Я попятилась назад, повернувшись на пятке, затем споткнулась и ударилась о полировочную скамью. Мои руки взметнулись, чтобы ухватиться, и опрокинули трио голубых ваз. Они упали на пол и разбились вдребезги, а я присоединилась к ним, сильно ударившись копчиком. Боясь, кого или что могу увидеть, я не отрываясь уставилась в пол, отстраненно осмотрев сверкающий лазурный беспорядок. Стеклянные капли на массивной люстре над головой звонко покачивались. Разбита. Я подняла глаза. У люстры было имя. Гордость Уильяма Дарлинга. Некоторое время она висела в большом зимнем саду дома Дарлингов, сверкающая, восьмисотфунтовая7, бесценная центральная деталь. В маленькой каменной стеклодувной мастерской она выглядела почти нелепо. Однажды я спросила дедушку, почему тяжелая, изящная вещь теперь висит здесь, а не в доме. Он очаровательно улыбнулся и сказал, что люстра всегда говорила ему, что у нее здесь своя судьба. — И у тебя, и у меня, у обеих, — проворчала я, собираясь встать. Но остановилась, когда кончик моего пальца коснулся небольшой гравировки на камне — одинокой буквы «П». Я замешкалась, обводя взглядом грубую резьбу. Как и призрак, никто из нас не знал, откуда взялась эта гравировка, и что она означала. Мы предполагали, что это клеймо каменщика. Но когда я была маленькой девочкой, а потом молодой женщиной, обучающейся в студии, Алистер использовал этот неровный шрифт как возможность напомнить мне некоторые слова, начинающиеся на эту букву. «П — это перфекционизм, идеала не существует», — говорил он. Или. — «П — это приверженность. П — это потребность. П — это противостояние». Я на мгновение закрыла глаза, сердцебиение стало замедляться. — П — это потребность, — прошептала я. Две капельки слез снова заблестели в уголках моих глаз. — Нам нужно выполнить поручение, мисс Дарлинг. Я вскрикнула, едва не выскочив из собственной кожи, и обернулась на хриплый голос. Эфраим выпрямился, оттолкнувшись широким плечом от дверной рамы, откуда он наблюдал за мной неизвестно сколько времени. В его темно-изумрудном взгляде плясало веселье. Взъерошенные черные волны небрежно спадали на лоб, а квадратную челюсть покрывала многодневная щетина. На нем была чистая белая рубашка на пуговицах, рукава которой закатаны до локтей, обнажив загорелые мускулистые предплечья и светлые джинсы. Я стояла на шатких ногах, прекрасно понимая, что выглядела как подогретая смерть. — Тебя не было в твоей комнате, — сказал он, сделав неторопливый шаг ко мне. — Признаюсь, это последнее место, где я ожидал тебя найти. Я думал, что ты уже на полпути назад в Чарльстон. — Ты был в моей комнате? — я ненавидела то, как дрожал мой голос. — Пойдем со мной, Уитни. Я покраснела, застыв на мгновение, прежде чем сделать движение к трубке для выдува. — Я в самом разгаре. — Боюсь, нервные срывы не в счет. Пойдем. — Куда? Его губы растянулись в улыбке. — Думаю, ты знаешь. Я предпочитаю уладить этот вопрос между нами. Я подняла подбородок, борясь с колотящимся сердцем. — А если я передумала? Движение у окна, мелькание белых юбок почти заставило меня посмотреть. Его глаза потемнели. — Для этого уже слишком поздно. Я попыталась сглотнуть, но во рту пересохло. — Дедушкин адвокат не должен был вносить поправки в завещание. Должен быть другой способ. Эфраим сардонически улыбнулся. — Вообще-то в завещание можно вписать все, что угодно. Поверь, я проверял. Несколько раз. Как и мои адвокаты. — Адель и Роза планируют большую свадьбу, — сказала я, ненавидя дрожь в голосе. — Никто не одобрит, если мы уедем ночью. — Поскольку я приношу большую жертву, мы сделаем это по-моему. Откажешься, и ты снова подведешь Дарлингов, а не меня. — Он сделал еще один шаг. Мои пальцы переместились к знакомому учащенному сердцебиению у основания горла, предупреждающему о приближающейся панике. — Я еще не пила кофе. Он усмехнулся, издав глубокий, угрожающий звук. — Я принесу тебе латте после. Твой заказ в Старбаксе все еще готовят за пять минут? Он был уже близко. Я уловила его запах. Соленой воды и природы. Мой пульс подскочил. Я указала на свою белую ночную рубашку и парусиновые туфли-лодочки. — Я вся потная. — Почему-то мне это кажется еще более уместным. — Он двигался быстро. Слишком быстро. Одним плавным движением обхватил меня за бедра и перекинул через плечо. Охваченная ужасом, я била кулаками по его спине, пытаясь сохранить равновесие. — Эфраим, остановись. Опусти меня на землю. Сейчас же! Его рука сжалась, как стальные тиски, вокруг моих ног, и он направился к двери. — Что ты сделаешь, потащишь меня, брыкающуюся и кричащую, в здание суда? — Конечно, нет. — Свободной рукой он шлепнул меня по заднице. — Сделаем это в моем доме. Мы же не животные. Я снова ударила его по спине, но он даже не вздрогнул. Я старалась не обращать внимания на то, что ночная рубашка задралась на бедрах, и на то, как его пальцы впиваются в мою голую кожу. — Ты сошел с ума. Все на этом острове сошли с ума. — Тогда ты должна чувствовать себя здесь как дома. — Он вышел из студии и спустился по ступенькам. От холодного воздуха у меня перехватило дыхание. — Мы оставили мою куртку. Эфраим, мне холодно. — В машине будет тепло. Луна скрылась за тучами, и ночь стала совсем черной. Лишь слабый свет проникал сквозь окна студии, и я смогла разглядеть очертания внедорожника, припаркованного на берегу реки. — Ты действительно меня похищаешь? — Разве можно похитить жену? — Я не твоя жена, — я снова ударила его кулаком в спину. — И, да, я считаю, что это возможно. Уточню в полиции. Его пальцы впились в мою кожу. — Для твоего удобства, мой старый друг, шеф полиции, будет нашим свидетелем на церемонии. — Ты же не серьезно. — О, моя милая Уитни. — Он опустил меня на свое мускулистое тело, и ночная рубашка задралась еще выше. Он крепко прижал меня к себе, распахнув пассажирскую дверь. — Я всегда серьезен.