Командир… Никогда не забыть, как он улыбнулся тогда. «Плотным кольцом, говоришь?» – произнес он. Запросто так переспросил, будто мы не распластались, затаившись, по дну ущелья Юро, а сидели себе где-нибудь в Каламине, беззаботно дожидаясь, пока Ньято заварит матэ. «Мы обязательно найдём выход, Инти… – сказал он. И опять посмотрел Инти в глаза. Потом каждому из нас, из тех, кто был рядом с ним там, на дне бездонного ущелья Юро. – Мы обязательно выберемся отсюда. Найдём лазейку. Не забудьте: те, кто отстанет от отряда, кто будет пробиваться один или группой, – встречаемся в апельсиновой роще. Апельсины, наверное, уже поспели. Как думаешь, Алехандро? Он обратился ко мне со словами. И взглядом. Почему он так сделал? Может, он хотел меня подбодрить. Ведь следом он отдал мне, Аларкону, Инти и Анисето приказ сменить дозорных – Тамайо и Гарри Вильегаса – на гребне скалы по правую руку. И мы стали карабкаться на этот чертов гребень, а командир и наши товарищи остались там, в сыром полумраке, на самом дне ущелья Юро… Лента новостей (Международная служба новостей (INS), Гватемала-сити. 11:25. 05.11.07) Кандидат Альваро Колом, представляющий левую партию «Национальное единство надежды», одержал убедительную победу на президентских выборах в Гватемале. Победа Колома стала первым случаем возвращения левых во власть в Гватемале с момента свержения наемниками США в июне 1954 года левого президента Хакобо Арбенса в результате переворота и интервенции организованной ЦРУ на деньги американской монополии, занимающейся экспортом бананов – «Юнайтед фрут» компании. Защищать законную власть в Гватемале тогда, как и в период гражданской войны в Испании, собирались добровольцы, молодые люди левых взглядов, по всей Центральной и Южной Америке. В их числе был и молодой врач-аргентинец Эрнесто Гевара де ла Серна. Однако тогда, в 1954 году, они потерпели поражение. Флора Зачем ты это делаешь? И не пытайся себя обманывать – всё равно не объяснить. Будто спасательный круг, возникший вдруг среди шторма. Откуда он взялся? Наверное, всплыл из самой пучины того бездонного моря, которое зовется подсознанием. Покоился там до поры под толщей прожитых лет, утонувших надежд и иллюзий. До поры… Отзвук стихии проник и туда, на самое дно онемевшего прошлого. Неведомый сдвиг и… вот оно, всплыло. Ты звонишь матери. Трубка в ладони, вспотевшей вдруг, трясется так, будто ты набрал не номер домашнего телефона – такой же безусловный, как буквы алфавита, как это майское парижское солнце за окном телеграфа – а приемную канцелярии самой Богоматери. Неужто ты хочешь выпросить Царствие небесное? Наивный хитрец, не пытайся себя обмануть. Тебе удалось это с Флорой, но себя-то ты знаешь. И даже это изумрудное море – подсознание – что плещется у порога твоего рассудка, тебя никогда не пугало. Ты умел держаться на плаву, ловко используя подручные средства. Ха-ха, деревянный человечек Альдо! Потому-то ты так и кидался в волны, вызывая дешевый восторг у товарищей и подруг, а потом у студентов (а как тебя это тешило! эти поголовно блестящие, восхищенные взоры юных прелестниц – с первого по пятый курсы! О, ты ощущал эту тонкую власть над их хрупкими, нежными душами, ты растил её, как садовник в своей западноберлинской оранжерее). Ха-ха, тверд – как полено. Ты до сих пор держишься на плаву, Альдо, говорящая деревяшка. И разве не ради этого ты затеял весь этот шум с «латиноамериканским бумом»? Ради влюбленного взора своей ненаглядной мулаточки Флоры… Да, да признайся хоть в этом. А впрочем… Не этим ли движется мир? Разве не ради Елены Прекрасной пылала Троя? Не ради губ и грудей Жозефины Наполеон затеял свой Итальянский поход? Стоп-стоп… Тут-то всё дело. Потому ты и бросился набирать этот номер. Ты не хочешь ради Ульрики затевать герилью. Вот оно что! «Альдо, у нас будет малыш». И тогда в Сан-Паулу, когда вы украли американского посла Элдрика, ты почему-то был твердо уверен, что всё обойдётся. И тогда, когда в полицейском участке трое громил топтали твоё изнеженное интеллектуальными штудиями мясцо, ты кричал, и извивался от боли, но где-то глубоко, на самом дне своей визжащей души ты был тверд… Мать пришла тогда, чтобы забрать тебя из участка. Уже потом ты узнал, как она за тебя хлопотала, и подняла на ноги всех знакомых отца, и его старые связи, и дошла до министра внутренних дел… А тогда, в управлении, ты больше всего на свете, больше прикосновений пиканы боялся встретиться с ней взглядом, утонуть в том море боли, что ты ей причинил. И вот ты отводишь глаза, как преступник, как вор, а потом как-то вдруг… Окунаешься. Поле прозрачного света, где страдание и любовь рождают озарение веры и мужества. Этот взгляд… Разве не он освещает твоё стоеросовое нутро, когда ты заикаясь, спрашиваешь у милой работницы парижского телеграфа код Бразилии и бормочешь телефон, заставляя её несколько раз, улыбаясь, переспрашивать цифры. Вот оно что! Ты хочешь, до исступления хочешь жить ради Флоры и малыша. Ты будешь писать книги, талантливую прозу, которая станет взрывной мощью «бума». Ты будешь мучительно, шаг за шагом состругивать с себя, выдирать с кровью и мясом деревянного человечка, превращая стружку в строчки, в слова. Они должны будут хорошо гореть, они озарят тысячи и миллионы юных умов солнечным светом будущего… Ты напишешь книгу о Че. О том, кто сказал: «Самое священное в мире звание – это звание автора». Ты станешь автором. Ты наполнишь пустоту творчеством. Это будет твоя герилья. Ради будущего человека, светлый силуэт которого проблескивает на горизонте. Гудки, нетерпенье, отчаяние… Щелчок. «Мама!?.. Алло, мама?» «Альдо?! Сынок, с тобой всё в порядке?» «Да, мама, всё в порядке?» «Откуда ты звонишь? Альдо, ты не простыл? У тебя такой голос…» «Как ты, мама? Послушай… Должен тебе сказать. У тебя будет внук. Или внучка. Алло, алло? Мама? Ты слышишь? Флора… Я писал тебе. Та фотография, мы вдвоем, в Вене… Мама, алло… Почему ты молчишь?» «Сынок…» «Алло…» «Я молюсь, сынок… Матерь Божья… Откуда ты звонишь? Из Берлина?» «Из Парижа, мама… Флора в Берлине. Я здесь…» «Альдо, ты должен быть с ними… Ты нужен им, Альдо… Сейчас». «Но, мама… я…» «Что бы там ни было… Пречистая дева Мария… Почему ты в Париже? Пусть там хоть… Хватит печься о судьбе человечества, Альдо. Подумай, наконец, о своих близких…» Ты вешаешь трубку, и весь твой безудержный пафос, как замок из песка на нескончаемом пляже Касабланки, смывает лазурная волна щемящей тоски. Хватит дурить себя, Альдо, хватит плести эту мыслительную чушь про умы и миллионы. Ты попросту хочешь прижаться губами к пленительно-нежной шее Флоры, ощутить губами рельефное тепло её прелестных ушек – доверчивых раковин цвета кофейных зерен, – снятых с жаровни, играющих золотистыми отсветами. Кофейные зерна… Разве они не сверкают обещанием рая и сладости в её карьих зрачках, когда ты ложишься на неё в косых, густо падающих из окна на постель лучах берлинского солнца. Она смотрит так… как только может женщина смотреть снизу вверх на мужчину. Она ждет этого от тебя и готова отдать ради этого всю себя, без остатка. Кофейные зерна… Не тот ровный тон шоколада, который разлит по мерцающим бедрам, плечам, ягодицам твоей божественной Флоры, превращая её в нескончаемую сладость, кремовый торт с юными, упругими формами. Те два зерна, два изюма, которыми украшены две самые сладостные возвышенности. Вот сейчас, в этой чертовой телефонной парижской будке ты сознаешь, что желаешь всем существом лишь одного: до скончания лет питаться изюмом, оставаясь всегда ненасытным, вкушать твоей ненаглядной весны по имени Флора. И вдруг слюнявая влага сгущается в уголках твоих глаз, и ты с неожиданной ревностью думаешь о том, что этим же изюмом будет питаться ещё один… Ты силишься и не можешь представить себе своего ребенка. Пятно какого-то безумного света горит в твоем воспаленном, пьяном мозгу, когда ты пытаешься думать об этом. Ты, как безумец, смеясь без причины и тут же растирая по щекам и по носу слюнявую влагу, только и твердишь: «Мой ребенок, мой малыш…». И вдруг умиляешься, представляя, как этот ослепительный комок самовластно хватает шоколадные грудки своей юной мамы и ловит темно-коричневые средоточия и принимается их сосать, ненасытно и жадно… Ради Флоры и малыша… Да, Альдо. Неужели это случилось, и ты перестал себе врать? Ты признался. Ты исповедался и отныне готов причаститься Христовым дарам. Ты готов, Альдо, готов наконец-то вкусить тела и крови Всевышнего… – Месье, вы закончили? – Нет, мадемуазель… Ещё один звонок… Мне нужно сделать… – Пожалуйста, сколько угодно… – У вас очаровательная улыбка, мадемуазель… – Спасибо… Вы очень любезны… – Нет, это вам спасибо… Вы очень красивы… Ещё один звонок, мадемуазель… «Здравствуйте, я хотел передать господину… А, вы узнали… Да… Нет, не могли бы вы передать господину послу… Что? Он ждет?.. Завтра он уезжает?.. Нет, ничего… Да, да… Как договаривались… Да… До встречи…» «Боливийская армия: между революцией и олигархией» <…> В ходе кровопролитной борьбы либеральная диктатура была свергнута, и к власти пришло Националистическое революционное движение. 15 апреля 1952 года из эмиграции прибыл Виктор Пас Эстенссоро, который стал президентом Боливии и пробыл на этом посту с перерывами до 1964 года. Перед отъездом из Аргентины он встретился с Хуаном Пероном, который полностью поддержал новое правительство. Самолет, на котором Пас Эстенссоро вернулся в страну, вел молодой летчик, член НРД Рене Баррьентос. С первых дней революции 1952 года ситуация, складывавшаяся в Боливии, весьма беспокоила США. ЦРУ получило указание президента Эйзенхауэра восстановить в Боливии «порядок». В конце 1952 года в Лэнгли был разработан и утвержден план, основные положения которого – экономическая дестабилизация, внесение раскола в революционное движение, дискредитация правительства, заговор военных и как финал – военный переворот. На роль главы будущего правительства был выдвинут уже упоминавшийся летчик Рене Баррьентос, обладавший несомненной личной харизмой. Генерал Баррьентос был наполовину индейцем и всегда умело пользовался этим обстоятельством в стране, где две трети населения – индейцы. Баррьентос представлял правое крыло революционных националистов и выступал против марксизма. Через своего друга майора Хулио Санхинеса Гоитиа он познакомился с Эдвардом Фоксом, тогда сотрудником одной из служб американской помощи Боливии. Возглавляемая Гоитиа и Баррьентосом ложа «Санта-Крус» превратилась в главный очаг военного заговора, направленного против правительства. Опорой заговорщиков стала 7-я дивизия в департаменте Кочабамба, командование которой также входило в ложу. По совету Эдварда Фокса Баррьентос с помощью американских инструкторов создал первый в Боливии парашютно-десантный батальон, который разместился в городе Кочабамба. В эту часть были подобраны лично преданные Баррьентосу лица. ВВС США предоставили вооружение и военно-транспортные самолеты. В финансировании переворота, кроме ЦРУ, активное участие приняла могущественная американская нефтяная монополия «Галф ойл компании». 3 ноября 1964 года гарнизон 7-й дивизии выступил против правительства Пас Эстенссоро. Это выступление было поддержано другими воинскими частями. По требованию военного командования низложенный президент покинул страну, а руководство военной правительственной хунтой взял на себя главнокомандующий вооруженными силами генерал Альфредо Овандо Кандиа. На выборах 1966 года, как и следовало ожидать, победу одержал генерал Рене Баррьентос, выдвинутый блоком Боливийский революционный фронт и провозглашенный «подлинным» наследником революции 1952 года. В ходе выборов активно использовались средства фальсификации, использование вооруженных отрядов для запугивания избирателей, уничтожение бюллетеней с оппозиционными кандидатами. В марте 1967 года в джунглях департаментов Санта-Крус и Чукисака появились партизанские группы во главе с аргентино-кубинцем Эрнесто Че Геварой. Местом расположения партизанского отряда был избран район, прилегавший к нефтепромыслам «Боливиэн галф ойл компании». Здесь было куплено ранчо «Каламина», недалеко от которого протекала река Ньянкауасу. 23 марта произошло первое столкновение между отрядом Че Гевары и правительственными войсками. 10 апреля пять провинций департаментов Чукисака и Санта-Крус были объявлены на чрезвычайном положении. Для борьбы с партизанами сюда были направлены 4-я и 8-я дивизии, усиленные подразделениями рейнджеров. Борьбу с партизанами поддержали также Аргентина, Бразилия и Парагвай, так как район действия отряда находился недалеко от границы с этими странами. Они выдвинули войска в приграничные районы, создав второе кольцо окружения вокруг партизанской зоны. Активное участие в специальных операциях против отряда Гевары приняли США через своих советников и сотрудников ЦРУ. В начале апреля 1967 года в Вашингтоне состоялось совещание координационной противоповстанческой группы. Вскоре в Боливию были направлены военные советники США, которые в Ла Эсперанса организовали обучение 600 боливийских солдат для антипартизанских действий. Обучением руководил майор Ральф «Паппи» Шелтон, ранее создававший антипартизанские школы в Доминиканской Республике и Лаосе. С апреля 1967 года американские военно-транспортные самолеты С-130 и С-141 из зоны Панамского канала стали доставлять оружие и снаряжение в Ла-Пас и Санта-Крус. За месяц до первого боя партизан с войсками генерала Баррьентоса, в феврале 1967 года, из отряда Гевары бежало двое шахтеров. Они сдались властям и сообщили все подробности об отряде, его вооружении, связях, системе обеспечения в городах и т. д. Уже в июле 1967 года президент Баррьентос объявил о начале операции по ликвидации партизанского движения, получившей кодовое название «Операция Синтия». План операции был разработан американскими советниками. В зоне действия партизан была установлена тщательная слежка. По малейшему подозрению в связях с партизанами или симпатиях к ним людей хватали и доставляли в центры, созданные ЦРУ. Все населенные пункты, дороги и речные переправы были взяты под контроль армии и специальных войск министерства внутренних дел и управления национальной полиции. По странной случайности именно здесь в это же время американцы из «Корпуса мира» начали проводить исследования «социальных отношений в деревне».