— Не до конца, да. Наш враг, кем бы он ни был, использует силы имматериума — это понятно из нападений на базу. По ночам в варпе случаются такие завихрения… Простое удержание способностей под контролем становится болезненным. А сегодня я ощутил всего лишь слабую рябь, ничего, что могло бы управлять настолько масштабной атакой. — Но…? — Но сержант Гальба предупредил нас о нападении прямо перед его началом. До того, как насекомые выдали себя хоть слабейшим звуком. — Так он…? — Не думаю. — Но как это возможно? — Никак, — на лице Птеро даже в темноте читалось сильное беспокойство. — Меня намного больше волнует не то,как это произошло, а почему. Огонь в яме угас. В поселении не имелось электрогенераторов, и единственными источниками света остались факелы, расставленные здесь и там. Из провала выплывали клубы жирного, гнилостного дыма, стелившиеся над плато; воняло тухлыми водорослями. Кхи’дем тем временем размышлял о раке, убивающем мечты, надежды и братские узы. — Всё, что мы делаем — ждем и наблюдаем, — заговорил он. — Если что-то проглядим, то так и будем ждать и наблюдать, пока не станет слишком поздно. Мы оба знаем, что здесь творится нечто очень скверное, а значит, нужно действовать. Думал же Саламандр вот что: «Громкие слова, дурак ты несчастный. Ну давай, вперед, действуй. Ах да, ты же не знаешь, что делать!» Но Птеро кивнул, соглашаясь. — Здесь творятся колдовские дела, и этому нужно противостоять. — Будь осторожен, — предупредил Кхи’дем. — Я не пойду против воли Императора, но среди нас есть один санкционированный псайкер, и, возможно, она окажется в силах помочь. — Астропатесса, — понял Саламандр. Каншелл скверно провел ту ночь и всё последующие. Ужас следовал по пятам за сервом с самого прибытия на Пифос, и от него не удавалось избавиться. Словно тень, он струился за спиной Йеруна, или простирался тьмой перед ним. Порой Каншеллу удавалось свалиться в обрывистый сон, забытье, рожденное изможденностью, но и там ему приходилось сражаться с кошмарными отражениями страхов, скользивших в ночи во время бодрствования. То, что Йерун не один противостоял ужасам мрака, не успокаивало его. Серва окружали такие же издерганные, напуганные люди, с одинаково осунувшимися лицами, взвинченные и нервно-энергичные. Если бы где-то нашлось убежище, все они ринулись бы туда со всех ног. Успокоения не было — когда приходила ночь и касалась каждого своими ужасами, люди не могли протянуть друг другу руку помощи. Как и остальные, Каншелл скручивался во всё более и более плотный комочек, словно пытаясь сжаться в точку и так скрыться от взгляда создания, бродящего за гранью тьмы. Спрятаться нельзя, сражаться невозможно — оставалось только дрожать, хныкать и надеяться, что сегодня ночью не твой черед. Только молиться, что завтрашним утром не тебя найдут обезумевшим или мертвым. Пока что мольбы Йеруна находили отклик, но другим не так везло. Неважно, какие меры предосторожности предпринимал Аттик, сколько часовых стояло на страже или как часто проводились обходы — люди продолжали умирать. Всегда один или два серва, никогда больше, но и без жертв не обходилось ни разу. Казалось, что проклятие, нависшее над лагерем, насмехалось над капитаном, танцуя макабрический вальс под собственный мотив и не обращая внимания на жалкие усилия Железных Рук. Легионеры оказались не в силах остановить медленное вымирание сервов. Поэтому страх распространялся, рос, становился интенсивнее и превращался в яд сложного, насыщенного купажа. Лозы его проросли на отравленной почве Исствана-5, поражение стало перегноем, а ожидания новых ужасов и горестей удобрили грунт. Ночи вносили свой вклад, воплощая мрачнейшие предчувствия, и каждое утро казалось насильным глотком из чаши с ядом. День за днем отравы в ней становилось всё больше. Каншелл понимал — когда яд перельется через край, подобные ему утонут в ужасе, ничего не останется от их смертных рассудков. База превратится в скорбный дом, а затем в склеп. Если Железные Руки не могли победить рак, что оставалось его жертвам? Йерун молил только о шансе исполнить свой долг, но против ужасов невозможно было что-то предпринять. Посещения 1 бродили в тенях на паучьих ногах и помогали худшим из снов всплыть на поверхность, стать настоящими. Но сам посетитель оставался нереальным, и с ним нельзя было сразиться. «— Пока, пока ещё нереален, — прозвучал шипящий шепот обещания у шеи Каншелла. — Ещё не совсем, но близко, очень, очень близко. Ещё немного усилий, ещё чуточку терпения…» Иногда серву казалось, что он слышит скользкие слова даже днем. Порой, в серый полдень Пифоса, Йерун вздрагивал от усмешки, напоминающей скрежет заступа о высохший череп. Повернувшись, он ничего не замечал. Пока нет. Пока ещё нет. Не оставалось ничего, кроме молитв. Каншелл оставил веру в разум, и она лежала в почерневших руинах, неспособных оградить серва от ночей Пифоса. Из неё нельзя было напитаться силой, так что прежнее мышление стало бы смертельной глупостью. Сохранив его, Йерун цеплялся бы за ложь, несясь сломя голову прямо в пасть наступающему злу. Случившееся отступничество больше не волновало Каншелла, да и разве не было совершенно разумным то, что, получив доказательства существования демонических сил, он обратился за спасением к божественным? Впервые серв посетил собрание верующих наутро после ночи, проведенной за щитом «Лектицио Дивинитатус». Танаура направляла групповую молитву в углу столовой, выкроив несколько минут для общения и взаимной поддержки — затем слугам легиона вновь предстояло с головой уйти в назначенные им работы. Каншелл подходил к ним с неуверенностью, не зная, идут ли здесь запретные ритуалы, или верующие вообще не догадываются о его присутствии. Переживал он понапрасну. — Йерун, — позвала Агнес, — присоединяйся к нам. Круг разомкнулся, впуская серва, и он оглядел лица людей, так же истерзанные ужасом, как и его собственное. Но, кроме того, они сияли отчаянной надеждой, за которую готовы были сражаться и умирать. Улыбки верующих оказались такими же неуверенными, как у Каншелла, но приветствовали его от чистого сердца. Йерун понял, в чем дело, когда принял участие в богослужении. Танаура вновь повела молитву. — Отец Человечества, — начала она, — мы ищем Твоей защиты, просим, чтобы Ты направил нас. — Император хранит, — отозвались остальные, включая Каншелла. — Проведи нас благополучно через времена испытаний. — Император хранит. — В отчаянии своем говорим мы, что мрак накроет нас, и свет над нами обернется ночью. — Но и тьма — не тьма рядом с Тобою. — И ночь светла, словно день, — заключила Агнес. После этого улыбки стали куда более уверенными, а Йерун почувствовал себя сильнее. Такие собрания обладали силой, о которой он прежде не подозревал, могуществом, рожденным из братства. Понимание, что он не одинок, успокаивало серва в течение дня. Никто не оставался в одиночестве, всё были друг у друга, и у всех был Император. На следующую ночь ужасов не стало меньше, но у Каншелла прибавилось сил. Йерун сумел встретить угасание света с большей решимостью, и, пусть всё так же дрожа и сжимаясь в тугой клубок, парализованный страхом, выдержать испытания тьмы. Надежда существовала, а на следующее утро, с новыми молитвами в ещё немного расширившемся кругу, серв опять набрался сил и разжег пламя упований на лучшее. Лишь это поддерживало Каншелла, пока продолжались ночи и ширился список жертв. Днем он продолжал работать в поселении, где сервы и колонисты делили усилия между постройкой деревни и раскопками. После завершения частокола началось возведение юрт, разбросанных возле центра плато. Теперь у новоприбывших появилась настоящая крыша над головой, но они, похоже, едва обратили на это внимание. Вообще, до юрт дело дошло в последнюю очередь, ими кое-как занялись только после завершения лож — места для собраний теперь стояли на вершине каждого из холмов, отмечавших погребенные каменные структуры. Раскопки у оснований бугров продолжались, и четыре котлована уже немного углубились в само плато. Полностью обнажились верхние половины странных построек, на нижние уровни которых ещё трижды спускались Железные Руки. В итоге легионеры ничего не нашли, не последовало и новых атак. Аттик остался недоволен — враг никуда не делся, и капитан объявил, что отыщет его. Так, вскоре по приказу Дуруна началась расчистка завалов, которые перекрывали туннели, ведущие под землей к центру плато. Колонисты возрадовались, услышав новый призыв, и сотни из них вызвались добровольцами — намного больше, чем требовалось. Каншелл обрадовался этому, зная, насколько чудовищный враг противостоит имперским силам — серв не думал, что противник обнаружится в подземельях, но достаточно наслушался историй об огромных залах, искривленных колоннах и сиянии цвета гнилой крови. В руинах обретались очередные кошмары, а Йеруна уже посетило достаточно ужасов, и он не желал отправляться на поиски новых. На третий день после обнаружения развалин, когда серв помогал возводить одну из юрт, он услышал крик. Вопль донесся с северо-запада, где в частокол врезали ворота. Колонисты, составлявшие половину стройотряда, побросали округлые жерди и бросились на крик, а вслед за ними побежал и Каншелл сотоварищи. В это время к воплям, доносившимся с внешней стороны стены, добавилось рычание ящеров, и несколько секунд спустя уже звучали мучительные стоны. Затем смолкли и они, а рев рептилий стал приглушенным. «Набили пасти», — в ужасе подумал Йерун. Что-то с треском разорвалось, раздался хруст костей, и, вслед за этим, короткая очередь — глубокое, ни с чем не сравнимое стакатто болтерного огня. Опустилась тишина, люди у ворот стояли без движения. В переднем ряду Каншелл заметил послушницу, Ске Врис. Вдоль частокола шли мостки, на полтора метра ниже кончиков заостренных бревен, и по этой платформе к воротам сбегались охранники из числа колонистов. Один из наблюдателей подал знак, и из толпы выступили четыре человека, раскрывшие затем массивные створки. Внутрь вошел Кхи’дем с примагниченным к бедру шлемом, неся на руках труп, в котором не осталось почти ничего человеческого — тело напоминало мешок мяса со скотобойни. Тем не менее, легионер держал его очень бережно, и после передал приблизившимся колонистам. На плече Саламандра висел лазган, который он протянул Ске Врис. — Ещё действует, — пояснил воин. — Благодарим вас, великий господин, — поклонившись, ответила женщина. Кхи’дем недовольно хмыкнул. — Лучше бы твои люди не благодарили меня, а прекратили действовать столь безрассудно. Незачем так рисковать. — У нас есть традиции, которые нужно соблюдать, — ответила послушница. — Таков наш священный долг. Я уверена, что и у вас есть такой же. — Поступайте, как хотите, — ответил легионер, уходя. Четверо колонистов, открывших ворота, теперь сами устремились наружу, спускаясь по склону плато и пропадая из виду. — Что случилось? — спросил Каншелл, подойдя к Ске Врис. — Почему он оказался за стеной? — Охотился. — Охотился?! — у серва отпала челюсть. Люди не могли вести себя на Пифосе, словно хищники — они были всего лишь жертвами, и выживание колонистов зависело от понимания этого простого факта. К тому же, в деревне хватало припасов, поселенцы питались сухпайками, собранными в зоне посадки. Не самая изысканная пища, но их хватило бы до завершения строительства и организации многочисленных охотничьих отрядов, действительно способных прикончить одинокого ящера, не понеся серьезных потерь. Смертный, вышедший сейчас за частокол, просто-напросто совершал самоубийство. — И для чего же он охотился? — уточнил Йерун. Послушница посмотрела на него, как на дурачка. — Для домов, разумеется. Взглянув над плечом женщины на юрты и ужаснувшись, Каншелл снова уставился на Ске Врис. На деревянных каркасах были растянуты шкуры рептилий, превратившиеся в стены и крыши. Времени на дубление и сушку не было, так что на зданиях висела сама плоть чудовищ, очищенная и растянутая. Кожа ящеров оказалась настолько крепкой, что подошла для замысла колонистов, хотя Йерун решил, что обрабатывать такой материал не слишком приятно. Он делал юрты слишком органическими, практически живыми, и серв предпочел бы им хижину, построенную из бревен или земли. Вокруг осталось достаточно сырья, не пошедшего на ложи и частокол, но колонисты настаивали, что им необходимо укрытие под шкурами. Впервые увидев юрты, Каншелл решил, что кожа содрана с ящеров, убитых при очищении плато — и ошибся. — Вы с ума посходили? — спросил серв. Послушница улыбнулась. — Неужели это безумие — жить, и, возможно, умирать, следуя своим обычаям? Своим верованиям? Разве ты не готов на такую жертву? — Конечно, готов! — вспыхнув, ответил Йерун. — Но, если эти поверья неразумны… — А твои — разумны? У Каншелла не нашлось ответа. Его ошеломило, сбило с толку расстояние между традициями народа Ске Врис и Империума, на которое указывала послушница. Возможно, колонисты принадлежали к затерянному народу, никогда не знавшему преимуществ Имперского Мира. Впрочем, серв тут же отбросил эту мысль, думать над такими вопросами ему было не по чину. Если Аттика не заботит неортодоксальность этих людей, то Каншелл последует примеру капитана. Стоя рядом со Ске Врис перед открытыми вратами, серв взволнованно вглядывался в проем, ожидая нападения ящеров. Судя по звукам, хищники рыскали в джунглях за частоколом — день ото дня их рычание становилось всё громче. Правда, никто так и не ворвался в поселение, а минуту спустя вернулись четверо колонистов, волочащих куски твари, убитой Кхи’демом. Ворота закрыли, и Ске Врис хлопнула в ладоши. — Вот, — указала она, — мясо для пропитания, шкуры для укрытия. Мы потеряли, и мы приобрели. — Сожалею о смерти твоего сородича, — произнес Йерун.