Алексей первым делом спросил: „Вино принес?“. Я сказал, что принес, только забыл прихватить стакан. Предложил ему забрать бутылку и топать домой. Но он сказал: „Стакан найдется“. И потянул меня к школе. Там у въезда во двор стоят голубятни. Алексей пошарил в траве между ними и забором. Гляжу: в руке у него граненый стакан. Возле голубятен мы и пили. А разговор его был все о том же: оставь Надю, уйди, исчезни! Я сказал ему: пускай Надя сама решит, кто ей больше нужен. И тогда уж не знаю откуда он выхватил нож и кинулся на меня. Я отскочил и бросился в глубь школьного двора, к мастерским. Еще подальше отбежал и остановился. Алексей тоже остановился и спросил: „Что, боишься?“. Я ответил, что уже резаный, хватит с меня. Тогда он опять кинулся ко мне с ножом в вытянутой руке. Я отскочил за яблоню, а он, погнавшись за мной, споткнулся и упал. Я подбежал к нему, наступил на откинутую руку, в которой был нож, а коленом другой ноги уперся ему в спину между лопатками. Я велел ему бросить нож. Но он промычал какое-то ругательство и пригрозил меня убить. Исключительно в целях самозащиты я выдернул из брюк ремешок и стал на всякий случай подсовывать ему под шею. Но пока я возился с ремешком, Алексей изловчился, высвободил правую руку с ножом и занес ее для удара мне в печень. Я непроизвольно потянул за концы ремешка… Сейчас не вспомню, сколько времени прошло. Я находился в состоянии сильнейшего возбуждения и плохо соображал, что делаю. Но когда Алексей захрипел, я тотчас отпустил концы ремешка и стал трясти его за плечи. Я совсем не хотел его убивать, это получилось случайно. Я даже пытался делать ему искусственное дыхание, но было уже поздно… Первой моей мыслью было пойти в милицию и рассказать все начистоту. Но потом я подумал, что мне с моей судимостью вряд ли кто поверит. И никуда не пошел. Я повторяю, что это убийство совершено мною в целях самозащиты, а не из каких-то иных побуждений. Алексей Полунин физически был сильнее меня. К тому же, у него был нож с острым концом…». Когда Щеглов закончил свою исповедь, адвокат Ливанова попросила у следователя разрешения задать своему подзащитному несколько вопросов. — Какими действиями сопроводил Полунин свою угрозу убить вас — после того, как вы потребовали, чтобы он бросил нож? Щеглов без запинки ответил: — Он изготовился ударить меня ножом в живот, в область печени. Если бы я мгновенно не среагировал, потянув за концы ремешка, то наверняка получил бы смертельное ранение. — Были ли еще моменты во время вашей последней ссоры с Полуниным, когда вам грозила смертельная опасность? — Да, был еще один такой момент, — так же торопливо, без запинки ответил Щеглов. — Это когда после моих слов, что я уже резаный, Алексей Полунин сделал новый выпад с ножом в вытянутой руке. Считаю, что он лишь случайно промахнулся. Жидковато, подумал Брянцев. Он предпочел бы иметь дело с более дотошным и въедливым адвокатом. А с этой симпатичной дамой и спорить не о чем. Вместо вдумчивого, скрупулезного поиска смягчающих вину обстоятельств и допущенных следствием ошибок, Ливанова изо всех сил старалась натянуть на своего подзащитного овечью шкуру. Брянцеву понятен ее неуклюжий маневр: отвести от Щеглова обвинение по самой страшной статье — в умышленном убийстве из корыстных побуждений, совершенном с особой жестокостью. На суде она наверняка станет доказывать, что ее подзащитный совершил всего лишь неосторожное убийство или допустил превышение пределов необходимой обороны. А суд, выслушав мнения обеих сторон, в конечном итоге может определить ему наказание за умышленное убийство без отягчающих вину обстоятельств. Ну что ж, добро! Выяснить, кто из них, Щеглов или Полунин, был физически сильнее, для следствия большого труда не составит. И была ли у Щеглова такая уж необходимость «подсовывать» под шею Полунина ремешок, когда тот лежал на земле, а самбист Щеглов утвердился на нем сверху? И почему Щеглов не мог просто убежать в тот момент, когда Полунин находился от него на расстоянии четырех метров?.. В свое время ответы на эти и другие вопросы будут даны. Но сейчас Брянцева интересовало другое: местонахождение ножа, которым Полунин якобы угрожал Щеглову, бутылки из-под «Империала» и стакана, кроссовок, которые были на ногах Щеглова в ночь убийства, ремня, которым Щеглов задушил Полунина… Переглянувшись с адвокатом, Щеглов пустился в перечисления: — Нож я сперва принес к себе к себе в комнату, спрятал в тумбочке и при первом удобном случае вернул на прежнее место — в стеклянную банку на холодильнике в Надиной кухне. Потом ее сын Сережа потерял его в лесу… Кроссовки Щеглов бросил в мусоропровод. А бутылку из-под «Империала» и стакан — в смотровой колодец, по пути домой с места убийства. Ремень же, которым душил Полунина, потерял. Покинув следственный кабинет, Брянцев зашел в дежурную часть тюрьмы и оттуда позвонил Горелову, который как раз в это время допрашивал Полунину. — Как дела? — Как сажа бела, — ответил опер. — Передай ей, что ее друг по первому делу во всем признался. — Нет, правда? — не поверил Горелов. — А Пал Иваныч что делает? — У себя он. Сидит весь день возле телефона. — Есть надежда? — Она всегда с нами. — Ладно, я часа через полтора подойду. Хлопотливый денек Первая часть показаний Полуниной мало чем отличалась от ее предыдущих «откровений». Но как только ей стало известно о признании Германа в убийстве, ее будто подменили. Будто где-то внутри у нее прорвалась плотина — слова хлынули нескончаемым торопливым потоком. — Пришлось включить диктофон, — сказал Горелов. — И еще она потребовала, чтобы адвокат ушел. Вот… — опер взял со стола заявление Полуниной и зачитал несколько строк: — «…отказываюсь давать показания в присутствии защитника, так как мне придется касаться интимных сторон моей жизни, и мне затруднительно будет это делать при защитнике-мужчине…» — тут опер бросил на Брянцева выразительный взгляд: — Вообще-то, конечно… Из диктофонной записи показаний Н.В.Полуниной: «…Последнее время мой муж на почве пьянства не мог выполнять супружеские обязанности… …Второго августа, часов в десять вечера, Щеглов неожиданно пришел ко мне в отсутствие мужа, который в это время должен был находиться в наркологии. И так умело заговорил мне зубы, что у меня не хватило воли выставить его вон. Герман предлагал мне переспать с ним. Я отказывалась, а он пытался раздевать меня… Тут мы услышали, как открылась входная дверь. Это пришел из стационара Алеша. К счастью, Герман успел выскочить в окно, хотя, конечно, по моему растрепанному виду Алеша наверняка что-то понял. Но он ни слова, ни словечка не сказал мне. Повернулся и ушел обратно в наркологию. А четвертого августа Герман пришел днем. Я была дома одна. Он влез в комнату через окно, которое я ему открыла… Не знаю уж, как это получилось, но он на этот раз добился своего… С этого времени он стал бывать у меня каждую ночь. Одиннадцатого августа муж заявился домой в третьем часу утра. Он постучал в окно, чего раньше никогда не делал, и я решила, что это Герман. Отодвинула шпингалет, отворила створку окна. Под окном никого не было. Я выглянула наружу и увидела, как муж заворачивает за угол. Бросилась открывать ему дверь, а окно от волнения не подумала закрыть… …Алеша был весь перепачкан в земле. На лице сочились кровью ссадины. Одной рукой он держался за горло. Я провела Алешу в его комнату, помогла снять грязную одежду и обтерла ему влажным полотенцем лицо. А он тем временем рассказывал… Говорить ему было трудно… Он рассказывал про каких-то парней, которые накинулись на него, стали бить, повалили на землю и душили палкой. Алеша потерял сознание, а когда очнулся, то парней уже не было поблизости. Возле дома хватился ключей — в кармане пусто. Потому и постучал в окно. Я спросила, чего это его занесло на школьный двор. Это там, он сказал, парни его били. Оказывается, они с улицы заманили его туда. Пообещали угостить вином. Ну, конечно… Уложив Алешу спать, я вернулась к себе и увидела в своей комнате Германа. Он сидел на кровати и курил. Сердито спросил: „Опять твой приперся?“. Я рассказала, что случилось с мужем. И тогда Герман сказал: „Жаль, что не задушили совсем“. После этого велел мне пойти посмотреть, спит ли Алеша. И пригрозил: „Пускай только еще раз прибежит!..“. А когда уходил от меня, то не велел никому болтать, что Алешу душили парни. Я спросила, почему надо из этого делать тайну, и Герман сердито сказал: „Делай, что велю!“. А ночью двенадцатого… Часа в два Герман влез ко мне в окно. Он был необычно возбужден. Сразу сорвал с меня ночную рубашку, повалил прямо на пол и… приступил к делу. Видно, мы наделали шуму, от которого Алеша проснулся. Короче, он застиг нас на месте преступления… Пока я одевалась, они вышли на кухню, и вскоре я услышала грохот и крики. Не помня себя, я выскочила на кухню и увидела Лешу на полу. Герман держал его за руки, упираясь коленом ему в грудь. Я велела Герману убираться домой, но он как вызверился на меня: „Заткнись, такая-сякая, без тебя разберемся!“. Я почувствовала себя совершенно безвольной, и когда он показал мне на дверь: „Ступай к детям и запрись там!“ — я тут же вышла из кухни… …Я слышала, как хлопнула входная дверь. А немного погодя, выглянув в коридор, увидела, что Леша надевает у порога кроссовки. Я и добром просила его никуда не ходить, и кричала на него, и за руку пыталась удерживать. Сердце подсказывало: случится что-то страшное, непоправимое. Но ничего не могла сделать… …Почти всю ночь я не спала. А утром Герман заявился выпивший, прошел на кухню и тихо, с ухмылкой сообщил: „Грохнул я твоего…“. Я сперва не поверила. Вернее, не хотела верить. „Где он?“ — спросила я. Ответил: „Придет время — узнаешь“. Я заплакала, и тогда он меня предупредил: „Гляди, проболтаешься — с тобой тоже разделаюсь, и никто ничего не докажет!“. Я думаю, так оно и было бы… Потом, уже в Сочи, он рассказал мне подробно, как все было. Когда Алеша догнал его той ночью на улице, Герман сказал ему, что приходил ко мне последний раз и что больше меня не увидит. Сказал, что чувствует себя виноватым перед Алешей и сожалеет обо всем, что произошло. Алеша, добрая душа, тут же простил его, и они — не знаю, верить Герману или нет — даже поцеловались. Ну а потом Герман предложил по такому случаю выпить. Скрепить мировую. Не поленился, сходил домой за вином. А стакан, сказал, у него припрятан во дворе школы. Вот и пошли туда… Если верить Герману, Алеша и сообразить ничего не успел. Даже, говорит, не пикнул… Я что хочу заявить? До сих пор я скрывала правду, потому что боялась Щеглова. Даже после его ареста у меня не было уверенности, что через некоторое время он снова не окажется на свободе. Ведь я знаю, какой он изворотливый и хитрый. Он внушил мне, что против него нет ни одного серьезной улики, и поэтому его вину нельзя будет доказать. Еще я боялась, что следователь не поверит мне до конца, а Герман уж постарался бы меня оговорить. Тем более, что я сама во многом виновата… …Еще Герман признался мне, что специально так подстроил, чтобы Алик засветился перед самой смертью Алеши. Ведь мой муж вышел тогда во двор как раз затем, чтобы позвать к себе домой Германа. Для мужского разговора. Хотел окончательно разобраться с ним. Он мне сам об этом сказал после того, как я выгнала Алика. Но Герман очень ловко подставил вместо себя Митрофанова. А если бы тот не выполз в ту минуту во двор, то Герман кого-нибудь другого использовал в своих целях. Того же Ястребкова. Тогда бы Ястребкова вы заподозрили в убийстве… …Алик Митрофанов видел, как Герман, а вскоре и мой муж прошли среди ночи мимо его окна. На другой день он спросил у Германа, куда они ходили и почему Алексей не вернулся домой. Герман велел ему держать язык за зубами. Когда стало известно, что Леша убит, Алик с Ольгой, конечно, догадались, чьих рук это дело. Вскоре после нашего возвращения с юга Алик сказал Герману, что следователь, кажется, подозревает его, Алика, в убийстве Алеши. Герман посоветовал ему ни в чем не признаваться, потому что нет у следователя никаких доказательств его вины, а, значит, нечего ему, Алику, опасаться. И после этого Герман стал намекать следователю, что будто бы Алик готов признать свою вину. …Еще летом, когда мы только познакомились, Герман попросил меня свести его с некоторыми людьми… Вы знаете, с какими… Я пыталась объяснить ему, что так просто с ними не знакомятся. Но он заверил меня, что эти люди только спасибо мне за него скажут и что такие, как он, для этих людей на вес золота. В общем, я сумела устроить ему встречу с нужным человеком. Не знаю, о чем они говорили, но я почувствовала, что Герман остался недоволен результатами. Мне он сказал только, что еще докажет кое-кому, чего он стоит. После убийства Леши он перестал от меня скрывать, что хотел бы стать профессиональным убийцей и что рассчитывает получать за свою работу хорошие деньги. Алика он убил из опасения, что тот в конце концов не выдержит и признается следователю, что видел, как в ночь убийства Алеши они прошли мимо его окна в сторону школы — Герман, а за ним Алеша. Но у Германа была и другая цель. Ему хотелось совершить убийство так, чтобы комар носа не подточил, чтобы не было ни свидетелей, как в случае с Алешей, ни улик. Чтобы не допустить ни единой ошибки. Он был уверен, что Алика и Ольгу прикончил „чисто“. Даже свой уход на ночь к родителям разыграл так, что у меня и в мыслях не было подумать о чем-то там. В воскресенье с утра он с мрачным лицом сидел у окна и смотрел на улицу. Когда я с ним пыталась разговаривать, отмахивался, как от назойливой мухи. Я постаралась сготовить вкусный обед. Выставила коньяк. Хотела как-то угодить. А он к коньяку не притронулся. К еде сразу начал придираться: сказал, что кабачки пахнут рыбьим жиром, а лангет несвежий, подогретый. Я обиделась, что-то сказала, а он швырнул тарелку на пол. Ну, тут и совсем… Я заплакала, а он обозвал меня на букву „п“ и еще прибавил: „старая…“. И убежал. Сначала в домино играл, потом — я видела в окно — сходили с Аликом в магазин… Вечером вернулся от Алика и опять не разговаривает. Смотрит в окно. Мне он показался трезвым. Уже давно стемнело, когда он вдруг сказал, что будет ночевать у родителей. Я спросила, за что он на меня взъелся. И опять заплакала. „Ты тут ни при чем, — сказал он. — Просто у меня сегодня душа не на месте. Надо побыть одному. Завтра спокойно поговорим“. И действительно, утром пришел в хорошем настроении, схватил меня в охапку — дети были в школе — и на руках понес в постель. Потом попросил поесть, вчерашние лангеты умял — только за ушами трещало. Но когда я узнала про Алика и Ольгу, то сразу поняла, почему Герман не ночевал у меня. Правда, спрашивать его я ни о чем не стала. Только нарвалась бы на грубость. На другой день он поехал к следователю. Вернулся поздно и в хорошем настроении. Теперь, сказал, можешь спать спокойно, больше тебя не будут таскать на допросы. Меня, сказал, пускай вызывают. Мне, сказал, теперь даже очень интересно их послушать. В тот вечер он и признался мне в убийстве Алика и Ольги. Даже с подробностями. Ольга спала, когда он, накачав Алика водкой до бесчувствия, прошел в комнату и задушил ее своим отработанным приемом, даже не прикоснувшись к ней руками. Так быстро все сделал, что она и глаз не успела открыть. А потом уложил ничего не соображавшего Алика спать на полу возле стола. Две подушки сунул ему под голову, накинул на шею петлю и убрал подушки…