И зачем останавливаться на этом? Видение серва расширялось, он представлял тысячи, миллионы, миллиарды верующих, в полный голос славящих Императора. Дыхание замерло в груди Йеруна. Он не был жестоким человеком, никогда не сражался, чистил и чинил оружие, знал, как оно называется и используется, но ни разу в жизни не выстрелил из него. Он был Йеруном Каншеллом, сервом-разнорабочим, незначительной, легко заменимой шестеренкой в механизме Х легиона, и ничем большим. Но ради воплощения этой мечты он готов был убивать. Манящее, красочное видение не оставило серва, когда он поднялся на борт транспортника, отправлявшегося на базу. Лишь спустившись на посадочную площадку и услышав звуки из-за стен лагеря, Йерун понял, что образы померкли. Остался только зов грядущего, и Каншелл уцепился за него, за обещание силы — а тем временем страх вернулся, отращивая новые когти и клыки, создавая новые способы убийства надежды. Юная ночь распевала под совсем иной мотив. Разносилась песня хищников, и в ушах серва звучали новые призывы и ответы: рыки альфа-существ, отклики их стай. Вокруг базы неожиданно собралось множество ящеров, ещё утром ничто не предвещало подобной какофонии — но сейчас бессчетные рептилии вызывающе ревели за стенами, насмехаясь над своими жертвами. Каншелл уходил с посадочной площадки, не торопясь в общежитие. По-прежнему ощущая слабость в ногах, он постоял на открытом месте между зданиями. Завывание во тьме мучило серва, словно челюсти тварей уже смыкались на его голове. Там Йеруна и обнаружила Танаура, выглядевшая так же измученно внешне, как он чувствовал себя внутренне. Впрочем, очертания скул Агнес всё ещё казались выкованными из железа. — Сколько времени это продолжается? — спросил Каншелл. Болтерный огонь со стены. Рев, сменяющийся визгом и затем тишиной. Отзвуки осады поселения на плато. Чудовища, пробующие оборону на зуб. — Всё началось утром, и в течение дня они продолжали наглеть, — объяснила Танаура. — Почему? — спросил Йерун в пустоту. Поведение «здешних» ящеров волновало его сильнее, чем атаки на частокол — уязвимость поселения выглядела очевидной, но лагерь Железных Рук был укрепленной позицией, с прочными стенами, которые защищали воины, могучие, как боги. Почему же хищники нападают на подобную цель, и с таким упрямством? — Не надеются же они прорваться внутрь? — добавил Каншелл. — Это животные, — ответила Агнес, — им неведома надежда. — Правда? А что же их здесь держит? «Ещё как ведома, — подумал Йерун. — И они надеются испить нашей крови». Треск сломанных ветвей. Грохот тяжелых тел, сталкивающихся между собой. Яростное и болезненное рычание. Некоторые чудовища, устав ждать, начали грызться друг с другом. — Я не знаю, — Танаура с деланным пренебрежением пожала плечами. — Может, надежда у них и есть, но разума точно нет. Внутрь ящерам не попасть, легионеры уничтожают тварей, как только те подбираются к стене. — А когда закончатся боеприпасы? — До этого не дойдет. — Ты говоришь с такой уверенностью… — Легион не навсегда останется здесь, — Агнес говорила так, словно сама принимала решения. Каншелл едва не одернул женщину за самонадеянность, но потом увидел, как горят её глаза. Решимость, надежда, страсть, провидение… Всё это пылало во взгляде Танауры — как и отчаяние. — Войну нужно вести не здесь, — сказала она серву. — Но онаведется здесь, — возразил Йерун. Рев за стеной стал ещё громче, звуки напоминали вздымающуюся волну, готовую поглотить их всех и никогда не схлынуть. А внутри лагеря ждали своего часа помыслы глубокой ночи, жаждущие испытать веру Каншелла. 14 Стягивающаяся петля/Тени против теней/Задание вслепую — Планета обращается против нас, — заметил Гальба. — Твоё заявление иррационально и бессмысленно! — рявкнул капитан. — Я не подразумевал никакого наличия рассудка. — Действительно? И ты не припадал ни к какому тайному источнику знаний? Гальба вздохнул. В отличие от Аттика, он ещё мог это делать. — Нет. Мне было достаточно наблюдений, — он указал на джунгли за стеной, покрывающие восточные склоны возвышенности. Огни базы освещали узкую полосу стволов и листьев, окрас которых менялся от зелёного до серебристого. Позади была лишь беспросветная тьма, содрогающаяся от беспредельного, растущего гнева обитающих там чудовищ. — Тебе не следует видеть в этих зверях настоящую угрозу, — объявил капитан. Его замечание было окончательным, словно прямой приказ. Гальба обернулся к Даррасу, ожидая помощи, но брат-сержант молчал, сверля взглядом джунгли. Он редко говорил с Гальбой после боя в развалинах. Подозрения Аттика окутывали Антона, словно болезненный саван. Среди воинов роты ходили слухи, что один из них мог использовать запретные искусства, силы, одновременно нарушающие веления Императора и противоречащие духу машины. Интуиция сама по себе вызывала подозрения в колдовстве, а колдовство было недопустимым. — Что я вижу в них, брат-капитан, так это изменение модели поведения. Каким бы бездумным не был наш враг, следствия его действий являются такими же, как если бы они проводили хорошо скоординированную кампанию. — Я знаю это, сержант. Я осведомлён обо всём, что подвергает опасности наше задание. Но это, — он указал на джунгли, — не является для нас основной угрозой. — Нет, — согласился Гальба. — Не является. Они замолчали. Позади них из казарм сервов доносились крики ночных ужасов. Никто из Железных Рук не обращал на это внимания. Душераздирающие вопли были ожидаемым явлением. Они не могли сделать с ними ничего, кроме как принять во внимание причиняемые потери. Но Гальба всё равно не мог выкинуть крики из головы — он отчасти понимал, что чувствуют смертные. Он сочувствовал им, даже видя в их страданиях слабость плоти. Аттик, как подозревал сержант, слышал лишь напоминание о тщетности. — И всё-таки я не считаю, что мы можем и дальше игнорировать угрозу со стороны ящеров, — продолжил Гальба. — И что же ты предлагаешь? Сжечь джунгли? — Нет, — это было бы всё равно, что пытаться осушить океан. Зелёное море и таящиеся в нём чудовища казались бесконечными. Но слово «сжечь» крепко засело в голове Гальбы. Оно мелькало в его разуме. Оно что-то подразумевало. Оно было семенем для идеи, чьи очертания Антон пока не мог разобрать, но со временем он поймёт всё, если будет терпеливым. «Сжечь» — звенела мысль, отдаваясь эхом, становясь навязчивой. — «Сжечь» Аттик вернулся в командный пост. Даррас, стоявший на карауле, ждал, когда Гальба направится в патруль, но Антон стоял на месте. Наконец, он заговорил. — Я не псайкер. — Думаю, что ты не врёшь мне, брат, но в этом-то и вся проблема, — повернулся к нему Даррас. — Ты обманываешь себя, — Гальба открыл рот, чтобы заговорить, но поднятая рука брата-сержанта заставила его умолкнуть. — Ты не следуешь разуму. Ты слушаешь то, что хочешь верить. Это слабость плоти. — Ты не доверяешь мне. — Да, не доверяю. Ты отказываешь логике. Ты сходишь с пути, показанного нам Феррусом Манусом, и порываешь с Имперской Истиной так же верно, как если бы ты намеренно занимался колдовством. Поэтому я тебе не доверяю. И тебе не следует доверять ни себе, ни любому принятому тобой решению, — он вновь обернулся к джунглям. Отказывать брату было тяжело, но необходимо. В битвах нет места ошибкам. — Но что, если я прав? — Тогда это вселенная наполнена ужасающей бессмысленностью и в ней нет места рассудку. Это твоё безумие, брат. Не надо втягивать в него меня. Нападения становились всё более частыми и скоординированными. Помехи усиливались, и Эрефен боролась. Она постоянно оставалась настороже, и теперь её нельзя было застигнуть врасплох. Ридия всё ещё чувствовала гнев, оставшийся после разговора с сервом, Танаурой. Гнев был направлен не столько на саму женщину, сколько на капитуляцию, которую подразумевало её предложение. Десятый легион претерпел достаточно позорных неудач, и она могла вернуть ему гордость. Уничтожение «Каллидоры» и её эскортных кораблей было настоящей победой. Она не позволит встреченному врагу лишить их возмездия. У Танауры была вера. Пусть же она отчасти успокоит её, когда начнутся ночные крики — заблуждения не годятся на большее. У Эрефен была ярость. Она черпала её в исчислимой, неизменной и кровавой реальности самой войны. Она нуждалась в якоре, чтобы можно было заглянуть разумом в Имматериум и не сойти с ума, чтобы защитить себя от врага. Острые края тьмы цеплялись в сознание Ридии крючьями и лезвиями, а вокруг кружили смеющиеся пасти. Рядом с ней пыталось обрести форму нечто, являвшееся воплощением самого ужаса. Она отрицала его. Нечто в ответ разрывало её восприятие варпа на части. Эрефен шипела. Казалось, что её потяжелевшие и неуклюжие руки находились в световых годах от разума, но всё же астропатесса смогла отключить себя от трона. Она сделала шаг вперёд на ногах, сначала неподвижных как смерть, а затем лёгких, будто воздух. В голове гремел гром и трещало разбитое стекло, выли голоса адских отродий. Она отказывалась слышать их. В этот раз Эрефен не потеряла сознание. Она отсекла себя от варпа, предпочтя слепоту погружению во мрак. Голоса стали тише, но не умолкли. За ней следовали клочья нереальности — не тонкие как паутина и хрупкие как сон, который забываешь после пробуждения, но ядовитые, острые, цепкие, оставляющие неизгладимые шрамы в разуме. Где-то далеко её губы оскалились в усмешке, а зубы сжались. Она пыталась заглушить боль. Астропатесса своими руками разорвала бы горло врага, если бы тот стоял перед ней. «Трус», — подумала она, отдаваясь гневу. — «Я не могу видеть. Я едва могу идти. Но ты продолжаешь прятаться. Ты — никто. Ты недостоин моего внимания» Шёпот, ставший сильнее, не слушал её насмешек, голоса шелестели вокруг, терзая её восприятие угрозой внезапного появления. Когда Эрефен потянулась к посоху, то содрогнулась от внезапного зловещего предчувствия, но затем её левая рука сомкнулась на древке, а правая нашла трость. — Вы не настоящие, — сказала она теням. «Ещё нет», — прошептали они, обещая скорую встречу. Она направила команду к руке, и та ударила тростью по полу. Звук принадлежал к другому миру, но был настоящим. Она ударила вновь и вновь, отбивая барабанную дробь с каждым шагом. Эрефен чувствовала впереди путь, окутанный змеящейся тьмой. Мраку не удержать её. Когда рука астропатессы прикоснулась к двери, то она ощутила прилив торжества. Распахнув дверь, Ридия ощутила в коридоре присутствие чего-то огромного, тяжёлого и реального, но родственного теням. Даже закрыв себя от имматериума, она чувствовала, как сущность впереди влияет на течения варпа. Эрефен шагнула назад и подняла трость, готовясь к бою. Противостоявшая ей сущность была огромной, а расколотые и мучительно непредсказуемые течения эмпиреев исказили её. Ридия понимала, что ей не победить, но всё равно намеревалась бороться до конца. Сущность заговорила. — Госпожа Эрефен, не тревожьтесь. Она опустила трость и оперлась на неё, частично от облегчения, частично от боли, пронзившей её от черепа вдоль спины. Это был голос Птеро, Гвардейца Ворона, и она чувствовала в нём отзвук своей усталости. — Значит, на вас тоже напали. — Напали на всех нас. Впрочем, напор на некоторых был более сильным. — На псайкеров. — Да, мы были одними из особых целей. Эрефен была поражена и польщена его отрытым признанием и заметила уточнение лишь через мгновение. — Одними из…? — Есть и другие, не являющиеся псайкерами, и оказавшиеся в поле зрения нашего врага. Причины мне неведомы. Эрефен вытянулась. Птеро был одним из Легионес Астартес, заслуживающим её всяческого уважения. Но сейчас астропатесса представляла Десятый Легион, и она не падёт. Натиск не прекратился, но стал фоновой осадой. Её щиты были сильны. Её воля была сильнее.