— Пожалуйста, не называй его так. Ты же знаешь, что он мне не жених. — Ты собираешься выйти за него замуж, не так ли? — Не совсем. — То есть? — Это не будет настоящий брак. И ты это знаешь. — Я ничего такого не знаю. Я закатила глаза. — Чем он занимается? — Идет по лодочному причалу в темноте. — Ты специально делаешь вид, что не понимаешь, о чем я спрашиваю? — Ясно. Ты провела несколько лет в Чарльстоне и перестала понимать чувство юмора. — Так ты собираешься рассказать мне, что он делает, или нет? Губы Адель сжались в прямую линию. — Он занимается этим с тех пор, как ты уехала. — Чем занимается? — Я не думаю, что он когда-нибудь прекратит поиски, — сказала Адель. — Что именно он ищет на данный момент, я не знаю. — Она тряхнула головой. — Он бесконечно искал твоего брата, когда Сет исчез. Твой отец тоже пытался, но мы не смогли его найти. Он не спал несколько дней. — И теперь он делает это каждую ночь? — Не каждую ночь, нет. — Бледные глаза Адель смотрели на болото, хотя очертания лодки были уже едва различимы, кроме единственного огонька на корпусе, то появлявшегося, то исчезавшего из виду в мерцающем лунном свете. — Он выходит в море, когда наступает прилив. Я думаю, он делает это в основном, когда ему не хватает Сета. Или, когда скучает по родителям. — Она повернулась и посмотрела на меня. — Или по тебе. Он очень скучал по тебе. Я отвернулась, не желая осознавать ее слова. Адель ошибалась. Эфраим ненавидел меня. — И ты позволила ему уйти? Позволила ему взять лодку в это время ночи? Это опасно. — Дорогая, Эфраим — взрослый человек. Ему не нужно, чтобы я указывала, что безопасно, а что нет. — Сет тоже был взрослым. — Да. Он был. Я застонала и уставилась на свои туфли — лодочки. Прошли долгие минуты, пока я прислушивалась к ночным звукам на болоте. — Сможем ли мы когда-нибудь забыть об этом? Тетя прочистила горло, но прошло еще некоторое время, прежде чем она заговорила. — Знаешь, я не верю, что такие вещи можно забыть. Ты учишься их переносить. И это делает тебя сильнее. И добрее. Я выпрямилась. — А что, если это слишком тяжело? Что если я не могу больше? — Тогда ты отдыхаешь. — Адель протянула руку и сжала мою ладонь, как она делала, когда я была маленькой. — Или плаваешь на лодке в темноте. Я обхватил ее худенькие плечи. — Когда он вернется? Она хихикнула. — Лучше всего лечь спать и позволить мужчинам быть мужчинами. Я кивнула, не будучи на сто процентов уверенной, что согласна. Из кабинета позади нас раздался стук, похожий на звук падения книги на пол. Адель, казалось, не заметила. — Ты слышала какие-нибудь странные звуки из кабинета Алистера в последнее время? — спросила я. — Дорогая девочка, вопрос в том, когда я не слышала странных звуков из этого кабинета? — она погладила меня по щеке. — Добро пожаловать домой, Уитни Дарлинг. А теперь отправляйся в постель. Мой желудок заурчал. Адель улыбнулась. — По дороге загляни на кухню. Насладись сырным данишем. Стекло разбудило меня задолго до восхода солнца, когда ночь еще расплывалась по небу, как чернила. И после двух лет уверенного игнорирования я решила, что пора наконец ответить. Серебристый лунный свет проливался сквозь открытые окна мастерской, танцуя по древним, пахнущим океаном стропилам, полкам и стеллажам со сверкающим выдувным стеклом, а затем мягко стекал по моей вспотевшей коже. На мне все еще была белая шелковая ночная рубашка, волосы закручены в беспорядочный пучок на голове, но я уже сняла зеленую полевую куртку, в которой отправилась в прохладный поход из дома. Огонь светился в печи передо мной, как какое-то мудрое и голодное чудовище, согревая соленый воздух до тех пор, пока он не стал достаточно густым на вкус. Пот лился ручьями по моей груди и струйками стекал по спине. Я сосредоточилась на боли в руках и плечах, устремив взгляд на мягкий оранжевый шарик на конце трубки. Я ждала, когда стекло зашепчет. Ждала, что оно докажет, что дедушка написал в своем письме правду. Что если я буду внимательно слушать, то стекло поможет мне. И если я смогу сделать это достаточно быстро, то, возможно, мне удастся снять проклятие, не выходя замуж за Эфраима Каллагана. К сожалению, стеклу всегда нравилось насмехаться надо мной — особенно тогда, когда я больше всего хотела его понять. О, оно взывало ко мне, как взывало к Сету, и к дедушке, и ко всем избранным Дарлингам, которые могли слышать его раньше. Но в отличие от них, для меня стекло говорило загадками. Удручающими, неразборчивыми, глупыми загадками. — Слушай, ты мне тоже не очень нравишься. Но я — все, что осталось. Так что говори со мной или замолчи навсегда. Понятно? — я крутила трубку, мысленно отсчитав от десяти. Если к нулю стекло не заговорит, значит, все. Я возвращаюсь в постель. Завтра попробую еще раз. Три. Два. Один. Я опустила трубку, мое терпение иссякло. Разбита. Я стиснула зубы. — Больше никаких головоломок. Если ты хочешь, чтобы я осталась и выяснила, что происходит, тогда сотрудничай. Помоги мне. Разбита. Разбита. Разбита. Я прищурила глаза, задохнувшись от нахлынувшего раздражения. — Все. С меня хватит. Я ухожу. Я бросила трубку на пол рядом с полировочным столом и повернулась к двери. Раздалась одна пронзительная нота, высокая и прерывистая. Я оглянулась через плечо на старое дедушкино пианино, которое стояло похороненное под кусками стекла и полузаполненными скетчбуками. Пианино было одним из многих альтернативных способов творчества, которым Алистер предавался в те дни, когда стекло молчало. Бледное дерево старого инструмента делало его непохожим ни на один из тех, что я когда-либо видела. Состарившееся, иссохшее, полное тайных историй, как и сама стекольная мастерская. Я забыла о пианино и о невидимом призраке, который любил на нем играть. Я снова шагнула к двери и потянулась за курткой. Раздалась еще одна пронзительная, злая нота, и воздух вокруг меня задрожал, заискрил, как будто вот-вот ударит молния. Я задержала дыхание. Разбита. Это слово прошептали прямо рядом с моим ухом таким тихим голосом, что я почти не услышала его. По кончикам пальцев побежали ледяные иголки. Волосы на руках встали дыбом, и краем глаза я увидела ее. Светлые волосы, белое платье. Это была женщина из окна наверху.