Все трое стояли в торжественном ожидании чего-то. Женщина нервно оправляла на плечах крытую голубым атласом накидку, Катерина крутила в руках кисточки пояса. Позади них старик пристально наблюдал за Богомоловым и за каждую попытку обернуться или осенить себя крестным знамением больно резал ножом спину. Вся рубаха офицера сзади была пропитана кровью. В очередной раз, когда удар оказался чувствительным настолько, что Илья вскрикнул, Дрожжина поморщилась и, наклонившись к нему, тихонько попросила: «Немного осталось, потерпи, не надо больше». Илья посмотрел ей в глаза. – Меня убьют здесь. – Не убьют! – Вскинулась Катерина. – Просто теперь ты будешь со мной жить. Как луна выйдет, мы свадебный обряд пройдем и будем одной семьей. Батюшка добрый, видишь, мне не отказал, а я уж очень просила. – Какой ещё батюшка? – Перебил её Богомолов, шум с озера заглушал их шепот. – И матушка, и матушка! Все нашему с тобою счастью очень рады. – Катя, где Варя? Илья думал, что Дрожжина не в себе и отвечать не станет или чего хуже взбесится от упоминания соперницы, но она равнодушно пожала плечами, мол, ничего не знаю. Он задумался. – Что такое нежить? Где они обитают? Теперь же глаза её испуганно посмотрели на стоящую по правую руку от Ильи, но женщина будто совсем не обращала на них внимания, и тогда Катя быстро и тихо затараторила. – Никогда не говори о них, не спрашивай. Нежити – это проклятые, – она убедилась, что их не слушают, и продолжила – их матушка туда отправляет в наказание. – Куда туда? – На дно! На самое дно. Тебя никто не видит, не слышит, а ты всё видишь и слышишь, там. Сделать ничего не можешь, кричи не кричи. Про тебя думают, что ты ветка или камень какой, а ты и живой, и неживой будто. Я батюшку ослушалась, так меня тоже … туда. Я недолго нежитью была, да всё равно ещё не весь страх вышел. – Так вот, куда ты пропала, получается? – Да! – Катерина взяла его за руку. – Тебя брат на меня выменял, но ты не злись на него, он ведь как лучше хотел. Он и проводить нас придёт, благословит, он обещал. Сам собой непроизвольно подбородок Ильи дернулся, и голова резко повернулась в сторону конюшни, где они оставили Спиридона. Очертания тела разглядеть было сложно, но Богомолов знал, оно всё ещё там. Дрожжина ничего не знала, и он развернулся к Катерине, приготовившись к удару сзади. – Он мертв, Катя. – Старик с удовольствием пырнул офицера в спину. – Он у конюшни лежит в кустах, у него голова разбита. Он мертв, Катя. Он не придёт. Он сжал её руку. Катя отступила назад, выглянула из-за Богомолова, прищурившись, рассмотрела ту часть берега, на которую он указывал, и, видимо, узрев очертания лежащего брата, закричала так гортанно и дико, будто она снова в озере и бьёт по воде хвостом. Где-то вдали ухнуло, рассыпалось и понеслось волнительно и предзнаменующе. Катерина, рванулась к старику, причитая что-то и хватая его за руки. Справа послышалось: «Чего же ты ждешь?!», и пока женщина, путаясь в юбках, спешила отодвинуть Катерину от конюха, Илья развернулся, отступил назад, схватил всё ещё вытянутую руку, ударил по зажимавшему нож запястью, нагнулся, уворачиваясь от удара коленом, и в ответ со всей силы пнул старика по ногам. Быстрым движением схватил блеснувший на земле нож, выпрямился, чуть сильнее необходимого толкнул в сторону женщину. Невольно выигранная Катериной секунда дала ему шанс, и он, не раздумывая, всадил нож конюху в самый центр грудной клетки. Отпрянувшая невеста не успела стать его щитом, старик рванул было её к себе за платье, треснула порвавшаяся ткань. В ту же секунду под пальцами Богомолова хрустнуло. Захлопала крыльями летевшая мимо крупная птица. Изо рта конюха, искривленной шакальей улыбкой, вытекла струйка черной густой крови. Он поднял руки, наваливаясь на Илью, и тот провернул нож в теле ещё раз. Старик затих. Теряя опору и силы, он медленно присел, посмотрел вниз на торчащую из груди рукоятку, откашлялся, подняв голову и выискивая кого-то пустыми глазами. Встретившись с ней взглядом, прохрипел что-то и резко поднял вверх руки. По его телу пробежала судорога, спина внезапно изогнулась дугой. Илья разжал липкие пальцы, отпустил рукоять и толкнул тяжелое тело на землю. Вместо старого конюха перед ним лежал дородный седовласый мужчина лет пятидесяти. Офицер обошёл его так, чтобы свет внезапно выглянувшей луны освещал лицо. Исступленно, страшно, не вставая с земли, завыла Настасья Львовна. Её муж был мертв. 43. «Беги!». С каждым женским возгласом грудь Остафьева покидала жизнь. Он лежал на земле с прикрытыми глазами, кровь, стекающая с подбородка, остановилась. Ничего, кроме кусков обветшалой крестьянской одежды, больше не роднило его с конюхом. Старая шинель, полы которой на старике волочились по земле, Григорию Павловичу была впору. Только сейчас офицер заметил, что в двухрядье пуговиц не хватает одной. Богомолов не мог прийти в себя, он редко дышал, всё вокруг двигалось медленно, звуки заглушали лежащие перед ним свидетельства страшной правды. Её узор укрывал этот берег словно расшитый красными нитями Катеринин пояс. «Илья! Уходи!» – Голос Вари пробивался в сознание Ильи сквозь охвативший его ужас. В грязной изношенной одежде перед ним лежал убитый дворянин, Григорий Павлович Остафьев, подле него на земле сидит охваченная горем его супруга, Настасья Львовна, чуть дальше – с пробитой головой Дрожжин, который вел его на смерть. Эти люди ходят, едят, знакомятся, обрабатывают поля, заводят детей и существуют в его, Ильи, мире. Вот они: живые, настоящие, он жмет им руки, говорит с ними. Он спас сына Остафьева, в доме Дрожжиных провел это лето, ел приготовленное Катериной, а её брата считал своим другом. Богомолов переводил взгляд с одного тела на другое и ощущал себя не меньшим чудовищем, чем были те, кто душил Федю Маклакова. «Илья! Уходи! Уходи оттуда! Пожалуйста! Уходи!» – Варин голос бился в его голове, словно запертая в клетке птица. Из Остафьевой вышли все силы, и от завываний остались судорожные всхлипы. Она сидела молча, устремив непроницаемый взгляд на убитого мужа. Горе трясло её тело и сгущало вокруг воздух. Что-то в Настасье Львовне заставило Илью очнуться, вернуться в осязаемую реальность, где сладковатый запах разлагающихся тел смешивался с болотной горечью. – Где ты? – Стараясь не привлекать внимания, Богомолов закрыл рот так, чтобы слова звучали только в его голове. Он помнил, как делал это в конюшне. – Она сильнее у воды! Тебе нужно уходить! Илья подошел к Катерине, сидевшей, поджав под себя босые ноги. В грязных волосах её застряли зеленые нити речных водорослей, у ворота зияла небольшая дыра. Девушка подняла измученное лицо и посмотрела на офицера. Богомолов нагнулся и погладил её по мокрой макушке. – Чей это пояс, Катя? Черные заплаканные глаза посмотрели на него бессмысленно, голова будто сама собой наклонилась вбок. Илья бережно обнял девушку за плечи, потянулся и развязал тугой пояс. Катя ослабела, настолько, что, пытаясь сопротивляться, только обхватила Илью за ладони, в которые уже легло то самое полотно с вышитой женщиной, сидящей в продолговатой лодке, от чьих рук в разные стороны, словно лучи солнца, исходят нити к невиданным животным. Илья провел пальцем по гладким каплям речных жемчужин и посмотрел в сторону озера. Стало тихо. Ночь скрывала выражение лица Настасьи Львовны, молча наблюдавшей за ними. Она поняла, что он собирается сделать. – Варя, ты здесь? – Уходи! – Если я тебя, слышу, значит, ты здесь. Он подошел к берегу, распугав у воды юрких мальков, скинул сапоги, рубаху и обмотал тяжелый пояс вокруг запястья. Сзади зашевелилось и потом негромко зарычало какое-то животное. Обернувшись, Илья увидел, как Настасья Львовна шепчет что-то, вытянув перед собой руки, становясь будто шире и выше. Тело её удлинялось, искажались черты лица, изо рта показались торчащие наружу острые зубы, глаза расширялись, нос, напротив, будто исчез, пальцы заострились изогнутыми когтями. Огромный толстый безобразный зверь отбросил висевшее теперь на нём лохмотьями платье, и пошёл прямо на офицера, тяжело дыша и отхаркиваясь. «Уходи от воды! Она сильнее у воды!» – Отчаянно орал голос в голове. Илья посмотрел на пояс и побежал вперед. Он обернулся снова только, когда вода стала доходить ему до груди, – между ним и Остафьевой оставалось чуть больше десяти саженей – и, набрав в легкие побольше воздуха, нырнул. Черная толща воды разверзла своё нутро. Прямо перед ним разметался косяк серебристых рыбок. Следом в воду с грохотом упало что-то, кожу Ильи защекотали гонимые движением пузырьки воздуха. Он шарил руками по неглубокому мягкому дну, цепляясь нитками привязанного к руке пояса за острые камни, и пытался расслышать в громко ухающей пустоте, залившей уши, Варин ответ на вопрос: «Где ты?». Над его головой ещё можно было рассмотреть выпуклую рябь озера, но он упрямо разрезал руками пространство, погружаясь всё дальше. Резкий всплеск русалочьего хвоста вода донесла до него плоским, почти незаметным звуком. В темноте Илья рассмотрел бестелесные, не приближавшиеся и молча наблюдавшие за ним, вытянутые силуэты, похожие на тех, что он видел в реке после приема Рябушинской, растаявшие, как только слух поразило четкое: «Мой!». Так орал зверь, бросившийся за ним в погоню, велевший не трогать его жертву. Огромный хвост на мелководье делал русалку неповоротливой, это давало офицеру небольшое преимущество, но его запасы воздуха почти кончились, а боль в груди становилась невыносимой. Такую смерть он не страшился принять, главное успеть найти Варю и дать ей шанс обратиться из нежити в человека. Где-то вдалеке блеснуло. Времени исполнить задуманное почти не осталось. «Где ты? Варя, где ты?!» – Он пытался мыслить, как можно четче, не отвлекаясь на посторонние звуки и ощущения. Варя затихла, не отвечала на его непрекращающиеся просьбы помочь обнаружить себя. Горло, грудь Ильи онемели, голова неприятно кружилась, стали не различимы оттенки черно-зеленого дна в отличие от хриплого женского голоса, подбирающейся к Илье сзади. Водянице не терпелось отомстить за смерть мужа. Блеснуло снова. Чуть впереди возвышался небольшой камень, в лежащих рядом с ним корягах запуталась рыболовная сеть, её обрывки тянуло наверх и медленно колыхало волнами. Илья ждал, что в воде он сможет изъясняться с Варей, однако, вышло наоборот. Как только он достиг дна, голос в его голове затих, оставив один на один с поглощающей чернотой. Она могла быть, где угодно. В другом озере, на дне другой реки, у противоположного, а не этого берега, спрятанной в любой из деревень в округе, не обращенной, живой. «Почему ты не говоришь со мной?» – Подумал Илья, чувствуя, как чужие руки тянутся к его ногам. Он сделал последний рывок в сторону камня, схватил ладонью острую вершину в тот же момент, когда русалка закрыла своим телом скудные остатки проникающего лунного света и попыталась вонзить острые когти в его спину. Он увернулся. Стянул с запястья пояс и со всей силы пнул водяницу. Его нога прошла мимо безобразного тела и разрезала толщу воды. Воздуха для борьбы не осталось, вот-вот воткнутся в его спину огромные когти, а тяжелый хвост обовьет и переломает ноги. Илья опустил ладонь с зажатым поясом на сверкнувшую в последний раз каменную вершину за мгновение до того, как Остафьева сжала его плечи и улыбнулась страшным трехрядьем огромных зубов. Вода залила рот и горло. Богомолов закрыл глаза и представил мать. За секунду до того, как он потерял сознание, его взяла за руку чья-та ладонь. 44. Только заря занялась алым светом, по холодному утреннику потянулись телеги со льном. Отбитые вальками и разложенные длинными полосками сухие стебли нужно было хорошенько вымочить в реке – вымыть клейковину, потом связать в снопы и успеть увезти обратно на просушку. На Ивана Предтечу не рубили капусты, не резали мака, не копали картофеля, не рвали яблок, не брали в руки косаря, топора, заступа. Вечером в последний предосенний праздник, две молодые девушки в полном молчании понесут безголовую глиняную куклу, одетую в холщовый саван. С воем сбросят её с обрыва в воду, оплакивая Иоанна Крестителя, победившего темные силы, и откроют канун Новолетья. А пока погоняющие лошадей торопились, берегли оси, в телегу никого не брали, отправляя к берегу Шоши идти пешком. Вдоль дороги растянулись пестрые девчачьи сарафаны, зачиналась и угасала песнь, многие шли молча. Строг был постный день Ивана Предтечи на веселье и гулянья. – Лебедь, лебедь! Глянь! – Не бреши, Васютка, то не лебедь. – Не брешу, смотри. – Нет! – Да! – Ко снегу лебедь, рано. – А у том году на Постного уже холод был, журавли летали. – Так тот год. – Гусь, значить. К дождю то бишь, поздно вышли, говорила матушка. – Петух не человек, а свое все скажет! – Вклинивался в разговор шедший навстречу мужичок. – Дождю быть! – Да ну тебя! – Отвечали ему хором. Кто-то срезал путь через пригорок за церковью, через небольшой лесок и дом бабы Нины к берегу напрямки. Там мужики уже с вечера огородили кольями мочило. Несся с севера студеный воздух, подгонял двух похожих меж собою высоких светлокудрых девушек. Цепляясь друг за дружку, они поднимались по узкой дорожке в горку, через небольшую залитую рыжим солнцем поляну к реке. – Некрасивый он, Глаш. – И что, пусть. – И не нравится мне, как он с батей говорил тогда. – Говорил и говорил, тебе-то чего за дело. – И меня будет ниже себя держать… Ты б и за грубого пошла? – Я б и за кривого пошла. – Разразилась хохотом девушка. – Смотри! – Ай!