– Всего сущего. Ясно. Варя, ты боишься их? Скажи, кто эти люди? Скажи, кто всё устраивает. Я не уеду, крестьяне умирают. Надо найти. Предать суду. Так не может тянуться вечно. Её взгляд наполнился искренним удивлением, ресницы распахнулись и почти коснулись бровей. – Вечность – это миг, Илья. Только смертным кажется, что жизнь кончается смертью. – Смертным? – Смертным. – Так. Всё ясно. Стало быть, бессмертные. Ты сейчас и о себе говоришь? – О, это… Это другое. – Благодарю покорно, начал уж было волноваться. – Илья Иванович! Неужели вам мало того, что вы видели?! – Она раскраснелась, почувствовав, что офицер не воспринимает её слова всерьёз. – Ты-безрассудный, раз решил вернуться сюда. Я только хочу предупредить! – Так предупреждай! Чего или кого мне ждать? Опасаться? Как я могу защититься, если не понимаю, с кем имею дело. Кто их убивает? Раз ты знаешь и покрываешь убийцу, значит ты-пособница, укрывательница. И, если не я, то кто-то другой узнает, и ты предстанешь перед судом и понесешь наказание. Чем они тебя напугали? Что они с вами делают? – О, Илья, какой же ты … Наивный! Они ничего не делают. Я не смогу тебе объяснить, ты всё равно не поймешь. – А ты по порядку. – Илья начинал злиться, понимая, что из разговора ничего путного не выходит. – Первая жертва, за ней вторая. Кто, как и где убил. Почему убили? Чем убили? Где сейчас прячутся? Варя стояла растерянная. Она не ожидала, а вернее просто не позволяла себе думать, к чему приведёт её откровенность. Он ей не верит! Считает ненормальной! Ведёт расследование, собирает улики, бумаги пишет! Девушка заламывала руки, лоб и переносицу пересекли резкие борозды морщин. Офицер, напротив, был настроен решительно, щеки горели, в глазах блестел злой огонёк. Он обнял её за плечи, немного фамильярно, и, нагнувшись, заглянул в сосредоточенные на чем-то глаза. «Расскажи мне всё», – подумал Богомолов, но, не успев произнести вслух, услышал: «Тогда тебе уже не выбраться». Офицер готов был поклясться, что плотно сомкнутых губ Варя не разжимала. Ухнуло и заискрило разом. Воду озарило светом, будто проснулись сотни утренних солнц. Илья только успел пригнуться, и тут же что-то рвануло под ногами, подкинув обоих ввысь, следующим рывком отнесло к воде и неистово, с высоты трёх сажень, бросило на середину реки. Не было никакого сопротивления, всплеска, вода словно ждала их и, распахнув объятия, разошлась мягко, дала провалиться в своё нутро и через секунду уже сомкнула края разверзнутой глади над головами. Они падали быстро, проваливаясь, и, как ни странно, даже не успевая захлебнуться. Когда падение прекратилось, Варя исчезла. Вокруг было темно, мутно, изредка в толще воды мерцали рыжеватые огоньки. Богомолов понял, что дыхание само собой остановилось. Сознание ощущалось на границе между сном и явью; очень хотелось протереть глаза, но тело было настолько тяжелым, что офицеру не удался даже поворот головы. Послышалось странное подобие шепота, затем вода пришла в движение. Сначала легкое, едва различимое, по коже будто водили шелковым шарфом, потом закружило сильнее, и Илья вдруг понял, что стоит в центре набирающего силу водоворота. Он хотел было открыть рот и закричать, но понял, что в таком случае захлебнётся. Руки, ноги, тело будто окутали невидимые путы – он оказался скован. Один за другим в воде начали проявляться неясные силуэты. Чёрную толщу разрезало отчетливыми голосами. «Мальчик… мальчик… мальчик». Приближающийся голос был женский, неузнаваемый. Илье сделалось настолько жутко, что он принялся будить сознание, пытаясь успокоить лихорадочно носившиеся мысли. «Милый… милый…милый». – Уже неслось из-за плеча вслед за едва различимым белым человекоподобным пятном с головой и сплюснутыми ногами. «Пришел… пришел». «Наконец…наконец…наконец». Вихрь несся сильнее, в его центре начал образовываться тоннель. Со стороны должно быть казалось, что в реку будто погрузили огромную трубу и высасывали воду. Правда мысль о том, что происходящее сейчас могут увидеть с берега, не успела прийти Илье в голову. Он осторожно наблюдал, как существ, их было с десяток, несло водоворотом и слушал, как голоса, уже неразличимые, сливались в общий гул, а потом вдруг оказался стоящим на пружинистом коричнево-зелёном дне. Щербатая луна на сизом небе осветила подернутую переливающуюся болотной жижей корягу у его ног. Вокруг было пусто, лёгкие стали наполняться воздухом. Он набрал его полную грудь и увидел Варю. Вместо синего платья на ней была белая рубаха, та самая, как в первую встречу, мокрые волосы лежали на груди и плечах, в чёрных глазах прыгали злые блики. Она смотрела на Илью снизу вверх, а кистями опущенных рук описывала маленькие круги, ошеломительно совпадающие с движением вихря. Прищурившись, резко хлопнула в ладоши, и движение воды вокруг них прекратилось. Водоворот замер, тени существ остановились и подобием ладоней прильнули к стене воды будто к стеклу. – Что это? – Спросил он, осторожно разжимая губы, всё еще не веря своим глазам. Варя воззрилась на него и долго, не моргая, не шевелясь, должно быть с минуту изучала его испуганное лицо. Потом опять хлопнула в ладоши, и замерший вихрь рассыпался мириадами капель, превратившись в огромную волну, которая накрыла офицера с головой. От неожиданности снова оказаться под водой он беспорядочно заколотил руками и ногами, но только погружался все глубже, и в ту самую секунду, когда воздуха в груди уже не осталось, его опустило на дно. Илья оттолкнулся, но ожидаемый долгий подъем вверх длился всего мгновение – он вынырнул у самого берега. Он был один. Под пальцами лежал гладкий песок. Впереди белел ракитник, по крыше пустой беседки гуляли оранжевые предрассветные всполохи. 27. Он добрался до деревни минут за тридцать. Неуверенно переставляя набухшие от воды сапоги и держась за голову. Мокрая рубашка под мундиром липла к телу, а зелёную фуражку с красным околышем и медной бляхой ему даже не пришло мысли искать, судя по всему, та упокоилась в водах Шоши. Всю дорогу до дома Илью занимал только один вопрос: «Как это всё возможно?! И возможно ли?». Он попытался выровнять дыхание и походку, но шум в голове не унимался и еще чрезвычайно мешал думать. В деревне на мокрого унтер-офицера никто не обратил внимания: молодежь обливала друг друга с самого утра, сухими и трезвыми оставались редкие односельчане. Завидев издалека знакомые очертания крыши, Илья прибавил шагу и скоро с видимым облегчением завалился на лавку во дворе у Дрожжиных. Несмотря на поздний крестьянский час, в доме, судя по доносящимся разговорам, никто, не спал. Илья прислушался, и что-то в интонации Спиридона ему совершенно не понравилось. Он встал навстречу приближающемуся к выходу голосу, полному тревоги и какой-то несвойственной злобы и, когда хлопнула дверь, с участием открыл было рот, но спросить ничего не успел. – Видел её?! – Глаза у Дрожжина, обычно ярко-зеленые, сейчас налились чернотой. – Кого? – Эх, ты, жених! – Спиридон вперил желчный взгляд Богомолову в переносицу и сплюнул куда-то себе по сапоги. – Катерина! «Кто?»! – Не видел. А что случилось? – Пропала! – Как пропала? Уходил – она дома была. – Вот не ушел бы, может и была! А теперь нету! Нигде нету, везде смотрели. Давай жених, рассказывай, что делать будем? А? Илья вмиг разозлился из-за этой некрасивой пикировки. Девчонка гулять побежала (в этом он не сомневался), а ему безобразные безосновательные обвинения, да еще и с каким апломбом. «Ну и ну, эка тебя рассудок-то покинул». – Рассматривал офицер уже начинавшего трястись от ярости хозяина дома. Они постояли так с минуту, совершенно молча, и также молча разошлись каждый в свою сторону: Дрожжин – за плетень, должно быть искать непутевую сестрицу, а Богомолов – переодеться. Ночь не обещала ничего хорошего. Спустя час и две крынки простокваши, мысли у Ильи всё еще ровным образом ни в одну из теорий не складывались, а крутил он их и так и этак. Катерина домой так и не вернулась. Средняя и младшая, видимо, получив нагоняй, лежали обнявшись на печке, как мышки, беззвучно и не шевелясь. Под самой крышей тоскливо подвывал ветер, из щелей окна тянуло чем-то жжёным, беспокоились, кудахтали сонные куры. К полуночи стал накрапывать мелкий дождик. Дрожжин вернулся с поисков один, решительней прежнего, не разуваясь прошёл к себе в угол, вытащил из-под соломенного тюфяка то самое ружьё, с которым они на днях ходили к реке, и, нахлобучив рывком фуражку, поспешил обратно к выходу. Богомолов не выдержал, кинулся ему на перерез и встал, загородив собой дверь. – Спиридон, куда ты с ружьём?! Убьешь ещё кого! – Илья договорить не успел. – Пропала! Ты слышишь меня! Пропала! – В глазах Дрожжина стояли слезы, которые Илью напугали даже больше, чем Варины водяные столбы. – Да отчего сразу пропала: может бегает где. С… – Он подумал, но решил, что хуже уже не будет и продолжал, – … парнем каким. Они же весь день сегодня друг за другом. Последние летние дни. Загуляла… – Загуляла!? – Вытаращил дикие глаза Дрожжин. – У меня здесь не гуляют! – Он показал кулак в сторону печки. – Сам знаешь, у меня здесь, – Он снова развернулся, – порядок! Чистота и пристойность! Никто у меня, ваше благородие, не гуляет! Я матери слово дал, что воспитаю и воспитал! Загуляла! Это у вас в городе может и гуляют, а здесь. Здесь девицы не гуляют! Здесь работают, и себя блюдут! В церковь ходят, посты… – Ну хватит, Спиридон, я же не об этом. – А об чем? Уж не об том, как ты на службе киселя по господским домам гоняешь? Здесь у нас душегуб завелся, а он по своим амурным делам весь вечер купчиху обслуживал. Я, думаешь, не знаю, чего ты к Рябушинской попёрся?! – Взять с Ковалевой объяснения. – Покраснел Богомолов. – Вот именно, что с Ковалёвой! Мою-то дуру можно и здесь оставить, а самого тебя только и видели. «Ясно всё» – Вздохнул унтер-офицер. Коли два конца сходятся, неважно, насколько извилистым был путь – раз Катерина пропала в тот самый вечер, когда Илья поехал к купчихе, значит, именно он виноват в случившемся. – Спиридон, вот ответь мне, ты помнишь, как я просил её руки? – Что? – В ту ночь, когда приехал. Как я просил руки сестры твоей. Помнишь, как было? – А меня ты и не просил. – Как это? – Богомолов покраснел ещё гуще. – А вот так! Как за Поповым, за последним, дверь закрылась, так вы и вышли. За руки держитесь. Хорош жених, едва на ногах держался. Ну она и говорит, так, мол, и так, братец. Мы решили, благослови… Я ещё сюда вот, – он показал на лавку, – сел. Удивился шибко. А та мне уже и образа тащит, мол, не уйдем пока не благословишь. – Спиридон, я того не помню. Крупный рубленый подбородок Дрожжина затрясся, он запыхтел и с криком: «Я те дам, не помню!», начал стаскивать с плеча ружьё. Богомолов схватил его за обе руки, перехватил ружье, они потоптались немного, оба, не решаясь на что-то более серьезное, и, расцепившись, разошлись по углам. «Фу ты ну ты! – В отличие от друга офицер ругался про себя, молча дорисовывая картину того вечера недостающими деталями. – Да она нас всех обманула. Дождалась, пока я – в беспамятство, и замуж. Ну хитра! Воистину говорят, змей искуситель. Тьфу». Стук в дверь оторвал Богомолова от досадных размышлений. Звук был чужой, незнакомый, от того мужчины недобро переглянулись, понимая, что за дверью не та, кого ждали. Илья поёжился, в памяти не к месту всплыла картина утра, когда убили Маклакова. Стук повторился, и сразу после – дверь распахнулась. На порог, торопясь, вступила высокая дородная женщина в фуфайке сверх синего сарафана, голову её украшала традиционная сорока с золотыми позументами по краям. Сразу за ней с ноги на ногу переминалась девушка, очевидно – дочь. Такая же рослая и веснушчатая. Поколебавшись, женщина вывела её за руку вперёд и сердито бросила: «Рассказывай». Девушка стояла с красным после слез румянцем и молчала пока уставший Дрожжин на неё не гаркнул. Та вздрогнула и принялась за путанный рассказ, с первых слов которого у окружающих начали вытягиваться лица. Выходило следующее. Катерина томилась от безответной любви всё лето и к концу решила взять судьбу в свои руки. Про русалок в деревне все давно знают, и вот одна бабка (какая? Прокофьевна!) насоветовала Катерине после русальной недели на полную луну искупаться в реке у дома Ковалевых, сесть в одной рубашке на берег в сторону серебряной дорожки и ждать. Как появятся русалки, попросить у них средство, чтобы Илью присушить (в этом месте офицеру пришлось закрыть ладонью горячее от стыда лицо). Катерина сделала всё, как велено. Выскользнула на полную луну из дому, тихонько, и вернулась в ночь. «Русалки ей понравились. Сказывала Катя, будто они сначала были добрые, волосы у них длинные, а тела белые, как снег. Они её выслушали, дали пучок колосьев и гребешок. Велели колосья под подушку Ильи Иваныча положить, а гребнем волосы на заре расчесывать. Она потом еще несколько раз ходила, русалки подарки просили: платочек, зеркальце или нитки. Катюша им это всё на лавке оставляла, а их больше не видела. А после поминок Феди блинов ещё носила. Они ей так приказали. А вчера… – Девушка остановилась было, но под грозным взглядом матери, поспешно продолжила. – Вчера она сказала, что снова пойдёт, но ей страшно было очень. Русалки с ней говорить стали во сне. Катя хоть и боялась идти, но для Ильи Иваныча последний пучок забрать надо было». «О горе мне». – Подумал Богомолов, не решаясь посмотреть на Дрожжина. – Ты прости, Спиридон, не усмотрела! – Принялась причитать женщина, когда дочь остановилась. – Я, как ты от нас давеча вышел, сразу к своей, смотрю, шельма, глаза прячет, ну, думаю, точно знает. Ох, уж я намучилась, но всё, всё, смотри-ка мне рассказала. А как кончила, решила сразу к тебе идти. Ты прости уж в поздний час, но не до сна теперь. Ищи свою Катерину у реки. Мой-то спит беспробудным сном, не добудишься, а старшего своего могу с тобой послать, хочешь? – Не надо. – Отрезал Дрожжин.