Женщина, как и другие колонисты, была очень высокой и гибкой. Её волосы были тёмными, густыми и неухоженными, а лицо — плоским, почти обезьяньим, но при этом вытянутым. В ней была странная грация, будто женщина танцевала, стоя на месте. Её одежда состояла из меха и шкур, по которым ещё можно было понять, кому они принадлежали, а на шее висело ожерелье из звериных зубов. Да, было странно видеть такими людей, только что прибывших в систему. Женщина казалась дикаркой, подумал Каншелл. Она не выглядела как представитель народа, способного использовать пустотные корабли. И она поклонилась ему — очень плавно. — Меня зовут Ске Врис. — Йерун Каншелл, — кивнул в ответ он. — Безумием было приходить сюда. Вам нужно уходить. — Мы не можем, — женщина блаженно улыбнулась. — Наших кораблей больше нет. Значит ходившие по базе слухи были правдой. — Зачем вы это сделали? — Нам они больше не нужны. — Но вы сами видели, какие условия на этой планете! Вы же не собираетесь сделать её своим домом? — Домом, — повторила Ске Врис. Она закрыла глаза и произнесла это слово вновь. — Домом, — явно наслаждаясь словом, Ске Врис открыла глаза, и в них сверкнула искренняя радость. Каншелл ощутил укол зависти. Стоящая перед ним женщина нашла цель в своей жизни и ответила на её зов. Когда-то Каншелл думал, что и он нашёл цель, но теперь неуверенность была его спутницей в тревожные дни и бессонные ночи. — А где твой дом? — спросила Ске Врис. Медуза? Нет, больше нет. Его родная планета стала слишком далёким воспоминанием. — Корабль, «Веритас Феррум», — серв запнулся, заметив, что произносит название, словно молитву. — И как мне убедить тебя покинуть его? — Никак, — сама идея была оскорбительной. — Именно. — Но вы никогда не были здесь прежде, — возразил Каншелл и помедлил. — Или были? — возможно ли, что перед ним потерянные люди, вернувшиеся на родину? — Нет, — ответила Ске Врис. — никто из моих собратьев никогда не ступал на Пифос. — Тогда как он может быть вашим домом? — Так было предсказано, — снова эта улыбка. Она говорила об уверенности столь нерушимой, что проще было повергнуть горы, чем переубедить её. — Тогда почему вы не пришли сюда раньше? — Мы ждали нужного времени, и оно настало. — Откуда ты знаешь это? — Мы не могли начать наше странствие, пока не были вынуждены это сделать. Война пришла на мир, где мы жили, и ему пришёл конец. Поэтому мы покинули его, радуясь, что наше поколение увидело исполнение пророчества. Каншелл нахмурился — слова Ске Врис о предзнаменованиях и пророчествах на световые годы отставали от привычных ему Имперских Истин. Это тревожило его. Отчасти потому, что он не одобрял. Отчасти потому, что ему хотелось бы быть таким же уверенным. Теперь он видел в толпе колонистов, одетых в мантии с капюшонами. Когда люди шли мимо и проходили мимо них, то склоняли головы. В разуме Каншелла не осталось сомнений в том, сколь велики были суеверия новоприбывших. Насколько изолированной была их цивилизация? Сколько прошло времени? Приводили ли их к покорности и согласию? Возможно, ли что Железные Руки встретили одно из потерянных племён человечества теперь, когда всё повисло на краю гибели? — Откуда вы пришли? — Теперь этот мир потерян, — ответила Ске Врис, — а с ним и его имя. И это хорошо. Это был неправильный дом. Он не испытывал нас. — Ты думаешь, что это сделает Пифос? — Мы узнали это в ярости, которой он приветствовал нас, — кивнула Ске Врис, широко улыбаясь. — Мы должны заслужить здесь дом. Нас будут испытывать каждый день. И это правильно, таков путь веры. Вера. Это слово преследовало его, возникало всюду, куда смотрел Каншелл. С первой ночи на Пифосе серву было всё труднее отказываться от него, несмотря на долг. Танаура предлагала ему утешение после смерти Георга Паэрта. Йерун понимал, что ему стоит смириться с галлюцинациями — этого и следовало ожидать в регионе, где грань с Имматериумом была тонкой и неровной. Но ему было сложно отмахнуться от пугающей реальности того, с чем он столкнулся. И что может помочь перед лицом злых чудес, спросила его Танаура, если не вера? Верил ли он, что простого применения силы, неважно сколь великой, всегда будет достаточно? Вера. Вот, опять. Он смотрел на сияющее лицо Ске Врис и чувствовал дикую зависть. Эта женщина потеряла сотни своих сородичей за один день, но смотрела в будущее не просто с надеждой, но с чем-то гораздо более сильным: с уверенностью. Каншелл задумался, что же могло бы её потрясти? И подозревал, что ничего. Он смотрел на женщину, чья вера была нерушимым щитом, возможно даже более крепким, чем у Танауры — та была напуганной, а Ске Врис радовалась даже после всего произошедшего. — Почему? — спросил Каншелл. — Почему вас необходимо испытывать? — Чтобы мы стали сильными. Мы должны быть сильными, чтобы завершить наш труд. — И что это за труд? Ске Врис посмотрела на скрытое тучами небо и высоко подняла руки, приветствуя его. — Это откровение ещё не пришло, — она помедлила, пытаясь объять необъятное, а затем опустила руки, и глаза её сверкнули с ещё большей радостью, чем прежде. — Оно явится здесь, и скоро. Так сказал мой учитель. — Твой учитель? Ске Врис показала на одного из людей в мантиях, стоявшего рядом с посадочной площадкой и наблюдавшего за спором между Аттиком и представителями колонистов. Даже в наступающих сумерках его можно было заметить, ведь этот человек почти на голову был выше большинства своих собратьев, державшихся от него на почтительном расстоянии. — Как его зовут? — Я ещё не заслужила право произнести его имя. Каншелл вновь посмотрел на одежду Ске Врис. Туника женщины была длиннее, чем у большинства колонистов. На ней также был короткий капюшон. Каншелл заметил связь между этим и тёмными одеяниями. — Ты религиозная ученица? — Послушница. Да. Каншелл помедлил, прежде чем заговорить, пока не понял, что должен. Если он не скажет ничего, то признает поражение того, что знал как истину. — Зря вы тут остались. Вас привели сюда заблуждения. Здесь нечему поклоняться. Нет никаких богов. — Ты так думаешь? — улыбка Ске Врис не померкла. — Ты так уверен? — Да. — Но почему ты так уверен? — Император открыл эту истину всему человечеству, в том числе и тебе, не так ли? — А чем открытая истина отличается от божественного откровения? — Нет, — запнулся Каншелл. — Нет, ты всё не так поняла, я… я… — он умолк. Его воля защищать свои воззрения исчезла. — Да? — Ничего. Но ты ошибаешься, — даже сам Каншелл слышал, насколько слаб его довод. Должно быть, его тревога была заметной. В знак понимания Ске Врис положила руку ему на плечо. — Друг мой, думаю, нам предстоит поговорить ещё о многом в грядущие дни. — Вы действительно намереваетесь остаться. — Намереваемся ли мы? — Ске Врис расхохоталась. — Это наш дом! Здесь наша судьба! Даррас наблюдал за представлением на посадочной площадке и с отвращением думал, что это фарс. Люди переигрывали. Оборванцы вели себя помпезно, церемонно и горделиво. Они должны были бы быть скромными, но, пусть они и высказывали благодарность, но лучились самоуверенностью, словно это Железные Руки только что явились и были приняты на Пифосе как гости. Полученные им от десятка беглецов ответы только укрепили это впечатление. Гальба подошёл к нему в тень «Непреклонного». — Ну как, есть успехи? — Я спросил, кто они, и они назвались паломниками, — Даррас резко и отрывисто рассмеялся. — Паломники откуда? «Идущие от лжи к истине». С какой планеты? «Они пришли в царство истины, а потому прошлое, как и вся ложь, больше для них не существует». А когда я спросил, как они попали сюда… — Они сказали, что вознеслись на крыльях веры, — закончил Гальба. — Именно, — презрительно усмехнулся Даррас. — Чушь. — Чушь, в которую они, похоже, сами верят. — Ну, значит, всё хорошо. Мы спасли не лжецов, а глупцов. Прекрасно провели день! — сержант взмахнул рукой, обводя базу и толпы на склоне. — Брат, это плоды твоих трудов. Взгляни на них. — Я не хотел этого.