Я ударила ладонью по столу. Сэндвич Доббса подпрыгнул на тарелке. Раузер посмотрел на меня так, словно я ударила его. – Я не жертва. – Ну-ну, только посмотрите на это… Любовная ссора? – В глазах Доббса был счастливый блеск конфронтации. Он всегда умел посмотреть на меня так, что от его взгляда мне хотелось провалиться сквозь землю или хотя бы втянуть голову в плечи. Его глаза, его слова, его истории, его руки… Я провела в Бюро немало времени, уворачиваясь от всего этого. Раузер уже был на ногах. – Ты на что намекаешь, Доббс? – спросил он, сжимая кулак. – Стоп, стоп, стоп! – воскликнула я и подняла руки. – Немедленно успокойтесь. Раузер, сядь, пожалуйста. Давайте отдохнем минутку, ладно? Раузер схватил со стола свой сэндвич и, насупив брови, откинулся на спинку стула. Я посмотрела на Доббса. – Я бы никогда намеренно не вступила в какое-либо общение с подозреваемым вне рамок расследования. Никогда. Это было бы неправильно, неэтично, непрофессионально, глупо и крайне опасно. А затем, в попытке сохранить мир, я сказала ему, что поняла, что он тот, кто должен вести это дело. Что он это заслужил, он это заслуживал, он был едва ли не самым достойным чуваком во всем мире. Я умолкла, чуть не облизав его с головы до ног. Раузер слегка застонал и запихнул в рот пригоршню залежавшихся чипсов «Принглз». Я подошла к холодильнику, сняла с тарелки с пирожными полиэтиленовую пленку и сунула их в знак мира Джейкобу Доббсу. Тот пару секунд скептически смотрел на меня, но затем острые черты его лица смягчились. Затем, сложив ладони домиком и слегка опершись подбородком на кончики пальцев – что было призвано показать глубину его задумчивости, – этот корыстный маленький ублюдок сказал: – Тогда давай сложим оружие, хорошо? Что скажешь? – Он взял пирожное и откусил. – Ты дашь мне свои записи, чтобы мы смогли провести мозговой штурм? Я знала его стиль. Доббс поставит себе в заслугу все, что я ему передала. И, конечно же, мне придется передать ему все, что я только могла, чтобы помочь делу, Раузеру и жертвам, в том числе потенциальным. – Совершенно верно, – согласилась я и положила на его тарелку рядом с сэндвичем еще одно пирожное. У Раузера было кислое лицо. Мы ели молча. В конце концов Доббс добил свой сэндвич, умял четыре пирожных, встал, вежливо извинился и ушел в туалет, а я тем временем пыталась разобраться с эспрессо-машиной Нила. Затем мы втроем – Раузер, Доббс и я – перешли с кофе в основную зону. Джейкоб зевнул и закинул ноги на пуф. – Нагнетание ярости, – произнес он, сопроводив свои слова одним из этих таинственных «хм» – звук, который в совершенстве освоили врачи и механики. Он читал вслух предварительный профиль и характеристику жертв, которые я закончила в больнице, а затем по возвращении домой распечатала, как если б он оценивал мою работу. Я не возражала. Если ваша работа не выдерживает рецензирования, ее не должно быть вообще, и сколь эгоистичным и ленивым ни был Доббс сейчас, когда-то он являлся непревзойденным криминалистом, кем я восхищалась и кому даже доверяла. Интересно, когда он перестал искать в деле правду, в любом деле и любую правду? Когда слава стала важнейшим фактором в его работе? Что изменило его? – Ты вообще не считаешь это возмездием? – спросил он, поднимая на меня глаза. Раузер подался вперед. – Типа, кто-то сделал мне больно и поэтому я срываюсь на тебе, потому что ты напоминаешь мне о них? – Совершенно верно, – ответил Доббс. – Мы видим множество ножевых ран. Мы на протяжении длительного периода наблюдаем нападения, – сказала я. – Вряд ли это возмездие в чистом виде. Скорее, потребность насладиться мучениями жертвы. Доббс снова хмыкнул. – Возможно, садистские наклонности проявляются уже на месте. Но само количество свидетельств ярости предполагает, что это нечто личное. Учитывая связь, установленную между вашими жертвами, логично предположить, что убийца происходил из семьи, участвовавшей в подобных судебных процессах в той или иной роли – истца или ответчика, матери или отца, братьев и сестер, возможно, неким образом затронутых неблагоприятным решением. Это – прямо или косвенно – вырвало что-то из жизни преступника. Доббс посмотрел на Раузера. – Это одна из вещей, которые вы увидите в прошлом подозреваемого. Разумеется, если у вас будет подозреваемый. Наряду с другими характеристиками, которые уже перечислила доктор Стрит, – такими как мобильность профессии, зрелый возраст, единственный ребенок, пожертвования детским организациям и так далее. – Первая и две последние жертвы вызвали у преступника какую-то эмоциональную реакцию, – указала я. – Энн Чемберс, первая известная нам жертва, подверглась гораздо большей жестокости, нежели все остальные, до последней, Лабрека. Что послужило триггером? Мы знаем, что дело не в каком-то гражданском иске. У Лабрека в прошлом таковых не было, как и у Энн Чемберс. Затем Дэвид Брукс… к нему были проявлены забота и уважение, он был убит быстро и, по-видимому, бесшумно и завернут в простыню. У меня есть кое-какие теории на этот счет, но на данный момент это все. – Ладно тебе, Кей, не скромничай, – Доббс покачал головой. – Выкладывай, вдруг они куда-нибудь нас приведут. – Хорошо. Как ты сказал, такая ярость обычно связана с некой личной связью. Судя по тому, как была убита Энн Чемберс, по тому, что он отрезал ей соски – что, несомненно, связано с воспоминаниями о матери. По тому, что она была сексуально изуродована, я считаю, что в жизни преступника она представляла собой фигуру матери, его крайне обостренные отношения и соперничество с матерью. Дэвид Брукс же мог олицетворять любимого и желанного отца или даже кровосмесительные отношения с отцом. Только ему было позволено умереть без страданий. В случае других страдания жертвы возбуждали убийцу сексуально. Это говорит нам кое-что важное о его патологии. Страдания связаны с возбуждением гнева или садизмом. Потребности и желания жертвы для него не важны. Убийство жертвы – это лишь еще одна мера предосторожности. На самом деле он просто все зачищает после себя и воплощает в жизнь свои фантазии. – И что это опять за фантазия? – спросил Раузер. – Фантазия, несомненно, сложная, – ответил Доббс и указательными пальцами обеих рук потер глаза. От его усердия те покраснели. – В одном из писем имелась фраза «люди многоплановы», и она очень точна. Речь идет о самых разных вещах – это и секс, и месть, и умение не быть пойманным полицией, и потребность в самоутверждении, в привлечении журналистов. Видеть свои письма в газетах, слышать о том, что он сделал, – должно быть, это почти так же приятно, как вернуться на место преступления. А общение с вами обоими наверняка доставляет ему удовольствие. Оно подпитывает иллюзию нашего субъекта, что он внутри, в структуре власти, что он держит вас двоих в своем маленьком узком кругу. Поскольку теперь здесь есть я, круг должен расшириться. Интересно, как на это отреагирует наш убийца… – Ты слишком заметен, – напомнила я Доббсу. – Я бы предположила, что он включит в свои послания и тебя. Доббс тут же ощетинился: – Напоминаю тебе, что я заметен, потому что мне платят за то, чтобы быть заметным. Да, конечно. Никто никогда не обвинит тебя в показухе. – Так при чем здесь Лабрек? – полюбопытствовал Раузер. – Не знаю, – честно призналась я. – Процессы выбора жертвы, которые мы установили, такие как связь с гражданским правом, к Лабреку просто не подходят. На данный момент, какова бы ни была данная связь, это нечто слишком личное, чтобы мы могли это идентифицировать. – Наш технический специалист проверил адрес компьютера, с которого было отправлено электронное письмо, – сказал Раузер. – Интернет-кафе со стационарным компьютером в Мидтауне. Никаких камер. К концу дня у нас там будет наблюдение. Доббс вальяжно откинулся на пухлую спинку кресла. – Ну что ж… – пробормотал он и не договорил. Раузер вытащил из кармана зазвеневший телефон, ответил и, пока отвечал на звонок, оставил нас с Доббсом наедине. Тот заложил руки за голову. – Молодец, доктор Стрит, – сказал он с улыбкой. – Вы много работали, и это видно. Даже я не смог бы лучше нарисовать нашего неизвестного. – В больнице у меня было свободное время. – Кстати, как ты себя чувствуешь? – Нормально, – ответила я. Его забота меня насторожила. – Кей, я сожалею обо всем, что произошло между нами в Отделе поведенческого анализа. Я промолчала. С трудом верилось, что его мучают угрызения совести, и уж точно я не была готова спустить его с крючка. В последние несколько месяцев в Бюро у меня имелись кое-какие проблемы. Я с трудом держалась на плаву. Я была под колпаком. Джейкоб Доббс написал обо мне весьма резкий отчет, в котором рекомендовал меня уволить. Переспи я с ним, он бы, скорее, порекомендовал оплачиваемый отпуск, а не увольнение. Джейкоб дал это совершенно ясно и недвусмысленно понять. Я же нуждалась в реабилитации, поддержке, а не в ударе по голове. Своими язвительными комментариями и заигрываниями он сделал мое пребывание в Бюро практически невыносимым, а затем полностью отвернулся от меня. К нам вернулся Раузер. – У нас есть ресторан, где Брукс ел в тот вечер, когда его убили. Официантка узнала его по фото. Она усадила его и взяла заказ на вино, потому что смена как раз менялась и официанта еще не было. Она сказала, что столик был забронирован на двоих на имя Джона Смита. Оригинально, да? Сказала, что Брукс довел ее до белого каления, выбирая вино, как юнец на свидании. Но потом появился официант, и она ушла. Она так и не видела его партнера по ужину. У нас есть имя и адрес официанта. Балаки и Уильямс уже едут туда. Нам не удалось найти квитанцию по кредитной карте: Брукс заплатил наличными за все – ужин, выпивку, гостиницу. Женат, очевидно, и не хотел оставлять бумажный след. – Что-нибудь из здания суда? – спросила я. – Наши люди все еще просматривают записи с камер наблюдения. Брукс – единственная жертва, которая есть на записях из здания суда, но пока мы проверили только последние шестьдесят дней. Брукс бывал в здании суда почти каждый день. К сожалению, в самих лифтах наблюдения нет, но все лифтовые вестибюли нашпигованы камерами. Мы проверяем всех, кто не является сотрудниками, но есть на видеозаписи более двух раз. Чтобы все это пересмотреть, потребуется время. Дверь открылась. – Это было более чем странно, – сказал Нил и прошел мимо нас на кухню. Там он открыл холодильник и посмотрел на Раузера. – Мне пришлось отвезти Чарли домой. Если он и задавался вопросом, что я рассказала Раузеру о выходке Чарли, по его лицу этого не было видно. Вместо этого его взгляд задержался на Доббсе. – Нил Донован, знакомься, это Джейкоб Доббс, – сказала я. – А, Доббс… – Нил явно узнал имя. – Большой человек в кампусе, верно? Рад встрече. – Он кивнул Джейкобу и вернулся к холодильнику. – Кстати, о Чарли, – сказал Раузер. – Он часто мелькает на видео из здания суда, бывает там по несколько раз в неделю. Детективы обратили на это мое внимание. Я похолодела. Сегодня Чарли только что напомнил мне, что чужая душа – потемки, и никогда не знаешь, что там у человека внутри. У Чарли была склонность к насилию. Я в этом убедилась. Курьер Чарли. Чарли, который часто бывал в здании суда округа Фултон. Раузер кивнул. – Надо проверить всех. Никаких исключений. Нил рассмеялся и открыл банку содовой. – Полная трата ресурсов… Да ладно, Чарли с трудом помнит, что нужно мыться. Так или иначе, он все время там, потому что курьерская компания, в которой он работает, занимается поиском документов на недвижимость и множеством разных бумажек для адвокатов. Я знаю это, потому что не поленился поговорить с ним о его жизни… – Он посмотрел на Раузера. – Кей сказала тебе, что сегодня она надрала ему задницу в стиле Брюса Ли? Я даже был вынужден остановиться по дороге домой, чтобы его вырвало. Это было жестоко. Такие дела. – Кто такой Чарли? – спросил Доббс. – Друг, – ответила я. – Что случилось? – Раузер нахмурился. Он, как всегда, тонко уловил флюиды. – Он просто позволил себе лишнее, вот и все, – сказал я ему. – Позволил лишнее? Это как? Я закатила глаза.