти свою жизнь. – Мы это еще обсудим, – кивнул Сосновский. – Так что вы хотели сказать, что не совсем так. О чем вы? – О похищении документов действительно доложено в Ставку, но фюрер никого не слушает, он не послушал генералов, которые были против этих планов на данном участке фронта. В Ставку доложено, что документы исчезли, но и к русским они не попали. Ставка и РСХА распорядились продолжать розыск документов и уничтожить их. Продублированные документы пришли снова. Они уже в штабе группы армий «Центр». Михаил снова перевел разговор Шелестову. Тот вздохнул и устало потер лицо руками. Да, получалось примерно то, о чем он и думал. Менять планы никто не стал, да и не успеть поменять. Сочли портфель пропавшим, убедили в этом командование. Генералы, значит, изначально были против, но у Гитлера, кажется, уже паранойя. Он уже никого не слушает. Что ж, нам это на руку. – И что сидим? – вдруг подал голос Буторин. – У нас под охраной партизан сидит поставленный гестапо человек, выдающий себя за нашего агента. А ведь я сразу говорил, что нет доверия этому типу. – Ну что? – Шелестов обвел взглядом свою группу. – Больше вопросов к нашему гостю нет? Хорошо. Виктор, давай! Буторин, почти не размахиваясь, ударил немца в основание черепа, и тот без звука упал на пол сарая. Наклонившись к нему, Буторин взял двумя руками голову немца и рванул ее вверх и в сторону. Хрустнули позвонки, и тело обмякло. Разведчик открыл дверь и позвал партизан. – Ребята, надо спрятать тело. Желательно подальше отсюда. – Нет, – Шелестов подошел и посмотрел на часы. – Не обязательно далеко. Нам нужно отсюда уходить, и сюда мы больше не вернемся. Сюда Сосновский привел языка, здесь бывал лже-Майснер. Он сотню раз мог уже передать место расположения нашей базы. Уходим все, все забираем с собой. Борис, Виктор! Соберите вещи и с партизанами уходите к ангарам городского аэроклуба. Устраиваете вторую базу там. Взлетная полоса разрушена, половина ангаров разбита бомбами. Так что там место вполне тихое и укромное. Мы с Михаилом идем за Майснером, или как там его зовут на самом деле. Разрушенная деревушка на берегу реки выглядела удручающе. Она и до войны насчитывала едва ли два десятка домов. А уж после того, как здесь прошли первые бои, после пожаров и бомбежек пригородов Брянска тут не осталось не только целых домов, но даже и печных труб. Те из жителей, кто остался в живых, кто не ушел следом за Красной армией в 41-м на восток, сначала прятались в погребах и наспех устроенных землянках, а ближе к зиме стали перебираться к родственникам, к знакомым, ища крова над головой. В одной из таких землянок, устроенных из большого погреба, партизаны и держали Майснера под охраной. Трубу печки-буржуйки вывели наверх и замаскировали разрушенной кладкой разбитой печки. Топили буржуйку только по ночам, чтобы не выдавать схрона в светлое время суток столбом дыма. Шелестов распорядился держать Масйнера там и не показывать немцу партизанских баз. Когда портфель с документами будет найден, Майснера нужно будет переправить через линию фронта. Но теперь все изменилось. Шелестов с удовлетворением думал, что правильно поступил, когда решил все же вести себя с Майснером осторожно. Выходит, что Майснер теперь может оказаться совсем не Майснером. И в этом предстояло разобраться как можно быстрее. Сосновский и Шелестов спешили как могли. Они отправили партизан по отрядам с сообщением, что гестапо готовит новые атаки, в том числе и на подполье. Они вот уже второй час бежали почти без остановок. Бежали молча, время от времени переходя на быстрый шаг. Восстанавливали дыхание, давали немного отдохнуть ногам и снова переходили на бег. В боку кололо, грудь болела, но в целом подготовка, которую группе устроил Платов, сказывалась положительно. Любой, самый непродолжительный, отдых всегда сопровождался усиленными физическими нагрузками. Всегда на временной базе расположения группы на отдыхе имелся небольшой спортивный комплекс для физических занятий. Когда деревня стала виднеться между стволами деревьев, Шелестов молча показал Сосновскому в сторону леса, а сам ткнул пальцем себя в грудь, а потом в сторону реки. Говорить было сложно, из горла вырывался только сдавленный хрип. Но Михаил понял, кивнул и свернул к опушке леса. Они подойдут к землянке с двух сторон. И если что-то неладно, то под возможный огонь врага не попадут сразу оба. Или хоть кому-то удастся вовремя заметить опасность, следы появления возле землянки чужаков. Среди партизан был один пограничник, который и научил создавать невидимую постороннему глазу преграду, на которой чужак обязательно оставит заметный след. Он научил партизан в прямом смысле заметать следы и подходы к секретам, к лесным базам. Каждый за собой заметал веткой след, оставляя ровный, рыхлый слой земли, песка. И каждый новый ботинок или сапог обязательно на рыхлой почве отпечатается. Сосновский подбежал к землянке первым и сразу остановился, предостерегающе подняв руку. Потом он присел на корточки и на минуту скрылся из глаз Шелестова. Максим спешил что есть сил, но в гору бежать было тяжело. Когда он подошел, то увидел, что на пороге ничком лежит один из партизан. Михаил подсунул руку ему под грудь и попытался нащупать на шее пульс. Шелестов с нетерпением ждал, глядя на следы немецких сапог, которые вели из землянки наружу, к открытой двери. – Что? – не вытерпел он. – Живой, – ответил Сосновский и стал переворачивать партизана на спину. – Посмотри, что там внутри. Только осторожнее, может, он гранату там приготовил. Шелестов перешагнул через раненого и спустился вниз. На земле в углу лежал в неестественной позе человек. Это был второй охранник из партизанского отряда. Майснера внутри не было. Максим потрогал тело и сразу понял, что партизан мертв. Снаружи послышались голоса, и Шелестов поспешил наверх. Сосновскому удалось привести в чувство раненого. Оказалось, что он получил удар ножом в живот. Окровавленное оружие лежало под ним. Видимо, партизан сумел вытащить его из раны, но отползти от землянки не хватило сил. Его автомата рядом не было. – Где немец, что произошло? – старался добиться ответа Сосновский, прижав к ране на животе партизана его кубанку. – Не знаю, – тихо, еле шевеля губами, ответил раненый. – С Михаем что? Он был с немцем внизу. – Убит Михай, – угрюмо признался Сосновский. – Убил он его и тебя ударил ножом. Как это могло произойти? – Животом фриц маялся. Весь день. Просился на улицу в туалет. Я вышел осмотреться, чтобы его вывести, а он… вот так все. Он туда побежал, я видел… И раненый показал рукой на запад, вдоль реки. Шелестов схватился было за автомат, но Сосновский остановил его, положив руку на локоть. Да, Михаил прав. Он в немецкой форме, он знает язык. Ему не составит труда выдать себя за немца, если возникнет опасность. А лже-Майснер кинется искать своих. Он уже понял, что разоблачен. И он доложит, что группа советской разведки прибыла в Брянск в поисках портфеля с документами Ставки. Когда Сосновский скрылся на опушке леса, Шелестов осторожно поднял раненого и спустил его в землянку. Устроив его на лежанке, он принялся кипятить воду. Надо обработать рану, остановить кровотечение. Партизана еще можно спасти. А Сосновский в это время бежал, пытаясь поставить себя на место немца. Тот наверняка имеет представление о том, где стоят гарнизоны и куда ему бежать, чтобы быстрее попасть к своим. Возможно, что заранее для лже-Майснера были разработаны пути отхода. Сейчас он уходит дальше от Брянска на северо-запад. Почему он бросился в этом направлении? В каких населенных пунктах стоят их гарнизоны? Пусть небольшие, в виде роты связи или тылового хозяйства. Село Столовое? Это в двадцати километрах западнее. Сущев? Нет, далеко на севере. В любом случае он должен бежать на восток или юго-восток! Он боится партизан, он знает, что в этом районе сейчас их много, догадался по тому, что с нами были партизаны. Он вычислил, кто московская группа разведки, а кто местные партизаны. По его наводке гестапо вышла на конспиративную квартиру. Сосновский добежал до овражка и увидел свежий след, как будто на влажной земле человек поскользнулся и съехал вниз. Потом несколько отпечатков обуви внизу упрямо вели на северо-запад. Он же к дороге бежит, к шоссе Рославль – Брянск! Теперь это было понятно и логично. Ближе всего дорога, а по ней постоянно передвигаются фашистские подразделения, отдельные машины вермахта. Там всегда можно дождаться помощи. И Сосновский прибавил шагу. Теперь он бежал так, чтобы держаться левее лже-Майснера. Не дать ему возможности свернуть еще куда-то. Его путь теперь будет пролегать по местам более открытым. И немца легко заметить издалека. Сосновский бежал, крутя головой на все 360 градусов. Нужно во что бы то ни стало догнать немца, хотя бы увидеть его на миг, чтобы понять, что сам Михаил движется в нужном направлении. Фигура человека мелькнула между деревьями всего на пару секунд, но Сосновский успел заметить движение. Немец пытался бежать напрямик. Изгиб реки и небольшой мост впереди – вот что придавало ему сил. Оставив автомат Шелестову, Сосновский преследовал гестаповца всего лишь с одним пистолетом. Значит, действовать ему нужно так, чтобы не возникло необходимости в длительном огневом контакте. Никаких перестрелок. Он должен просто догнать и убить врага. Вот и все. Через пять минут лес кончился, и до самой реки метров триста тянулись ровное открытое место и извилистая грунтовая дорога с огромными лужами. Лже-Майснер шел торопливо, но было понятно, что он устал. Сосновский хотел прибавить шагу, но тут к мосту с противоположной стороны вылетел мотоцикл с коляской. Немец остановился и поднял руку, призывно размахивая. – Ах ты сволочь, – прошептал Михаил и, положив руку на горизонтальный сук дерева, прицелился. После такого кросса по пересеченной местности сердце билось как угорелое и рука дрожала. Он задержал дыхание. Расстояние около ста метров. Далековато для пистолетного выстрела. Выстрел хлестнул по опушке леса, и немец упал. Неужели попал? Сосновский посмотрел вперед, но немец поднялся, держась рукой за левый локоть.