Часть 16 из 56 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Турецкий поднялся и не спеша направился к машине. До офиса «Данко» примерно пять минут ходу, нагнать Лидочку и ее соглядатая ничего не стоит, так что пусть немного оторвутся. Однако, сделав несколько шагов, он передумал. Скорей всего, парень следит за ним, а не за Лидочкой. Раз он увязался за ней, значит, не знает, что она работает поблизости, возможно, вообще ничего про нее не знает.
Кретин, обругал себя Турецкий. Старый маразматик! Притащил за собой хвост. И кого, главное?! Олуха, юнца желторотого. Надо его спугнуть. Турецкий развернулся и, не скрываясь больше, чуть не бегом кинулся следом за Лидочкой. Парень его заметил, задергался, видимо соображая: разоблачил его Турецкий или просто забыл что-то сказать своей знакомой. В итоге он струхнул: свернул с аллеи и припустил, не оглядываясь, в сторону перекрестка Красноказарменной улицы и Краснокурсантского проезда.
Турецкий подождал, пока он скроется из виду, и нагнал Лидочку:
— За тобой только что следил один тип. Высокий, худой, лет двадцати — двадцати трех, светлый, кучерявый, лицо круглое, растительности еще мало, бреется, наверное, два раза в неделю…
— Тот, что на скамейке сидел, когда я проходила мимо? — спросила Лидочка.
— Ты его заметила?! Запомнила?
— Да. Узнаю, если увижу.
— Молодец, замечательно! — обрадовался Турецкий. — Он непрофессионал. Сейчас он дал деру и, судя по всему, потерял нас из виду. Но на всякий случай не иди прямо в офис, зайди в пару магазинов, посмотри через витрину, не объявился ли опять. Он, скорее всего, на машине, у него бежевая «пятерка».
— А про машину вы откуда знаете? Он уже следил за мной?
— Не бери в голову, — ответил Турецкий, еще раз мысленно обложив себя последними словами. — Все, до вечера, я тоже опаздываю на работу.
Турецкий. 8 апреля. 10.30
Возвратившись после встречи с Лидочкой, Турецкий застал под своей дверью Эдика Позняка, весело болтающего с маленьким сухоньким мужичком пенсионного возраста.
— Вот это и есть самый главный следователь, — махнул он в сторону подошедшего Турецкого. — Он вас непременно выслушает.
Мужичок поднялся и, расправив шикарные буденновские усищи, клацнул каблуками:
— Косых Федор Федорович, старший лейтенант артиллерии в отставке.
На поношенном сером пиджаке посетителя дружно звякнули две медали «За отвагу».
— Вы по какому вопросу? — поинтересовался Турецкий, пропуская гостя в кабинет.
— Я свидетель, — многозначительным шепотом сообщил тот, — желаю поделиться конфиденциальной информацией со следствием.
— Помочь? — справился Позняк.
— Иди работай, — захлопнул дверь у него перед носом Турецкий.
— Так, свидетель чего, простите?
— Свидетель той самой омерзительной оргии.
Наконец-то!
— Хотите кофе? — Боясь спугнуть удачу, Турецкий не спешил набрасываться на долгожданного очевидца так осточертевших уже событий.
— Кофе я не пью, простите, как вас по имени-отчеству?
— Александр Борисович, извините, что не представился…
— Так вот, Александр Борисович, кофе я не пью, но вот чай уважаю и, честно признаться, волнуюсь, а потому если у вас есть чай, то я бы выпил.
— Конечно, есть. — Турецкий заглянул в стол и убедился, что пакетики «седого графа Дилмаха» — покупал год назад, не меньше, а на работе чай почему-то не пьется, только кофе — все еще валяются среди бумаг. — Курите, — подвинул к свидетелю пепельницу.
Косых достал кисет и трубку и взялся ее набивать.
— Я что хочу сказать, — как-то нерешительно начал он, — я сразу признаюсь, что смотрел на них в бинокль полчаса, не меньше. А они были голые, и вы можете подумать, что я какой-то маньяк или больной.
— Я ничего такого не подумаю, — пообещал Турецкий, подвигая посетителю стакан с чаем. — Разве вы могли бы назвать себя свидетелем, если бы не рассмотрели все во всех подробностях?
— Это точно, — обрадовался Косых. — Это вы правильно сказали. По правде говоря, я вначале больше на фейерверк смотрел. В 1953-м я в Китае служил, адъютантом у генерала Куликова. Китайцы его очень уважали, специалист был, таких теперь, наверное, нет. А на фейерверки китайцы мастера. Генерала однажды на карнавал пригласили, Новый год был и как бы конкурс: от каждой провинции мастер со своим фейерверком. Я тогда просто заболел. Учиться ходил к одному специалисту, Чан Лю его звали, он мне вначале даже порох красить не позволял, а когда мы до слоев дошли, там, знаете, каждая цветная фигура выкладывается в слой и отделяется специальной папиросной бумагой, генерала моего перевели во Владивосток. Так я и не овладел мастерством. Много потом пробовал сам и так и сяк. Но или у нас порох не такой, или еще что, а ничего у меня не получалось. — Он пососал погасшую трубку и вдруг спохватился: — Скажете, приперся старый хрен и болтает неизвестно о чем. Увлекся воспоминаниями, понимаете. Нам, старикам, простительно, но вы меня одергивайте, не стесняйтесь, договорились?
— Хорошо, — согласился чуть было не задремавший под монотонную речь Турецкий. — Так, значит, там на оргии был фейерверк?
— Был, — подтвердил Косых. — Причем настоящий, китайский. Не петарды дешевые, которые вон в ларьках лежат, а настоящий классический, многоцветный. Знаете, когда одновременно выстреливают несколько зарядов на разную высоту и потом последовательно разрываются, создавая орнамент…
— И, увидев фейерверк, вы что сделали? — прервал Турецкий очередное лирическое отступление, чувствуя, что иначе сейчас точно заснет.
— Я взял бинокль. Настоящий, артиллерийский, не театральный какой-нибудь. Вышел на балкон, но мне все равно не было видно, откуда стреляют, тогда я залез на крышу дома, там на крыше пятнадцатиметровая радиомачта, и оттуда уже увидел пусковые ракетницы и убедился, что стреляет действительно китаец — наши все-таки так и не научились ничему.
— То есть вы все видели не просто с крыши, а еще и с вышки?
— Да, с самой верхней точки. Там вообще-то закрыто, это же не просто железяка торчит: там ретрансляционное оборудование. Но у меня ключ, я подрабатываю — охраняю, чтобы пацанва и всякие радиолюбители не лазали.
— И где ваш дом находится? — поинтересовался Турецкий преувеличенно спокойно, хотя постоянные провалы Косых в лирику уже утомили.
— Дом-то? А в Садовниках, значит.
— А фейерверк где был?
— Через три дома от моего, там раньше спортивная база была, теперь частный клуб, народу мало, только крутые на «мерседесах». Подъехали, ворота автоматически открылись, и все, чем они там занимаются, никто не знает, только с моей радиомачты видно.
— И в бинокль вы рассмотрели все, что происходило в оранжерее?
— Нет, — возразил Косых, раскуривая в очередной раз погасшую трубку. То, что было в оранжерее, я не видел.
— Федор Федорович, — даже обиделся Турецкий, — но вы же сказали, что были свидетелем оргии?
— Совершенно справедливо, был.
— Но самой оргии не видели?
— Александр Борисович, вы меня не путайте. Я не видел того, что показывали по телевизору, но я видел, что они вытворяли во дворе. Во дворе есть бассейн с горячей водой, они вчетвером там бултыхались, коньяк пили прямо из горлышка и это, ну лапали друг друга за где придется. Я вначале только на фейерверк смотрел, опустил бинокль, увидел, что народ развлекается, и поднял сразу. Думаю, нехорошо подглядывать, я же не больной какой-нибудь. Женат сорок лет уже, дети у меня, внуки. С этим делом у меня все нормально. Смотрю, значит, дальше в небо и тут сообразил: батюшки! Это наш генпрокурор гуляет. Тут уж я не смог удержаться, смотрел до конца.
— Вы уверены, что гулял именно генпрокурор? — вклинился Турецкий.
— Уверен, конечно, я в бинокль его лицо видел как вот сейчас ваше. Двенадцатикратное же увеличение! У него же, значит, тоже жена, дети есть, наверно. Но не то обидно, Александр Борисович, жене изменить — с кем не бывает, красивая девка попадется — опомнишься только после. Меня другое обидело: он же государственный человек, примером должен быть для народа, тем более главный законник. А он как барин дореволюционный на заимке, только что вместо самогонки коньяк хлещет. Разложил девку на краю бассейна и порет, а сам матерится, орет. Простой мужик и то больше стыда имеет. И главное что? На государственные же деньги эта вся мерзость покупается. Я, знаете ли, Александр Борисович, по-другому воспитан, не могу я на такие вещи спокойно смотреть. Пусть там эти ваши историки липовые что угодно пишут, а в наше время прокуроры такого себе не позволяли.
Косых так разволновался, что потянулся в карман за валидолом.
— И вы решили поставить в известность органы? — спросил Турецкий, воспользовавшись паузой.
— Не сразу, каюсь. Но когда по телевизору все показали, а особенно когда он стал в молчанку играть, правильного из себя корчить, невинно пострадавшего, тут я понял, что молчать не должен. Может, он думает, что всех купил, и девок этих и охранников своих, да мало ли еще кто все это видел, потому что там был. Но меня купить не получится, мне его деньги ни к чему, тем более что и не его они, а государственные…
— Федор Федорович, когда именно вы это все наблюдали? День какой был, время, может быть, вспомните?
— Помню, конечно, тридцатого это все происходило, во вторник. А время — где-то в районе одиннадцати.
— Тридцатого марта?
— Да, во вторник. Я подумал еще: как же он после этого работать будет? А если он каждый день вот так? То-то у нас в стране порядка нет никакого, если даже генеральный прокурор себя блюсти не способен.
— Но того, что было в оранжерее, вы все-таки не видели, почему вы решили, что и снятые и виденные вами события происходили в одном и том же месте в тот же вечер?
— Вы мне, что ли, не верите? — удивился Косых.
— Верю, разумеется, — успокоил Турецкий, — просто пытаюсь все для себя уточнить и расставить по местам.
— Я это потому решил, Александр Борисович, что оранжерея эта, в которой снимали то, что потом показали, как раз около того бассейна стоит, значит, место и есть то самое. А еще я девок его узнал.
— Их же по телевизору с черными прямоугольниками на лицах показывали, — засомневался было Турецкий.
— Ну и что с того? Я же их целиком видел, целиком и узнал. По фигуре. Еще, скажем, у той, что светленькая, в телевизоре волосы в хвост были собранные, и в бассейне сначала так же было, а потом она намочилась и распустила их, а заколку в кусты зашвырнула — пьяная была.
— Извините, я на минуточку. — Турецкий выскочил из кабинета.
— Ну что, полезный дедуган? — Эдик Позняк все еще сидел под дверью.
— Ты что тут делаешь? — возмутился Турецкий.
— Я же посоветоваться пришел, может, мне в ботанический сад сходить?