Глава сто шестая Он открыл глаза под пение птиц, воздух был теплым и душным, вязким от запаха земли, мертвых листьев и гниющего дерева. Влажный холодок двигался то вверх, то вниз по его спине, но основная масса, казалось, собралась в плечах. Пение птиц означало, что он пролежал в листве достаточно долго, чтобы птицы успокоились. В детстве он часто испытывал птиц и других животных. Он сидел неподвижно, прислонившись к дереву, и ждал, когда лес примет его в свои объятия. И вот он принял. Свет, пробивавшийся сквозь купол листьев, был ярче всего под углом примерно в шестьдесят градусов над его телом. Он пришел в лес с востока. Солнце все еще стояло на востоке. Утренний. Он проспал – или провалялся без сознания; точное определение здесь не имело значения – по меньшей мере два часа. «И что это значит?» – спросил он себя. «Это значит, что, кто бы тогда ни выстрелил, он не вернется. Это значит, что ты еще не мертв. Хотя ты все еще в диком дерьме». Пока он лежал неподвижно, боль в ноге тоже оставалась на своем месте, но она была такой же напряженной и готовой, как змея, обвивающаяся вокруг его ноги от лодыжки до колена. Но эта змея была не просто змеей, а гадюкой, и она уже успела его укусить, и ее яд обжигал кровь. Любое движение вызовет новую атаку, и ее жало опять… «Есть ли другие варианты? – задался он вопросом, а потом ответил себе: – Ни одного». Ему придется как-то подняться на ноги, найти толстую палку, чтобы использовать ее как костыль, и ковылять вниз по холму до тех пор, пока он не сможет дальше идти. Может, ему повезет набрести на одну из туристических троп. Он медленно повернул голову сначала чуть вправо, потом чуть влево. Больно, но возможно. Основная часть боли здесь приходилась на затылок. Он мог чувствовать на своем черепе болезненную шишку размером с грецкий орех. «Тебе нужно встать», – подумал он. Рядом с его ухом жужжал комар, его вой был похож на звук бормашины. Еще один завтракал на его предплечье. Над его лицом, почти касаясь, вилось облачко мошек. Он сильно выдохнул, и они отлетели, но потом снова вернулись. Одна заползла ему к краю глаза. Он спугнул ее, сильно зажмурившись, а потом часто заморгал. Затем Демарко опустил обе руки в грязь под ягодицами и постепенно принял сидячее положение боком, упершись правым локтем в землю. Его левая нога, та, что пострадала, не казалась как-то неестественно вывернутой. Но болела просто адски. Еще одна попытка согнуть ее в колене вызвала вспышку жгучей боли, исходящей от лодыжки. Поэтому он согнул другое колено, повернувшись чуть в сторону. Другая нога ноет, но она цела. Он просунул правую ногу под левое колено, провел рукой по грязным джинсам от колена до голени. Никаких выступов. Никакой разломанной кости. Но самое легкое прикосновение к середине голени заставило его всего сжаться от внезапной боли. И теперь он мог различить там другой цвет среди грязи – красновато-коричневое пятно крови. Он выдыхал громко и быстро, лицо напряглось и горело. Медленно повернувшись, дюйм за дюймом, он оперся на руки и правое колено, держа левую ступню и ногу поверх правой. Он провел левой рукой по листьям, надеясь рядом найти пистолет. Безрезультатно. И голова закружилась – его тело хотело упасть обратно на землю. Ему понадобится какой-нибудь костыль. К несчастью, в центре узкого оврага не росло ни одного дерева, ни одной толстой ветки в пределах досягаемости. Ему оставалось только двигаться вверх или вниз по ущелью, прыгать на здоровой ноге или ползти вверх по скользкому склону на четвереньках. Последнее даст ему возможность поискать в листьях свое оружие. Длинный тяжелый охотничий нож должен быть все еще привязан к рюкзаку, который, в свою очередь, должен стоять рядом с деревом, у которого он решил помочиться. Но сначала нужно до него добраться. Он посмотрел вверх, изучил листья. То тут, то там вдоль склона он мог различить следы того, где волочились ноги, а где скользило его тело, помяв собой листья. Невозможно было сказать, как далеко от него отлетело оружие. Он знал наверняка лишь то, что без него он был не сильнее покалеченной утки. И он тихонько рассмеялся, представив, как сейчас поползет вверх по склону. «Ты всегда выбираешь самые сложные пути», – сказал он себе. «Да, выбираю», – ответил он и продвинул обе руки вперед, затем потянул за ними все тело, морщась на каждом дюйме. Глава сто седьмая К тому времени, когда он добрался до вершины оврага и лежал там, тяжело дыша, уткнувшись лицом в листья, его одежда промокла от пота, а руки, лицо и шея были испачканы перегноем. Боль в ноге быстро достигла своего крещендо и чуть утихала только между ударами пульса, которых теперь приходилось два на одну секунду. Каждый удар казался огромными горячими тисками, одновременно сдавливающими не только ногу, но и пах, грудь, шею и череп. Его кровь превратилась в аккумуляторную кислоту; он чувствовал во рту ее вкус. От боли к нему подступала сильная тошнота, но желудок был пуст, так что он чувствовал позывы в основном в горле – периодический рвотный рефлекс, который он подавлял жесткими, сухими глотками. Подъем занял больше часа из-за частых пауз, чтобы провести по листьям сначала правой рукой, а затем левой. Он нащупывал многочисленные корни и камни, но ни одной вырезанной в Австрии рукоятки. Теперь он приподнялся на локтях и стал искать дерево, у которого оставил свой рюкзак. Может, это дерево? Но там ничего нет… Может, то дерево? Ничего нет. Куда бы он ни смотрел, нигде не было видно ни одной вещи, которая не росла из земли. Только сам Демарко. – Сукинтысын, – простонал он. Потом выпрямил руки и снова опустился на грудь. Пот высох, а тело остыло. Через некоторое время его дыхание стало ровнее, но нога все еще пульсировала. Она ощущалась на десять градусов горячее груди. И большой, как бочка. «Хотел бы я позвонить Джейми, – подумал он, – и рассказать, сколько я тут сжег калорий». Глава сто восьмая На этот раз он проснулся от дрожи и жара. Лес стал заметно темнее, но его линии казались четче, будто жар прояснил его зрение и даже прояснил мысли. Он поднял глаза к небу. За листьями все казалось серым. Неужели он так долго спал или небо затянулось тучами? Может быть, это все еще утро? Может быть, уже вечер? «Ты собираешься вставать или нет?» – спросил он себя. Лежать неподвижно все равно что умереть. Этакая гонка между инфекцией и голодом. Вероятно, выиграет инфекция. Ему вспомнилось, что Томас Хьюстон писал, что самоубийство – не что иное, как точка в конце «Я больше этого не вынесу». Выбрать жизнь – значит открыть еще одну страницу, может тысячу страниц, текста, заполненного длинным фолкнеровским предложением с запятыми, скобками, двоеточиями, тире и другими не финальными знаками препинания. «К черту эту точку, – подумал Демарко. – Я еще не дошел до конца своих страниц». Глава сто девятая Он лишь изредка поглядывал вверх, ковыляя от дерева к дереву с помощью костыля, сделанного из оторванной с дерева ветки. Костыль был короче как минимум на целый фут, чем нужно, но он помогал ему сохранять хоть какое-то равновесие. Он прыгал вперед на правой ноге, левая же при этом была в трех дюймах от земли. Затем резко дергал костыль, перенося свой вес на левую подмышку, где и был зажат костыль, а потом снова прыгал. Время от времени его левая нога опускалась и цеплялась носком за землю, и этот короткий контакт посылал резкий поток боли через подошву стопы в голень и коленную чашечку. По пути какая-то его часть абстрагировалась от боли и отошла, чтобы смотреть на него со стороны – отстраненно, но с любопытством, а может, даже с толикой смеха. Такой опыт был ему не в новинку. Подобное случалось девять месяцев назад, когда он мчался через лес на звук выстрелов и знал, что Томас Хьюстон находится в непосредственной близости от места происшествия. А до этого – когда он несколько раз сидел в своей машине возле дома Ларейн и наблюдал, как она возвращалась домой с очередным мужчиной. А еще раньше – в те горестные минуты, когда он ждал, пока приедет скорая помощь и заберет Райана-младшего. Ну и десятки раз в детстве и подростковом возрасте, когда попадал под пристальный взгляд отца. И все же ему всегда было странно наблюдать за собой с такого расстояния. Долгое время он считал, что с ним что-то не так – возможно, какая-то стадия социопатии. До обеда с Хьюстоном. Демарко спросил тогда с ноткой зависти в голосе, каково это – большую часть своей жизни заниматься богоподобной деятельностью, создавая и уничтожая людей. – Иногда впадаешь в депрессию, – ответил Хьюстон, – и не знаешь почему. Чувствуешь себя раздраженным, взволнованным, нервы на пределе, и совсем не можешь понять причину. У тебя прекрасная жизнь, лучшая семья на свете – все, чего ты когда-то хотел. Так какого же черта ты так несчастен? А потом ты резко осознаешь: ты живешь жизнью своего героя. Все, что он чувствует, чувствуешь и ты. Он просто поселился в тебе, потому что в каком-то смысле он и есть ты, твое воплощение. У тебя есть свои эмоции, но его сильнее, они могут тебя подавить. И остается только одно – не знаю, отделиться, что ли, от своего героя. Ты должен отойти от него и просто наблюдать. Позволить ему страдать по тем или иным причинам. И постараться не обращать на него внимания. И теперь, окруженный только деревьями и болью, Демарко был рад, что он не писатель. Обрадовался, что ему не нужно отстраняться так каждый божий день. И обрадовался еще сильнее, что он не был Богом. Восемь миллиардов душ вопят в твоей голове. Все это горе. Все это отчаяние. Глава сто десятая Казалось, сумерки наступили слишком рано. С другой стороны, он больше не мог доверять своему чувству времени. Боль будто растянула его. А несколько минут лихорадочного сна превратили его в пепел. В любом случае было уже слишком темно, чтобы продолжать путь. Его правая нога уже одеревенела от усталости, а левая подмышка была до крови исцарапана импровизированным костылем. Ему казалось, что он преодолел уже очень большое расстояние, но он не мог сказать точно – слишком устал, а мозг был слишком затуманен. А ветер все усиливался, воздух становился душнее. В одно мгновение он промерзал до костей, а в следующее весь горел. Он прижался к дереву, надеясь повернуться спиной к ветру, но тот был слишком хитер – он уходил то вправо, то влево, то низко пригибался, то поднимался обратно. Демарко вытянул левую ногу и провел ладонью вверх-вниз по разорванным джинсам. Кровь засохла и превратилась в корку, залатав дыру. Он вспомнил, как мама гладила заплатки на его джинсах, когда он был маленьким. Он ненавидел заплатки. Ни у кого из других детей их не было. Демарко не был голоден, но ужасно хотел пить. Он закрыл глаза, и в сознании снова забился рой мыслей. Они разбивались вдребезги и врезались друг в друга. Ни Джейми, ни телевизора, ни виски, ни пива. Ничто не отвлекало его от мыслей, кроме деревьев, земли и клочков неба. Щебет, скрип и щелканье. За листьями то вспыхивали, то гасли звезды. Ему ничего не оставалось, кроме как отпустить все свои мысли… Глава сто одиннадцатая Ночь разверзлась, как наэлектризованный ад, разбудив его неоново-белой паутиной молнии над деревьями. Гром взорвался резкими, пугающими всплесками одновременно с непрерывным грохотом и рычанием. Он отодвинулся от дерева, оперся на локти и открыл рот. И пил дождь, пока его челюсть не затекла от такого положения. Он закрыла рот, с трудом открыл и снова закрыл. Попил еще немного. Снова и снова, пока дождь не прекратился так же внезапно, как выключенный кран.