Все его размахивания кулаками в юности были просто ничто по сравнению с тем, чем он занимался в военной форме, и когда он уехал из этих мест, то смертельно устал от насилия. Устал от горя, страданий, одиночества и отчаяния. Ему надо было основательно подумать, что делать со своей ужасной жизнью. И вот в один прекрасный день, когда его сердце почернело от горя, он решил просто сделать то, что хочется. Он купил билет в кино, а потом очень удивлялся, что попал на фильм, который подсказал направление и цель в жизни. И после этого он был благословлен моментами чистоты только благодаря трем людям – Ларейн, затем маленькому Райану и теперь, наконец, Джейми. «Правда в том, – сказал он себе, – что очиститься в этом мире можно только любовью. И если ты все еще недостаточно взрослый или умный, чтобы понять это, Демарко, то никогда уже не станешь». «Ну ладно, – подумал он. – Ты знаешь, что ты сделал, а что сделать не смог. Это уже не переделаешь, но, возможно, ты сможешь научиться на своих ошибках, стать лучше, быть достойным партнером для Джейми. Ты можешь открыться ей больше. Дать ей то, в чем она нуждается. Может, ты сумеешь забрать то, что чувствуешь здесь, в этих лесах, и унести это с собой, спустившись с гор». Боже, как он по ней скучал. Он хотел бы поделиться с ней всем этим – спокойствием, лесом, ветерком в листьях. Запахом ночи. Ее запах. Такой свежий, чистый, теплый, всепоглощающий запах, который никогда не увядал. Ночь была прекрасная, душистая и тихая, она даже немного пугала своим спокойствием. Но даже это казалось пустым без нее. Он перевернулся и потянулся к своему рюкзаку. Покопался в нем и вытащил телефон. Черный экран. Зарядка села. Почему он забыл его зарядить перед тем, как уйти из фургона? Почему он вообще ревновал? Почему что-то такое дивное, чудесное и редкое, как любовь, чувствовалось в его сердце словно битое стекло? Глава сто вторая Во сне он услышал приближающиеся шаги. Он узнал эти шаркающие шаги, тяжелые и медленные. Он узнал это присутствие, узнал зловонное дыхание, и его охватил парализующий страх, дыхание перехватило, сердце рвалось из груди. Его окутала бездонная тьма. Но потом пришло осознание: «Ты уже не мальчик». И страх перерос в гнев, его тело затопил такой жар, что он резко сел, сжав кулаки, и вскочил бы на ноги, если бы только что не спал. Он еще не совсем проснулся, но глаза были открыты и вглядывались в темноту, которая теперь пахла только лесом. Воздух был густым и влажным. Ему потребовалось некоторое время, чтобы разжать кулаки и отличить сон от реальности. Было темно, хоть глаз коли, как и несколько ночей назад в трейлере, но его отца, как он теперь понял, здесь не было. И все же образ его, стоящего рядом и протягивающего к нему руку, было трудно выбросить из головы. Во сне Райан видел себя маленьким, и именно таким он всегда чувствовал себя рядом с отцом. Затем, летом после смерти его отца, он скаканул в росте. На футбольном поле его боялись за жестокий стиль игры, причем как в его команде, так и соперники. На физкультуре Демарко понял, что быстрее и сильнее своих одноклассников, может с молниеносной скоростью швырнуть мягкий мяч для вышибал, чтобы прижать самоуверенных противников к трибунам. Он часто вставал перед самым слабым членом своей команды, чтобы перехватить мяч и кинуть обратно, где-то на уровне груди или головы соперника. Но спорт мог лишь поумерить его внутренний пыл, он никогда его не погашал. Даже когда Демарко неподвижно сидел за своим столом, одноклассники чувствовали его бурлящее естество. Учителя редко его спрашивали и обращались с ним деликатно, боясь высвободить ту силу, что кипела внутри него. Демарко всегда это смешило. Они считали, что он полон необузданной ярости – сын убитого отца. Как может мальчик с таким детством чувствовать что-то, кроме ярости? Только он знал, что это было освобождением. Бесконечными возможностями. Голубь в клетке, которого освободили, чтобы он стал соколом. Они все его боялись, и ему это нравилось. Теперь же, в лесу, все еще испуганный сном об отце, он чувствовал лишь стыд за те годы и за все последующие. До Ларейн, а потом малыша Райана, он культивировал и оттачивал в себе устрашающую личность, обращался к ней всякий раз, когда того требовала ситуация, и так же часто просто ради удовольствия. Затем Ларейн и его сын убрали все это. Она была уже на втором месяце, когда они узнали о беременности. Райан младший был еще ребенком, когда умер. Прошло всего не больше тринадцати месяцев. Тринадцать месяцев он был хорошим человеком – нежный, заботливый, сама благодарность и радость. А потом автокатастрофа. Демарко вернулся с полной силой. Тихий. Задумчивый. Недосягаемый. И по-настоящему полный ярости. Сейчас он лежал на боку, уставившись на темную кору ближайшего дерева. Он понял, что стал копией собственного отца. Обидчик. Каратель. С душой такой жестокой, маленькой и злой. Он презирал этого человека. Хотел навсегда от него избавиться. Хотел срезать его с себя, сбросить, как кожу. Джейми была ключом. Он не сможет сделать это без нее. Это был его последний шанс открыться, стать тем мужчиной, каким всегда хотел быть мальчик, который все еще живет в нем. Тем, кем всегда чувствовал себя мальчик, который любил лес, но всегда возвращался домой в трейлер к нищете, страху и беспомощности. «Теперь ты не беспомощен, – сказал он себе. – Теперь уже некого винить. Надо измениться». Ствол ближайшего дерева был темнее самой ночи и при этом почти блестел. Кора будто состояла из толстых потрескавшихся чешуек черного цвета, лежащих друг на друге слоями. По-своему красивая, необычная в своей структуре и даже немного блестящая. Почему она такая? А если подумать об этом как об ошибке природы, как о продукте бессмысленной эволюции… «Не может быть, – сказал он себе. – Просто не может». Опадание листьев, смена сезонов. Гумус, земля, благоухающие плоды. Почему он все это забыл? Вообще, как много всего он уже забыл в этой жизни! Как много кругом красоты, а он ее не видит! Почему он вообще допустил это? А его чувства, его эмоции… Сколько их он уже растерял, позабыл? Его уверенность в себе и в этой жизни… Как же она изменилась! Почему он позволил ей так далеко ускользнуть? Сон. Тень отца нависла над ним. Она должна уйти. Но как? «Перепиши сон», – подумал он и улыбнулся от воспоминаний. Глубоко и медленно вдохнул и так же медленно выдохнул. Однажды он спросил Томаса Хьюстона, когда тот признался, что его мучают кошмары, как он с ними справляется. А Том сказал: «Я их переписываю. Я сижу в полудреме, но понимаю, что мне приснился сон, и полностью его переписываю. Я вхожу в дверь до того, как мою маму застрелили, хватаю парня и вырубаю его. Или достаю револьвер и всаживаю ему пулю в голову. Или стреляю в него через окно». «Это не меняет действительность, – пояснил еще Том, – но не дает сну преследовать меня весь день. Это не дает снам свести меня с ума». Демарко свернул верх спального мешка в подушку, стер с лица нечто похожее на паутину, снова лег на спину и стал смотреть вверх. Листья были черными, как и небо. Все вокруг него было черным. Он закрыл глаза и представил себя мальчиком в своей постели в такую же черную ночь. Он позволил шагам приблизиться, но на этот раз мальчик не испугался. Дверь в спальню открылась, и вошел он, Демарко, а не его отец. Демарко тихо подошел к кровати и увидел, как мирно спит его сын. Он наклонился, чтобы поцеловать голову ребенка, и мальчик улыбнулся во сне. Глава сто третья Он проснулся под пение птиц и лежал без сна, слушая их в сером свете. Ворон было легко отличить, как и визгливых соек. Было слышно как минимум двух соловьев, перекликающихся друг с другом, и кучу воробьев и поползней. Спина болела после сна на твердой земле, но он знал, что боль пройдет уже через несколько минут ходьбы. В целом у него было хорошее предчувствие по поводу предстоящего дня. Он отпил из второй бутылки воды и подумал, не развести ли небольшой костер, чтобы подогреть воду для растворимого кофе. Но потом передумал. Бодрости ему придаст ходьба, и она полезнее кофе. Он посмотрел на холм. Это займет где-то час. Он заберется на вершину и при удачном раскладе увидит поляну, дым, хоть какой-нибудь признак человеческого обитания. Если он ничего не найдет, то повернет вниз, вернется в фургон, позвонит местным властям и позволит им найти Эмери Элиота Саммервилла. Теперь он понимал, как безрассудно поступил, вообразив, что справится сам. Какое тщеславие. Это было воистину смешно. «Упрямый и глупый, как всегда», – сказал он себе. Надев ботинки и носки, он вытряхнул спальный мешок и брезент, туго их свернул и закрепил на рюкзаке. Сунул «Глок» с кобурой в задний карман брюк. Поднял рюкзак, собираясь просунуть руку через лямку и закинуть его на спину. Но сперва снова посмотрел вверх на холм. В глубине души он понимал, что ничего не добьется, продолжая идти. И все же не хотел сдаваться. Вчера во второй половине дня у него было странное ощущение, что девушки были с ним. Семь неосязаемых духов шагали рядом с ним. Теперь он ничего не чувствовал. Никакого присутствия. Никаких рук, легко касающихся его спины и подталкивающих его вперед. «Просто покончи с этим, – сказал он себе. – Поднимись на вершину, осмотрись. Отдохни, съешь батончик и потом иди обратно. Ты дойдешь до фургона к полудню, а в Абердин вернешься к вечеру». Но сначала ему нужно было отлить. Он поставил рюкзак у толстого дуба, отшагнул от него подальше и встал лицом к деревцу поменьше, прежде чем расстегнуть ширинку. Спустя пятнадцать секунд, как раз когда он застегивался, кора дерева взорвалась, обсыпав его лицо, в глаза ему попали маленькие кусочки. Спустя секунду до него долетел грохот выстрела. Моргая и щурясь, почти ослепленный корой, он нырнул в укрытие за более широким дубом, одновременно хватаясь за пистолет на бедре – неловкий, шатающийся прыжок, из-за которого он ударился левым плечом о дуб и пролетел еще шесть футов вперед, и вот он уже кувыркался, скатывался и скользил вниз ко дну оврага. Глава сто четвертая Он помнил, как тяжело упал, и короткий взрыв боли, когда его голова ударилась о камень, а потом ничего, пока не открыл глаза и не понял, что лежит на спине в листве. Теперь, в дополнение к пульсирующей боли внизу черепа и чего-то похожего на жидкий огонь в левой ноге, он чувствовал что-то странное в позвоночнике… будто он холоднее, чем все остальное тело, от основания до лопаток. Он приподнял одно плечо, проверяя его на паралич. Ладно, он мог двигаться, по крайней мере, выше пояса. Так, его спина мокрая. Но кровь была бы горячей. Вода под листьями. Ручей. Некоторое время он лежал, прислушиваясь к хрусту шагов, который принесет за собой его смерть. Все это время пульсирующая боль в ноге росла и увеличивалась, ритмично вспыхивая от лодыжки до колена, ноя, как истерзанное сердце. Он не знал, сможет ли пошевелить ногой, и боялся даже попытаться. Боялся посмотреть и проверить повреждение. Все болело. «Просто сделай это», – сказал он себе. Он рывком подтянул левую пятку ближе, согнув колено, и боль пронзила его ногу, как зазубренное лезвие, обжигающая и тошнотворная, проникла в анус, яйца, живот и грудь, такая внезапная и сильная, что задушила его крик и заполнила все в его голове, вытеснив остальные мысли. Глава сто пятая Он открыл глаза. Чувствовал, как с каждым вдохом поднимается и опускается его грудь. Боль все еще не утихла, она была повсюду. Солнце пока еще не заполонило своим сиянием маленькие клочки неба над головой, так что без сознания он был недолго. Демарко смутно помнил, что кто-то стоял над ним и смотрел вниз, но эта фигура была в тени, где-то в отдалении слышались бензопила, газонокосилка и ощущался смутный запах выхлопных газов, но все это могло быть сном. Он потрогал карман и нащупал там пустую кобуру, если не считать набитых в нее листьев. Без «Глока» он был совершенно беззащитным. Беззащитным и сломленным. Теперь ничего не оставалось, кроме как ждать возвращения тени. Ждать еще одного выстрела. Он сунул пальцы в карман и глубоко опустил руку. Кончиком пальца он коснулся серебряного металлического диска. Все еще здесь. Он подтолкнул его выше, в свою ладонь, и сжал его в кулак. Шуршание листьев. Он лежал неподвижно, прислушивался. Больше ничего не услышал. – Это ты, Эмери? – спросил он и не узнал собственный голос. Испуганный и хриплый. Он подумал, что, возможно, ему стоит помолиться. Но о чем ему молить, о прощении? Наверное, на это не стоило рассчитывать. Прощать было слишком много. Больше всего он жалел о тех годах, когда никого не любил. После того, как умерла его мама, до Ларейн так никого и не было. А потом на несколько коротких месяцев он был благословлен вдвойне – женой и сыном. А потом авария, и вот он снова все потерял. А потом из ниоткуда возник еще один подарок. Джейми. Незаслуженный божий дар. И он плохо с ней поступил, позволил слабости овладеть собой. Он не воспринял этот дар как проявление милосердия. И теперь он снова один, затянутое листьями небо над головой было почти черным, а гниющие листья влажными и холодными. Его нога, казалось, распухла от боли. Иногда обжигающий жар бежал вверх по лодыжке к яйцам, и ему приходилось хватать их и сжимать, чтобы не закричать. Иногда боль вспыхивала до самого позвоночника, обжигая каждый позвонок, а затем поднималась к затылку, поджигая кожу и волосы. Он умрет в этом лесу. А кости оттащат и загрызут падальщики. Клочья одежды спрячут опавшие листья. Все это было неважно. Важно лишь то, как он непоправимо упустил свой первый шанс на счастье. И второй. Он никогда не говорил Джейми об истинной глубине своих чувств. Всегда хотел, всегда собирался, но слова, когда он обдумывал их про себя, всегда звучали как предательство Ларейн и Райана-младшего. Как быстро опадают листья в этом скоротечном времени! Он воображал, что сможет обуздать эти горы и их леса. Думал, что восстановит справедливость за семь несчастных девушек. Как много тщеславия! Тот, кто стрелял в то дерево, может в любой момент вернуться и прикончить его. Он закрыл глаза. Как он опустошен! Как он устал! – Отец наш, – начал он, но тут же осекся. Отец никогда ничего ему не давал. Отец был гневом и наказанием. Мать была самой природой, зачастую ласковой и успокаивающей, но столь же часто пренебрежительной и погруженной в свое собственное отчаяние. Поэтому он не мог молиться, даже сейчас. Нет, пока он не найдет еще кого-то или что-то, чему молиться. Но что еще осталось? Под его веками мелькали образы. Лица людей, которых он знал. Незнакомцы. Он слышал свое тяжелое дыхание, тихие стоны, как будто они принадлежали кому-то другому. Он чувствовал, как его тело тонет в листве, как его уносит ручьем, словно он тоже был очередным опавшим листом среди бесчисленных миллиардов.