Глава пятьдесят восьмая Единственным школьным мероприятием, на котором Райан когда-либо хотел побывать, был рождественский бал в девятом классе. В тот год он познакомился с девушкой по имени Сара, которая сидела с ним за одним столиком в библиотеке. Она была маленькой, тихой и носила очки в коричневой оправе – того же цвета, что и ее волосы. Еще за столом сидели подруга Сары, Эмми, и ее парень, Баз, добродушный сын фермера. Его оставили на второй год, и у него уже были водительские права. Когда по всей школе развесили афиши этого бала, он сказал: «А почему бы нам четверым не пойти вместе?» И еще до того, как Райан понял, что происходит, ему устроили свидание с Сарой. Райан быстро начал осознавать, как она мила в своей застенчивости и как приятно было бы медленно кружить ее в танце; она положит руки ему на плечи, а он обнимет ее за тонкую талию. В тот вечер, когда Баз, Эмми и Сара остановились перед трейлером в фургончике родителей База, Райан все еще возился в ванной со своими волосами. Его мать увидела свет фар в кухонном окне, вышла на холодную улицу и помахала детям, приглашая войти. Она приготовила Райану рождественские пирожные из арахисового масла, экспресс-риса и сгущенного молока, скатала это все в маленькие шарики и посыпала сахарной пудрой. Вообще-то она задумывала их как праздничные угощения, которые они будут есть с Райаном, когда он придет вечером домой и будет рассказывать ей все о своем первом свидании, школьных украшениях и музыке, под которую они танцевали. Но, когда в дом вошли друзья ее сына, мама достала пирожные из холодильника, выложила их на тарелку и сказала: «Должно быть, вы промерзли до костей. Я быстро приготовлю горячий шоколад, чтобы вы согрелись, пока ждете Райана». Она вылила в ковш остатки молока, добавила несколько ложек «Несквика» и стала размешивать его в молоке. Тут вернулся из бара отец Райана и втиснулся рядом с Сарой. Она лишь нервно сжимала пальто, в которое все еще была плотно закутана. Особо не заставил себя ждать и Райан. Он быстро появился, поскольку нервничал, но все равно был счастлив, предвкушая самую чудесную ночь в своей жизни. Выйдя из ванной, он сразу обнаружил, что его друзья застыли вокруг маленького столика, тесно прижавшись друг к другу из-за огромной туши его отца. Два маленьких лакомства уже были съедены, а третье – раздавлено чьим-то большим пальцем. Его отец в грязной зимней шапке, натянутой до ушей, с небритой физиономией, пропахшей пивом и дымом, повернулся к Райану и сказал: «Черт возьми, я еще даже не думал, что ты уже достиг половой зрелости, а тут ты с девушкой. Ты хоть знаешь, что делать с такой хорошенькой малышкой, как она?» По дороге на танцы Райан и девушки молчали, а Баз пытался все это превратить в шутку, но даже после одного танца Райан не мог избавиться от скованности в конечностях и сухого жжения вокруг глаз. Он извинился перед Сарой и, без всяких объяснений, повернулся, взял пальто и прошел четыре мили домой пешком. Снег обжигал его лицо, как горячий пепел, стряхнутый с сигареты. Он вошел в трейлер, сжимая в кармане пальто большой камень, но трейлер был пуст. Его мать, наверное, ушла в трейлер Пола, а отец где-то рыскал в поисках очередного рождественского напитка. Тарелка с угощениями была практически пуста. На ней остались только три раздавленных. Ковшик с подгоревшим горячим шоколадом валялся в раковине. Глава пятьдесят девятая Ресторан, который выбрал Висенте, находился внутри каменного здания с магазинчиком, изначально бывшим хозяйственным магазином. В просторной комнате пахло омлетом с беконом, а на заднем плане раздавался гул голосов. Многие посетители сидели с вафлями, оладьями и омлетом на тарелочках; другие же наслаждались бургерами, сэндвичами или домашним супом в белых керамических мисочках. За маленьким столиком у переднего окна Демарко и Джейми наблюдали, как черный седан Хойла медленно проехал через пустое место для инвалидов на соседней улице и припарковался на соседнем месте. Затем Хойл вылез из-за руля, закрыл дверцу и запер машину, подошел к счетчику, порылся в кармане в поисках монет и вставил по очереди четыре монеты, перепроверяя время стоянки после каждой монеты. Вся эта скорбная операция длилась целых четыре минуты, включая несколько долгих пауз, когда он смотрел на разные части неба. – Нам нужно было не только взять столик побольше, но и сделать заказ. Это все равно что смотреть, как сохнет краска, – сказал Демарко. – Не язви, – сказала она. – Представь, как тяжело бедняге каждый день натягивать этот черный костюм. – А кто сказал, что он вообще из него вылезает? – Ну что ты, Райан? Отдай ему должное. Он мог бы припарковаться на месте для инвалидов, но не стал. – Ну что ж, хвала ему за то, что он не засранец. «А тебе никакой хвалы», – подумала она. Она научилась распознавать мельчайшие нюансы его выражения лица и молчания – насколько сжата его челюсть или сузились глаза, была ли его улыбка натянутой или расслабленной. Красноречивее всего был его отказ смотреть кому-то прямо в глаза. Это означало, что Райан ужасно раздражен, даже почти зол, и сдерживается только благодаря тому, что не смотрит на объект своей злости. Он был тем человеком, который давно превратил замкнутость в свою маску. Возможно, для того, чтобы те, кто не знал всех тонкостей его скрытности, держались на расстоянии, неспособные понять его поведение. К тому же она чувствовала, так он контролировал себя и не позволял себе ощущать весь спектр эмоций, которые он порой воспринимал как слабость. Когда Хойл втиснулся в слишком узкий дверной проем и посмотрел в их сторону, Демарко встал – плечи расправлены, взгляд насторожен, правая бровь чуть выше левой. Но вместо того, чтобы повернуться к столу, Хойл согнул указательный палец, махнул им в конец комнаты, а затем продолжил идти, даже не оглянувшись. Демарко не сдвинулся с места. Он наблюдал, как Хойл подошел к ближайшему официанту, короткостриженому молодому человеку в накрахмаленных черных брюках и хрустящей белой рубашке, и указал на большой круглый стол на шестерых, который еще не был убран. Официант тут же принялся убирать тарелки, приборы, грязные салфетки и стаканы. Только после того, как стол протерли и Хойл уселся спиной к стене, Демарко повернулся к Джейми. Он медленно вдохнул через нос, выдохнул, а затем взял их стаканы с холодным кофе. Тут глаза его сузились, а рот сжался. Он встал и пошел к столу, выбранному Хойлом, Джейми последовала за ним, слегка поглаживая его по спине. Демарко поставил их стаканы рядом друг с другом прямо напротив Хойла. Затем он выдвинул стул для Джейми. Она села, улыбнувшись Хойлу, который поприветствовал ее медленным кивком. Как только Демарко сел рядом с ней, она положила руку ему на бедро. Четыре раза мягко похлопала. Он снова вдохнул, медленно выдохнул, затем откинулся на спинку стула и только потом поднял взгляд на Хойла. – Мистер Висенте скоро подъедет? – спросил Демарко так, будто уже знал ответ на свой вопрос. Официант снова подошел и положил перед каждым специальные салфетки с приборами. Только переложив салфетку так, как ему нравится, Хойл сказал: – Вы когда-нибудь задумывались, почему людей с докторской степенью в юриспруденции редко называют «докторами» в этой стране? Джейми почувствовала, как напряглись мышцы на бедре Демарко. Она улыбнулась еще шире. – Не хочу грубить, доктор Хойл, но у нас сегодня плотный график. И у нас есть несколько вопросов к досье, которые составил доктор Висенте. Хойл склонил голову набок, словно услышал какой-то необычный звук. Через секунду он сказал: – Конечно. Простите меня. Вернемся к делу. Их снова прервал официант, на этот раз с кувшином воды и стаканами. Демарко на мгновение закрыл глаза. Джейми была уверена, что услышала тихий рык, исходящий из его горла. Официант наполнил все стаканы и поставил рядом с кувшином маленькую вазочку с дольками лимона. Затем он положил ламинированное меню рядом с каждой тарелкой и неподвижно встал рядом с Хойлом. Тот махнул рукой у своего уха. Молодой человек повернулся и ушел. Затем Хойл кивнул сам себе. – Вернемся к делу. Висенте. Запятнанный, – сказал он. – И это вполне понятно. Но все же. Вот он я, сижу здесь, его заместитель. Демарко наклонился вперед, поставив локти на стол. Глаза сузились. – Запятнанный, – повторил он. Хойл развернул салфетку и вытащил ею из кувшина дольку лимона. Он выжал его в свой стакан и вернул смятый кусок обратно в кувшин. – Как много вы узнали? – спросил он. – Мы бы хотели услышать все, – ответил Демарко. – В хронологической последовательности. Хойл кивнул, поднял стакан и отхлебнул воды. Он говорил в течение нескольких минут, его тон был бесстрастным, слова точными и тщательно подобранными, будто он записывал детали вскрытия. – Дэвид Висенте родился в одной из самых бедных семей Абердина, – начал он. – Отец был поденщиком в кузнице, которая находилась тут раньше. Мать собирала грязное белье, которое стирала и гладила у себя дома, и одновременно воспитывала четверых детей. Дэвид был самым старшим. Все работали. У всех на плечах была своя ответственность. Дэвид был умным, выиграл стипендию, работал еще в университете, пока учился на юридическом. Устроился на работу в Луисвилле, устроил всех братьев и сестер в колледж. Все жили хорошо, а потом их дети и внуки. Все они были приучены к работе. Как и к бесконечной вере в американскую мечту. Дэвид был судьей в апелляционном суде, вышел на пенсию с честью и отличием, занял преподавательскую должность в юридическом университете Вандербильта. Хойл остановился, перевел дыхание и глотнул еще воды. – Примерно в 1990 году Эли Ройс, ранее живший в Чикаго и не известный тогда ни Дэвиду, ни нам, становится пастором баптистской церкви. В то время младшая сестра Дэвида, Элисия, и ее семья были прихожанами. Вскоре Элисия высказала брату свое беспокойство по поводу того, что проповеди Ройса становятся все более резкими. Расовое стравливание, по ее словам. Все это, как вы понимаете, было вызвано пожаром расового неравенства, разгоревшимся в Чикаго в конце восьмидесятых, который тлеет и по сей день. Затем начались восстания в Маунт-Плезант, в Краун-Хайтс, в Родни-Кинг. Проповеди Ройса перестали быть размышлениями о вечной жизни и стали подстрекательными инвективами. В то же время он насильно вербует церковную молодежь, в том числе и тринадцатилетнюю племянницу Дэвида, Шону, в псевдобиблейскую группу под названием «Молодежь черного Иисуса». Девяносто процентов из них – молодые девушки, которые должны были наедине встречаться с Ройсом два раза в неделю для личных уроков. В конечном итоге Ройс стал поощрять группу протестовать при любом предполагаемом инциденте из-за расовых предрассудков в окрестностях Абердина. У футбольной команды расовые предубеждения, потому что там никогда не было черного квотербека – при том, что только восемь процентов населения округа чернокожие. Школьный альбом пропагандирует расовое предубеждение, потому что в нем представлено слишком много белых. Месяц черного искусства в начальной школе – это вопиющая дискриминация, потому что он сегрегирует чернокожих вместо того, чтобы представлять их как часть населения. И так далее. Сестра Дэвида и ее семья в конце концов переезжают из Абердина из-за растущей враждебности к ним за отказ участвовать в махинациях Ройса. Хойл снова остановился, чтобы отпить воду с лимоном. – Дэвид, однако, все еще беспокоится не только за Абердин, но и за страну. Он пишет заметки в газету округа Карлайл. Напрямую Ройса не упоминает, однако открыто на него намекает. Ройс отвечает заметками, осуждающими поведение а-ля «дядя Том» и иное предательство. Никто не упоминал имен до тех пор, пока семья прихожан баптистской церкви не обратилась к Дэвиду за советом: их пятнадцатилетняя дочь, член группы «Молодежь черного Иисуса», якобы беременна от Ройса. Дэвид советует обратиться в полицию и выдвинуть уголовное обвинение, а также рекомендует адвокату подать гражданский иск. Процесс начинается, но длится недолго. Никаких обвинений не предъявлено, и семья уезжает из города, не оставив адреса для пересылки документов. И здесь Дэвид дает волю своему возмущению. Он открыто осуждает Ройса в своей заметке. Ройс обвиняет его в клевете и оскорблении личности. В Чикаго и Эвансвилле полно адвокатов и активистских организаций, готовых ему помочь. Несколько таких организаций, хорошо финансируемых и не лишенных политического влияния, добились увольнения Дэвида с позиции преподавателя. По сей день он продолжает защищаться от судебных исков Ройса, а финансовые резервы, в свою очередь, продолжают уменьшаться. Что и возвращает нас к настоящему моменту. Тут Хойл взял меню: – Ой, сегодня подают телятину чили! Одно из моих любимых блюд. Глава шестидесятая Висенте, как объяснил Хойл, не хотел навязывать полицейским предвзятое мнение о возможном участии Эли Ройса в убийствах, поэтому и не стал упоминать в досье свою личную историю с Ройсом. Также Висенте опустил информацию о летней программе чтения, которую Розмари Туми вела в течение одиннадцати лет, пока группа Ройса «Молодежь черного Иисуса» не добилась ее закрытия благодаря шумным протестам. Эти протесты требовали введения совершенно отдельной программы только из произведений чернокожих писателей и поэтов. Также речь шла об удалении из первоначальной программы таких произведений, как «Приключения Гекльберри Финна» и «Убить пересмешника» из-за расовых оскорблений и пропаганды превосходства белых, «451 градус по Фаренгейту» за изображение горящей Библии, «Унесенные ветром» за прославление рабства, и всех книг Чарльза Диккенса за его поддержку колониализма и рабства во время Гражданской войны в Америке. Туми дважды звонила Ройсу и один раз обращалась лично с предложением включить в программу несколько романов по своему выбору, но он отказался. Она предложила ему выбрать время для проведения своей собственной программы для интегрированной аудитории. Но видимо, его единственный интерес состоял лишь в закрытии ее программы, чего и добилась «Молодежь черного Иисуса» весьма эффективно своими воинственными протестами, которые отпугнули ее посетителей. – Ну что ж, с двумя отступниками ясно, остался один, – ответила на это Джейми. – А что вы имеете против него? – Личных счетов у нас никаких нет, – сказал Хойл. – Хотя я и ненавижу такой типаж людей. Самовлюбленные оппортунисты, которые провоцируют чисто ради провоцирования, намеренно раскалывают общество, предпочитают конфронтацию компромиссу и охотно оправдывают любого убийцу, насильника, мародера или другого преступника только исходя из цвета кожи. – Но ничего личного, – уточнила Джейми. – Верно. Я ненавижу его чисто из идеологических соображений. Демарко молчал какое-то время. Теперь он смотрел в свой стакан с кофе, лед растаял, отчего цвет стал не таким насыщенным. – Мотив как минимум неясен. Известный бабник, но не только среди несовершеннолетних. Все происходило, по-видимому, по обоюдному согласию. Никаких зафиксированных случаев физического насилия. Никаких улик, связывающих его с преступлением. Хойл оглядел зал в поисках официанта, поймал его взгляд и подозвал жестом. – Шесть малиновых макарун, пожалуйста. С собой. Официант кивнул и посмотрел на полицейских. – Нам ничего, спасибо, – сказала Джейми. Демарко продолжил смотреть на свой кофе, глаза сужены, губы сжаты. – Однако же его доступ к церкви предполагает возможность, – сказал Хойл. – Что ничего не значит без мотива. – Сэр, – сказал Хойл, – могу я намекнуть, что…