— Его будут поминать, он останется жить в нашей памяти, в стенах наших домов, — послушница раскинула руки, радостно обнимая мир. — И он умер на земле обетованной, о чем же здесь сожалеть? Каншелл взглянул на открытую, сияющую улыбку женщины, услышал обрывки песен трудящихся колонистов. Эти люди не испытывали страха, терзавшего базу. — Я завидую вам, — признался серв. — Из-за чего? — Как вы можете быть такими счастливыми? — А почему бы и нет? — наклонила голову Ске Врис. Ответ пришел в виде хриплого вопля с небес. Каншелл и послушница разом пригнулись, спасаясь от круто пикирующего летучего ящера, твари с десятиметровым размахом крыльев и головой, почти полностью состоящей из челюсти длиной больше человеческого роста. Выставив когти, чудовище обрушилось на одного из часовых, встреченное разрозненным лазерным огнем. Рептилия оказалась слишком быстрой, а стрелки — необученными, и со вторым, насмешливым криком ящер схватил стража. Кхи’дем уже бежал обратно, но хищник скрылся из виду прежде, чем легионер успел открыть огонь. Ске Врис низко поклонилась Саламандру, опустившему болтер. — Пожалуйста, вновь примите наши благодарности, господин, — воззвала она. Кхи’дем уставился на послушницу с нескрываемым отвращением. — Чему ты улыбаешься? Нравиться смотреть, как пожирают твоих людей? — Вовсе нет, господин. Дело в том, что мы ступаем по земле, предначертанной нам, и каждое мгновение здесь усладительно. В конце концов, мы все умрем здесь,дома. Многовековая мечта осуществилась, и наша радость неодолима. — Ваша радость просто безумна, — пробормотал Кхи’дем и ушел прочь. Оглядев небо в поисках новых летучих хищников, Йерун никого не обнаружил, но вид мужчин и женщин, патрулирующих стену, не внушал доверия. Эти люди обращались с оружием, словно дети — неужели никто из них не имел боевого опыта? Каншелл не был солдатом, но, проведя жизнь на ударном крейсере, он не мог не набраться кое-каких базовых познаний в военном деле. Здесь же его окружали наивные дурачки, от которых при этом во многом зависела оборона поселения. Саламандр осталось слишком мало, и, пусть легионеры не собирались бросать людей на произвол судьбы, они не могли оказываться повсюду одновременно. Железные Руки игнорировали деревню, Аттик распределил силы между охраной глубин каменной структуры и защитой базы. Колонистам следовало заслужить право на выживание, за исключением тех, кто работал в руинах — они приносили прямую пользу Х легиону, и поэтому космодесантники присматривали за ними. Время от времени с раскопок доносилось приглушенное, гулкое эхо выстрелов, сообщающее о новой атаке червей. Впрочем, ни одна из них не была такой же масштабной, как первая. Похоже, Железные Руки серьезно сократили численность подземных обитателей — существа, всей массой набросившиеся на врагов, вторгшихся в их владения, проиграли битву. Но на поверхности дикие создания Пифоса все больше смелели. Казалось, что чудовища поняли слабость новых жертв, и, по одному-двое, всё чаще атаковали стену. Каншелл радовался, что пока обходилось без согласованных нападений целой стаи, но, прислушиваясь к рычащему хору в джунглях за частоколом, понимал: осталось недолго. Ске Врис выпрямилась, все ещё улыбаясь в спину уходящему космодесантнику. — А ты что думаешь, друг мой? — спросила она Каншелла. — Безумна ли наша радость? — Возможно, вы не в своем уме. Все вы. — Мы и вы вместе живем на этой планете. Мы наслаждаемся своей судьбой, а вы явно страшитесь своей. Так ли хорошо быть «в своем уме»? Раздался бешеный рёв, за которым последовал топот массивных ног, сотрясающих землю. Нечто громадное врезалось в частокол, и трое часовых, быстро заняв позиции, открыли огонь. Стреляя, они смеялись, и в их хохоте звучало что-то легкомысленное, словно бойцов опьяняла вера. Каншелл поморщился, и Ске Врис взглянула на него всё с той же улыбкой. Лазерный огонь продолжался до тех пор, пока рёв не перешел в болезненное завывание, сменившееся тишиной. Смех не умолкал. — Итак? — произнесла женщина. — Я не знаю, — прошептал Каншелл. — Ты ищешь силы. Йерун кивнул. — Сила приходит из веры. — Да, я уже осознаю это. — Превосходно! — Ске Врис схватила его за руку. — Быть может, настало время для совместного молебна. — Я не уверен… — Каншелл встревожено посмотрел на ближайшую ложу. — Так будь уверен. Скоро мы будем поминать павших товарищей, присоединяйся. — Возможно, — уступил серв. — Ты обретешь вдохновение, — пообещала послушница. Йерун вернулся к юрте, где и провел остаток дня. Атаки ящеров продолжались, но почти все удалось отбить без жертв — только вечером один из часовых потерял равновесие и свалился за стену. Его крики оказались милосердно недолгими и почти не омрачили восторга остальных при виде убитого зверя. Задавшись вопросом, где проходит грань между оптимизмом и бессердечностью, серв почувствовал отторжение и решил, что не придет на поминки. «Лучше, — подумал он, — буду работать, пока не прилетит транспортник с базы». Каншелл не менял решения до начала службы. Услышанные песнопения заставили серва поднять голову от шкур, которые он помогал сшивать. Оказалось, что у первой ложи собрались сотни колонистов, заполнивших здание и толпившихся вниз по склону холма. Их поминальная песня звучала так же празднично, как и все, слышанные Йеруном прежде. Но в нее вплеталась мощь, делающая напев триумфальным. Обогнув яму, Каншелл направился к ложе, прислушиваясь к песнопению, как никогда раньше. Оно говорило с сервом, заявляло о связи между ними. Ещё несколько дней назад Йерун смотрел на поющих колонистов сверху вниз, слыша в их напевах только ноты суеверия. Он считал эти песни признаком воспаленного воображения, отрицания твердых, основательных реалий вселенной. Так Каншелл говорил себе. Теперь же серв думал, что заблуждался сам, не желая слышать истину, звучащую в музыке. Он отрицал славословия, потому что не хотел верить в существование создания, способного услышать и принять хвалу. Подходя ближе, Йерун раскаивался в своей глупости. Вокруг завивались звуки сотен голосов, возносящихся в песне, и самого серва подгоняла жажда поклонения. Мелодия открывала горизонты бесконечных возможностей, требовала, чтобы Каншелл принял их, навязывала ему величие. Кожу пощипывало от касаний неразбавленных ощущений, грудь переполняли гордыня и смирение. Глубоко вздохнув, серв вздрогнул, почувствовав, что вдох превратился во всхлип. Подняв руку к щеке, Йерун ощутил влагу кончиками пальцев — из глаз текли слёзы, но зрение оставалось ясным. Толпа расступилась, пропуская Каншелла, когда он добрался до основания холма. Поднимаясь на вершину, серв ощущал, что его несет какой-то бурный поток. Песня благоухала резким, сладким ароматом яблок, заполняла весь мир, отрезая Йеруна от повседневности. Он больше не чувствовал ног, плыл, а не шел наверх. Каншелл превратился в чистое сознание, душу, свободную от скорбной земной юдоли. Где-то далеко внизу тело серва подняло руки, готовясь взлететь на крыльях мелодии, и Йерун рассмеялся от такой самонадеянности. Он веселился, опьяненный чувствами, впервые с Каллинида избавившись от страха. Оказавшаяся прямо перед сервом Ске Врис взяла его за плечи. — Радостно видеть тебя здесь, брат, — произнесла послушница. Её голос рассек счастливую дымку вокруг Каншелла, вернув его в реальность. Йерун снова оказался в своем теле, хотя испытываемый экстаз не ослаб. С усилием он вспомнил, как составлять звуки в слова. — Спасибо. — Пройди вперед. Ложа была набита до отказа, но каким-то образом люди сумели подвинуться. Перед Каншеллом возникла дорожка, ведущая к центру помещения, и Ске Врис жестом пригласила серва подойти к ждущему там жрецу. Йерун решил, что это господин послушницы, хотя он никогда не видел лица высокого человека. Даже сейчас жрец не снял капюшон — а ведь он танцевал, выделывая гибкие и воинственные па. Он был бойцом в той же мере, что и верующим. Посох означал сан жреца и повергал в ужас его врагов; под развевающимися в пляске одеяниями мелькало обмундирование солдата. Пусть намного менее крупный, чем космодесантник, святой человек казался гигантом рядом с другими колонистами. Прочие жрецы, в таких же одеяниях с поднятыми капюшонами, окружали его, словно зеркала, отражающие танец повелителя. Почти столь же высокие, как и их господин, они были намного худощавее — их движения порождали мелодию, а верховный жрец лучился силой. И, кроме того, на нем сходилась паутина света. Свет. Невероятные линии, увиденные Каншеллом в пустой ложе, теперь стали ещё более отчетливыми. Серв пораженно смотрел на невозможное явление — снаружи стояли глубокие сумерки, и, хотя вокруг строения пылали факелы, они не могли быть источником такого яркого света. Сияние струилось через щели в стенах, как будто ложа находилась внутри самой звезды Пандоракс. Как и прежде, чем ближе Йерун подходил к центру, тем больше смыслов обретала паутина, понемногу становясь языком. Позволь Каншелл, она могла бы заговорить с ним. Линии света несли послание, которое слышал верховный жрец, и гигант танцевал, радуясь ему. Нити паутины сплетались с рунами на одеяниях повелителя, серв видел в них призыв и ответ, постоянную смену ролей. В одно мгновение жрец обращался к сверхъестественному, в следующее — уже откликался на божественные воззвания. Теперь, наконец, Йерун ощутил, что понимает колонистов. Серв осознал, как они сохраняют непоколебимую надежду, невзирая на то, сколько людей погибает в челюстях Пифоса. Верующие просто не могли поступать иначе. Жрец остановил танец, но, хотя свет не двигался, его очертания оставались настолько запутанными, что взгляд Каншелла продолжал плясать на нитях паутины. Он двигался от начала к концу, от края к центру, по кругу и спирали, создавая гипнотическое, пьянящее чувство. Великан протянул руки, раскрытыми ладонями к серву. — Добро пожаловать, — сказал верховный жрец. — Встань рядом со мной. Его голос звучал низко и грубо, но вместе с тем текуче, словно шепот ледника. Йерун двинулся вперед — прежде он ступал с сомнением, но теперь испытывал нетерпение и в спешке почти споткнулся, охваченный радостью. Он побежал к жрецу. В трех шагах от центра, когда послание уже кристаллизовалось перед сервом, становясь грандиозной истиной на краю откровения, он помедлил и неуверенно моргнул. Ноги Каншелла словно приросли к полу. — Что тревожит тебя? — спросил верховный жрец. Серв сглотнул. У него запеклись губы, пересохло горло, и хмельной аромат яблок манил Каншелла, даря надежду освежиться. Но он не мог, не должен был… Надо подождать. — Чего-то… — прохрипел Йерун и умолк, затем попробовал снова. — Чего-то не хватает. — Да? — наклонил голову жрец. Каншелл попробовал отвернуться — возможно, если удастся закрыть глаза, то он сможет сконцентрироваться и понять, что здесь не так. — Я чувствую… — серв беспомощно замолчал. — Ты ещё не дома, — произнес жрец, и Каншелл едва не расплакался от благодарности. — Да! Именно так всё и было. Он пока ещё не стал здесь своим, хотя и мечтал об этом так же сильно, как страшился ночей на базе. — Наша песня и это место всё ещё непривычны тебе. Ты должен обрести уверенность, получить знак, что не предаешь собственную веру, присоединяясь к нашей службе. — Да, — повторил серв, вновь заливаясь слезами. — А если я скажу, что наши религии одинаковы? — Хотелось бы в это верить. Хотя лицо жреца скрывалось под капюшоном, Йерун не сомневался, что собеседник улыбнулся. — Иногда для поддержания веры необходимо доказательство, и ты получишь его. Приходи к нам снова и принеси символ своей религии. Так ты узнаешь правду и возрадуешься, присоединившись к нам. — Спасибо, — прошептал Каншелл. Он попытался уйти, но ощутил слабость в ногах и понял, что упадет, если попытается сделать шаг. Но тут на помощь пришла Ске Врис, закинув руку серва себе на плечо. Приникнув к послушнице, Йерун проковылял к выходу из ложи, и, оказавшись снаружи, заметил в задних рядах несколько других слуг легиона, следивших за ритуалом с глубокой завистью на лицах. Песнопения всё так же гремели в ушах Каншелла, сердце отзывалось на их прикосновения могучими ударами, полными освобожденной силы веры. Серва пронизывало предчувствие, видение того, что может произойти. Думая о силе, пришедшей к нему после утренней молитвы, Йерун представлял, насколько могущественнее стал бы круг верующих, будь в нем столько же людей, что и в толпе у ложи. Вознесение хвалы Императору так, как Он того достоин, открыто и многими сотнями уст — это, не сомневался Каншелл, нанесло бы страху смертельный удар.