— Папа говорил что-нибудь? — Нет, он хрипел. И ругался. И снова Брянцев вызвал Митрофанова на допросы и подводил разговор к той ночи, когда был убит Полунин. — Вы хорошо помните, что не выходили из дому? — Спал, как пропастина! Хоть чем поклянусь! — Митрофанов прижимал руки к груди, а глаза бегали пугливо и тревожно. — Язык врет, а глаза говорят правду! — наседал на него следователь. — Они говорят, что вы просыпались в ту ночь. — Дрых, как пропастина! — Как заклинание повторял и повторял Митрофанов, вытирая потное красное лицо ладонью. — Убийца скоро будет изобличен и даст показания, — говорил ему Брянцев. — И начнет с того, что выдаст сообщника. По крайней мере, постарается свалить на него большую часть вины, а сам прикинется овечкой. Нам известно, что он один из близких Полунину людей, которых, наверное, можно пересчитать по пальцам: Щеглов, Надежда Васильевна, вы с Ольгой… Лично вас ведь многое связывало с Алексеем, не так ли? Вы даже говорили, что он был вам как брат… Митрофанов завороженно слушал, округлив рот и молитвенно прижимая руки к груди. — Поймите: если вы невиновны в смерти Алексея, то вам лучше сказать всю правду до того, как убийца начнет давать показания, — бесстрастным размеренным тоном продолжал внушать ему следователь. — А там ведь уж будет поздно! Будет поздно… Допустим, вы знаете, кто убийца, и вовремя не сообщили об этом — ваше молчание будет истолковано на суде, как недонесение о преступлении. Статья стодевяностая Уголовного кодекса… — Сколько? — встрепенулся Митрофанов. — До трех лет лишения свободы! Митрофанов сокрушенно помотал головой. — У вас еще есть время подумать над тем, что я сказал. Посоветуйтесь с Ольгой. Прикиньте все «за» и «против». Я думаю, что чистосердечное признание в любом случае будет вам на руку. В любом случае! — многозначительно протянул Брянцев. — Даже если ваши руки выпачканы в крови вашего друга… — Никогда! — в отчаянии выкрикнул Митрофанов и закрыл лицо ладонями. Больше ничего не смог Брянцев от него добиться. Зато Квасова «вспомнила», как второго (или третьего) августа Полунина угощала Щеглова и Ястребкова коньяком. И как, вроде бы шутя, предложила Щеглову составить ей компанию в Сочи. Он в ответ спросил: «А сколько денег с собой возьмешь?». Ответила: «Сколько надо, столько и возьмем. Тонны две хватит?». И Щеглов сказал: «Тогда поехали!». — Думаете, они и до этого были знакомы? — Конечно! Всю дорогу в гляделки играли, а один раз даже — я сама видела, ей-богу! — Герман ущипнул ее за мягкое место, и она ничего, будто так и надо. Ну потом Надя поднялась и сказала: «Допивайте без меня». И пошла. А Герман догнал ее, и они еще постояли у калитки, о чем-то поговорили. Он ее за руку держал все это время. Я спросила у Алика: «Неужели они это всерьез — насчет юга?». И Алик сказал: «Теперь уж он от нее не отстанет!» Полунина не верит своим ушам Брянцев с трудом узнал ее в женщине, которая прошла через кабинет к его столу. Вместо распущенных по плечам пышных волос с кокетливой челкой на лбу — наспех завязанный на затылке узел. Глаза подпухшие — должно быть, плакала незадолго до того, как отправиться на допрос. И никакой косметики. Южный загар с тусклым сероватым оттенком только подчеркивал неотвратимые признаки увядания, которые с помощью умело наложенной косметики еще можно было скрыть от посторонних глаз, но никак не от глаз мужчины, который живет с тобою и видит тебя такой, какая ты есть в натуральном виде. Как ни крути, думал Брянцев, глядя на Полунину с невольной жалостью, а в бескорыстную любовь цветущего тридцатилетнего мужчины к этой стареющей сорокадвухлетней женщине поверить ой как трудно! Бывает, конечно… — За что мне такое наказанье? — спросила Полунина тихим надрывным голосом. — Который раз вызываете как преступницу, посадили бы уж тогда за решетку… — Да ведь вы догадываетесь, Надежда Васильевна, для чего я вас нынче опять вызвал! — живо проговорил Брянцев, глядя Полуниной в глаза. — Ведь догадываетесь? Если честно? — Я что хочу сказать? Ума не приложу, для чего вам это понадобилось, — ответила Полунина, не отводя от следователя глаз, в которых блестели злые слезы. Брянцев вздохнул. — На последнем допросе вы показали, что впервые увидели Щеглова только второго августа, когда он принес на себе пьяного Алексея. Однако свидетели показывают другое… Полунина возмущенно тряхнула головой: — Я что хочу сказать? Все это чьи-то выдумки! — …Например, работающая вместе с вами в «Эльдорадо» Петренко показала, что вы познакомились с Германом Щегловым еще в июне… Глаза у Полуниной удивленно расширились. — Даже не знаю, для чего это Алле понадобилось! — Щеглов обедал за вашим столом, и вы с ним здоровались. — Посетители ресторана обычно здороваются с официантками, для этого не обязательно быть знакомыми. — Вам известно, что Щеглов сожительствовал с Петренко? Полунина пренебрежительно выпятила губы. — Не сомневаюсь, что Алла сожительствовала с мужчинами. Но почему я должна знать всех ее сожителей? — Но потом-то, потом-то, когда вы близко познакомились со Щегловым, неужели не вспомнили, что он приходил к вам обедать? — У меня много было клиентов… — А сам Щеглов? Он тоже вас не вспомнил? Глаза Полуниной опять увлажнились. — У меня такое подозрение, что Алла зачем-то решила оговорить нас с Германом. Видать, не простила ему, что он… предпочел ей меня… Если, как вы говорите, у них там что-то было… И решила отомстить нам обоим? — последнюю фразу Полунина произнесла с вопросительной интонацией. Брянцев невольно улыбнулся. — Мстительное чувство Петренко как-нибудь проявлялось при вашем общении? — Вообще-то я заметила, что ее отношение ко мне с некоторых пор изменилось в худшую сторону, — ухватилась Полунина за подсказку. Брянцев переключился на другой эпизод: — Вы помните, как второго августа вы подошли к наркологическому отделению, и там уже были Щеглов с Ястребковым. И вы угостили их коньяком, который принесли с собой в сумке. — Я не помню, чтобы когда-нибудь распивала возле наркологии коньяк, — заявила Полунина, и на щеках ее выступили красные пятна. — В наркологии этим летом лечился мой муж. Я, конечно, навещала его. В одной палате с ним лежал и Митрофанов. Обычно мы с Лешей сидели на лавочке у входа. Иногда к нам подсаживались Алик с Ольгой, и я угощала их чем-нибудь вкусным из ресторана. Но коньяк я с ними никогда не пила. — Не с ними, а с Ястребковым и Щегловым, — поправил ее Брянцев. — Пили коньяк и договаривались с Германом Щегловым, с этим, как вы утверждаете, не знакомым вам человеком, о совместной поездке на юг. — Когда это было? — с каменным лицом спросила Полунина. — Второго августа. — Вы это говорите со слов Алика и Ольги? Что ж, я понимаю, почему они такое наговорили на меня, — Полунина грустно покачала головой. — Неужели со зла? — А как вы думаете? — воскликнула Полунина. — Если я его выставила из своей квартиры? — Он, что, такой обидчивый, что мог возвести на вас напраслину? — Получается, что мог, — сказала Полунина и обиженно поджала губы. — А почему бутылка с коньяком в вашей сумке была откупоренной? Вы, что, прихватили коньяк из ресторана? — Что значит «прихватила»? — возмутилась Полунина. — Не думаете ли вы… Я заплатила за этот коньяк, к вашему сведению! Брянцев улыбнулся: — Вот видите, вы все-таки приносили коньяк в наркологию! Полунина поняла, что проговорилась, но деваться ей уже было некуда. — Это получилось случайно! — проговорила он с обидой, смущением и злостью. — Я везла его домой, а по дороге заехала к заболевшей официантке, проведала ее. Ну, и выпили по рюмочке. А потом я зашла в наркологию, посмотреть, что поделывает мой муж. Прихожу, а его нет нигде, и никто не знает, куда он подевался… Тут Алик углядел у меня в сумке бутылку. Пришлось угостить их с Ольгой. А все остальное они придумали, и я не знаю, какую цель они преследуют… — И Щеглова с Ястребковым вы не угощали возле наркологии коньяком? — Я этого не помню, — ответила Полунина.