— Удачи тебе! — улыбнулся тот, хлопнув Лиона по плечу, и зашагал к лестнице. День клонился к вечеру. Так что пришло время ему встретиться с полковником и забрать свою компенсацию. Глава 9 26 августа. 19:45 1. Серый седан управлявшийся умной электроникой неторопливо и аккуратно вез Константина Федоровича Завьялова к условленному месту встречи на берегу Москва-реки. Полковник отпустил мысли в свободное плавание, лишь изредка отмечая про себя каждый случай, когда они, ныряя в темноту его подсознания, выныривали с образом его единственной дочери. Но это был лишь молчаливый подсчет случаев. Не более того. Он не следовал за мыслями. Не предавался воспоминаниям. Не испытывал эмоций. Он, как аппарат для фиксации результатов какого-нибудь эксперимента по квантовой механике, просто безучастно щелкал, меняя цифры на табло подсчета попавших на него световых частиц. Взгляд его был устремлен за окно. Вечерняя Москва 2032 года была поистине впечатляющим, завораживающим зрелищем. Еще четыре года назад ничего подобного и представить было нельзя. Динамическая подсветка, объемные рекламные проекции, лазерные мини-шоу прямо в облаках. Все это выделяло на фоне темноты стройные силуэты вновь выросших в центре небоскребов и тщательно отреставрированных старых зданий. Они перемежались огромным количеством зелени и удивительным образом гармонировали между собой. По левой стороне дороги начался небольшой парк, в глубине которого прятался всемирно известный стадион, который больше не принимал спортивные соревнования, превратившись в спортивный музей. Искусственного света стало меньше. Только старые добрые чугунные столбы уличных фонарей. Правда, свет в них нынче был намного ярче и ровнее. Набережная, отделенная от воды резной оградой позапрошлого века и вымощенная почерневшей от времени плиткой, была абсолютно пуста. Она представилась Завьялову декорацией к историческому фильму с Прохором Захолустиным. Автомобиль плавно притормозил, свернул к обочине и остановился. Пассажир открыл дверь и рывком выбрался наружу. Самый жаркий за последние девять лет август готовился передать свои права эксцентричному сентябрю. На западном горизонте армия тяжелых серых туч собиралась под знамена заходящего солнца, чтобы со дня на день пойти в атаку на болезненно вылизанный, до боли аккуратный, невыносимо правильный Чистый город. Воздух пронзительно пах водой. Темная, молчаливая река, казалось, замерла в своем бетонном желобе. Словно прервала свое неизбежное движение к далекому океану, чтобы полюбоваться на творение человеческих рук и предаться своим, недоступным человеческому пониманию размышлениям. Только редкие порывы совсем теплого еще ветра, прогоняли по ее поверхности мелкую рябь. Мужчина стоял спиной к тротуару, опершись о резную ограду набережной. При виде его чуть ссутулившейся фигуры, замершей на фоне сказочного разноцветья вечернего неба, сердце полковника тоскливо сжалось. Воспоминания, запертые им в темной комнатке на задворках мозга, зашевелились. Их скользкая рука вцепилась в ручку двери и принялась дергать ее изо всех сил. Воспоминания хотели вырваться наружу. Ладонь, замерла на кромке открытой двери автомобиля, из которого он только что выбрался. Он, в который уже раз за этот бесконечный день, прикрыл глаза и медленно выпустил из легких весь без остатка кондиционированный воздух салона. Потом наполнил их воздухом, разбавленным речной прохладой и близкой осенью. Снова медленно выдохнул. Только после этого открыл глаза, взял с сиденья папку с бумагами и мягко толкнул дверь. Она закрылась с приятным тяжелым звуком. Одернув полы пиджака, Завьялов шагнул в сторону ждавшего его мужчины. Когда он подошел на расстояние нескольких шагов, человек заговорил, даже не обернувшись. В его голосе полковнику остро почувствовались нотки безбрежной тоски. — Она вышла замуж. Они ездили в свадебное путешествие в Европу, а теперь по субботам она готовит пасту с овощами, открывает бутылку вина и они смотрят кино на своей модной видеосистеме… — Я не был на свадьбе, как ты можешь догадаться, — отозвался полковник, останавливаясь рядом. Он тоже оперся об ограждение, их плечи почти соприкоснулись, — Я вообще его в глаза не видел… — Ты же знаешь, как часто теперь мужики ведут себя как плаксивые девчонки? — Альберт посмотрел на полковника, и Завьялов смог увидеть, как недовольная гримаса исказила такое знакомое, почти не изменившееся за четыре года лицо, — даже хуже девчонок! Они так не уверены в себе. Ноют все время. Раньше некоторые из них могли спрятать свои комплексы за заборами из длинных верениц нулей на их банковских счетах. Они вообще любили цифры. Количество звезд в отелях, цилиндров в двигателях автомобилей, квадратных метров в квартирах на Причистинке. Все эти цифры каким-то образом скрепляли их разрозненные представления о самих себе во что-то хоть немного цельное. А что получилось теперь? Теперь никого в этом городе уже не удивишь никаким количеством звезд, цилиндров или чего бы то ни было. Теперь эти цифры расползлись по всем, более-менее вменяемым, представителям вида. Расползлись и потеряли свой чудесный скрепляющий эффект. И все эти оцифрованные личности развалились. Стали похожи на бесформенные кучки бумажного мусора. Завьялов молча покивал. Ему нечего было возразить. А мысль Альберти устремилась дальше. — Им по-прежнему хочется любви, — размышлял он, — Их по-прежнему тянет к красоткам с упругими попками. Но у них совсем нет какой-то здоровой самодостаточности. Нет спокойствия, уверенности, понимаешь? Они как попрошайки, честное слово. Как избалованные дети. Буквально выпрашивают любовь у понравившихся женщин. А если те, по каким-то, только им ведомым причинам, соглашаются подарить им ее, немедленно принимаются распускать нюни. «Ты меня не любишь. Ты меня не ценишь. Я видел, как ты разговаривала с этим типом из офиса. Ты хочешь уйти от меня. Хочешь разрушить всю мою жизнь». Тьфу! Мне хочется не то, что блевать, мне хочется застрелиться, чтобы не видеть всего этого. Альберт сморщился, изображая крайнюю степень отвращения. А полковник снова лишь кивнул, ловя короткой челкой очередной порыв ароматного ветра. — Что случилось? — все не унимался Альберт, — С чего, вдруг, женщинам терпеть это нытье? Или у них все тоже перепуталось в головах? Или они незаметно для меня стали настолько сильнее, что просто прощают этим нытикам их неистребимую инфантильность? Может, это очередной виток эволюции? А может, так было всегда, просто у меня не хватало внимательности или времени, чтобы это разглядеть? — Думаешь, муж Евы такой же? — полковник провел кончиками пальцев от крыльев носа до подбородка. — А ты надеешься, что у нее хватило ума не идти этим путем? — вопросом на вопрос ответил Альберт. — Возможно… — А ты знаешь, что девушки склонны выбирать себе мужчин, похожих на отцов? — Я слышал об этом, — раздумчиво произнес полковник, — но, если честно, не думаю, что это какая-то большая правда. — Может и нет, — поморщился Альберт, — но все же… Если предположить на секунду. Мы ведь с тобой обсуждаем вероятность. Так вот, если это хотя бы отчасти так, скажи мне, не был ли ты сам таким? Не сейчас, нет. Сейчас она тебя уже не знает. Да и не так это важно, наверное. Ведь она уже сформировалась. Важно то, каким ты был тогда. Когда она видела тебя каждый день. Когда видела, как ты относишься к ее матери. Так что скажешь, Константин Федорович, не выпрашивал ли ты любви у своей бывшей жены? — В какой-то момент, почти наверняка, — после недолгого раздумья тихо проговорил полковник, с удовлетворением отмечая, что провокационный вопрос вызвал не гнев, а скорее смирение. Никаких стальных шариков в висках, — Ты знаешь, я с трудом могу вспомнить то время. И того себя… Не знаю как объяснить. — О, — неожиданно тепло улыбнулся Альберт, — я понимаю, о чем ты говоришь. Очень хорошо понимаю. — Серьезно? — удивился Завьялов. — Абсолютно, — улыбка агента стала немного печальной, а голос наполнился мягкостью. Такого Альберта полковнику слышать еще не приходилось, — Я вот совсем не помню того парня, который поступил на службу в молодое, но такое могущественное агентство. Сколько прошло? — Одиннадцать лет, — хмыкнул Завьлов. — Ну да… Я помню, что был кто-то, кто отдал этому всю свою юность и молодость. Помню, что ему это отчего-то нравилось. Помню, что он был хорош в своем деле. Но даже этим воспоминаниям я не очень доверяю. Они словно спрятаны от меня за матовым стеклом, — Альберт похлопал ладонью по металлу ограждения, — Но вот чего я совсем не помню, так это того, кем был этот парень. Чего он хотел, чему радовался, чего боялся. — Все правильно, — непроизвольно покивал Завьялов. — Потому что однажды, — не стал прерываться Альберт, — в аккуратной постели, в квадратной комнате на втором этаже тренировочного центра АТБ, проснулся совсем новый человек. И он был совсем не знаком с тем, который уснул там за восемь часов до этого. Я не знаю, почему так произошло. А, может, и не хочу знать. Я увидел все по-другому. Увидел самую суть вещей. — А может, не увидел, — проговорил Завьялов, окунаясь в воспоминания о собственных одиноких вечерах в стерильно-чистой квартире на углу пятой улицы и Снежного проспекта спрятанного от всего мира Наногорода, — Может ты просто забыл о том, что раньше не видел ее. Мне теперь кажется, что видеть суть вещей естественно. — Вот именно, — Альберт радостно ткнул указательным пальцем в сторону собеседника, — Именно. Ты просто умница, полковник. — Вот и я забыл, — пожал плечами полковник, — Забыл, каким был мужем. Забыл, каким был отцом. — Да… — вздохнул агент и снова отвернулся к воде. — Может все не так и плохо? — полковник вздохнул вслед за Альбертом, — я про поездки в Европу и кино по вечерам. Может, так и должно быть? Может он не из этих твоих, развалившихся цифровых личностей? — Я очень хочу в это верить. — Ты ведь смотришь за ней, да? За Евой, — голос Завьялова прозвучал чуть взволнованней, чем следовало, — Ты никуда не уезжал из Москвы? — Не уезжал, — признался Альберт, смиренно опустив подбородок на грудь, — Я приглядываю за ней. Краем глаза. Полковник закрыл глаза и шумно вдохнул успевший уже чуть остыть воздух. Мимо них торопливо проехала машина полиции. Проблесковые маячки станцевали свой молниеносный двухцветный танец на тротуаре набережной. — Ты знаешь, — склонил голову Завьялов, — я даже рад это слышать. Не знаю как это возможно. Не знаю почему. Но факт есть факт. Альберт лишь пожал плечами. — Я испугался, что у нее проблемы с алкоголем, представляешь!? — признался полковник и протянул Альберту папку, которую держал в руке. — Не переживай, Константин Федорович! — агент взял папку, открыл и начал просматривать документы в свете уличного фонаря, — бывает, иногда, она увлекается. Когда тоска особенно навязчива. Бутылка или даже полторы за вечер. Потом, на следующий день у нее болит голова и пробежка, даже сокращенная почти вполовину, дается ей с трудом. Но так бывает редко. Очень, очень редко… — Ладно… — мотнул головой Завьялов, — ты меня успокоил. Правда. Значит все не так плохо, как я себе нафантазировал. — Не так плохо, — поддержал его легкой улыбкой Альберт, — она умница. — Да, — Завьялов тоже не смог удержаться от улыбки, — она умница, это верно. Она большая умница. Она думает, что люди стали счастливее. Говорит, что это, возможно, из-за того, что все стали намного обеспеченнее. — Не знаю, полковник, — Альберт постучал ладонью по шершавой поверхности ограды, — Россия разбогатела, это верно. Но мне иногда кажется, что эго этого народа просто сбежало из их кошельков. И это, наверное, неплохо. Только вот это эго, оно не убежало прочь. Оно нашло какое-то новое пристанище. Или ищет. Это что-то новое. В масштабах целой нации. И я пока не могу понять, толи это духовный расцвет, толи формирование нового уродства. — А мне это столичное благополучие, — поморщился полковник, вспоминая свои переживания в торговом центре, — оно кажется мне таким непрочным, неукорененным, что ли… Если ты понимаешь, о чем я. — Я понимаю, о чем ты, — подтвердил Альберт, поднимая руку, чтобы смахнуть воображаемую крошку с кончика носа, — Я думаю, это все потому, что мы по-прежнему боимся. Боимся бросить вызов самим себе. Боимся открыться миру и измениться по-настоящему. Уверен, что в глубине души мы все не верим, что заслужили этого. Не верим, по привычке, что это продлится долго. Слишком много горького опыта слишком крутых перемен мы видели за последние несколько поколений. — Может и так, — гримаса сомнения скомкала губы полковника, — Но ведь мы на самом деле это сделали. И заслужили награды. Какой-то… А чтобы поверить, поверить по-настоящему, нужно время. Мы не могли стать нацией будд за десяток лет. Так не бывает. А может быть и вовсе… — Что? — переспросил Альберт, уловив, что полковник погружается в молчаливое раздумье. — Может быть, это и вовсе не место для духовного бунта, — Завьялов наклонился к перилам, и плечи мужчин почти соприкоснулись, — Не та страна, не та нация, не то поколение… — Может быть, — Альберт оторвал взгляд от поверхности воды и посмотрел на своего старого знакомого. В этом взгляде было что-то… — Но кое-кто так не считает. Кое-кто думает, что как раз сейчас самое время. И другой такой возможности может вообще не представиться… — Ты о чем? — недоуменно спросил Завьялов. Но Альберт не ответил на этот вопрос. Он только с горестью покачал головой. А потом заговорил совсем о другом. И в его голосе больше не было следов тоски. Голос звучал спокойно и собрано. — У меня есть адрес и достаточно оснований полагать, что «профессора» держат именно там. — И ты получил свою компенсацию, — мгновенно перестроившись с философских рассуждений на разговор о деле, отозвался Завьялов, — и я думаю, нам следует отправиться туда и освободить Евгения Сергеевича. — Это хорошая мысль, мой друг, — прищурился агент, — Очень даже здравая. Только вот не кажется ли тебе, что это может быть попыткой помочиться против ветра? — Ты о чем? — насторожился полковник. — Что ж такое, — театрально расстроился Альберт, — Если уж лучший контрразведчик страны не видит очевидного… — Да о чем ты?! — Хочешь найти преступника, выясни, кто выиграл от преступления! — озвучил то самое очевидное агент. — Хочешь сказать, что если похищение не имеет смысла для американцев или китайцев… — начиная понимать, проговорил Завьялов.