— Не за последние несколько, а вообще. Он возомнил о себе черт знает что! Таких надо бить по рукам, а лучше по морде! А еще лучше — убивать! — Но утром ты санкции не требовал, хотя это было бы понятно: удар из-за смерти важнейшего свидетеля. А сейчас, когда ты, наоборот, должен был бы окончательно успокоиться, ты вдруг рвешь и мечешь. Нелогично. — «Логично», «нелогично», — отмахнулся Турецкий, — туфта это все! Не будет постановления о взятии под стражу, я его и так задержу на семьдесят два часа, пусть посидит в каталажке, поизучает преступный мир изнутри. — Рассказывай, не ломайся, как он тебе в этот раз напакостил? — Не буду! — Турецкий встал и направился к выходу. — Александр Борисович! — остановил его Меркулов. — Извольте ответить на поставленный вопрос. — Не изволю! — Почему? — Потому что вам же, Константин Дмитриевич, так будет лучше. — Ты хорошо подумал? — Угу. — Значит, так. Хмуренко задерживать я тебе запрещаю и вообще запрещаю вступать с ним в какие-либо контакты. Когда надумаешь поделиться своими проблемами, ты знаешь, где меня найти. Черт! Может, это я невменяемый, подумал Турецкий, все-таки громко хлопнув дверью. Со Славкой разругался, теперь Костю обидел. Турецкий. 10 апреля. 21.00 Увидев, что Турецкий собирается смотреть новости, Ирина Генриховна выключила телевизор. — Сейчас Хмуренко будет — аналитическая программа, — напомнила она и добавила неожиданно: — Давай лучше съезди к Грязнову в гости. — Я с ним поссорился, — ответил Турецкий и снова включил телевизор, но, едва он отошел на шаг, Ирина Генриховна резво выдернула шнур из розетки и спрятала его за спину. — Ну сходи тогда пройдись, пива купи. — Не хочу я пива! — возмущенно ответил Турецкий. — Я хочу смотреть новости. — Опять с ножом будешь на телефон кидаться? — Не буду, — пообещал Турецкий, — наверное. — Нет уж! Сам не хочешь пива — пойди мне купи! — Ну, Ир, кончай дурить, пожалуйста, — заискивающе произнес Турецкий, — если хочешь попробовать, что такое пиво, я после новостей за ним схожу. И мусор вынесу. — Увидев, что Ирина Генриховна дала слабину и заколебалась, он добавил последний аргумент: — И посуду помою! — И не будешь выражаться при ребенке, и починишь телефон. Ирина Генриховна вставила штепсель обратно в розетку и уселась рядом. Но пока они препирались, Хмуренко успел зачитать краткий анонс сюжетов и Турецкий так и не узнал, собирается он прямо сейчас выдать информацию про «Данко» или подождет до следующей субботы. Начал Хмуренко с утреннего выступления Замятина на Совете Федерации, саркастически комментируя каждую его реплику. «Итак, Замятин, цитирую: „…Не совершал никаких противоправных действий, но известная кассета с человеком, похожим на генпрокурора, — по утверждению Владимира Степановича, — снята преступным путем с грубым нарушением закона“. Конец цитаты. До сегодняшнего дня я полагал, что в совершенстве владею русским языком, но теперь понял, что заблуждался. Умению генпрокурора жонглировать словами может позавидовать не только скромный журналист Александр Сергеевич Хмуренко, но и великий поэт Александр Сергеевич Пушкин». Турецкий взглянул на часы: программа шла около восьми минут. Такими темпами наш современный Александр Сергеевич, пожалуй, не успеет добраться до «Данко», еще президентское интервью на добрых десять минут потянет. Он нервно провел рукой по затылку и почувствовал, что вспотел от напряжения. Так можно и инфаркт к пятидесяти годам заработать, подумал Турецкий, нужно кому-нибудь позвонить и узнать, собирался Хмуренко сдавать «Данко» или нет. А кому позвонить?! Не Лидочке же: Ирка может услышать. Хмуренко тем временем закруглился с речью Замятина и принялся за коммунистов. «Самые радикально настроенные лидеры коммунистического толка в открытую заявляют, что Замятин не оправдал доверия народа. То есть коммунистов, протолкнувших его в 1997-м на пост генпрокурора. Однако назначение Замятина на самом деле является едва ли не самой успешной многоходовой политической комбинацией коммунистов за последние годы. Замятин, вероятнее всего помимо собственной воли, сыграл роль коммунистического троянского коня в системе исполнительной власти. Сюжет действительно очень напоминает гомеровский. Целое десятилетие с момента распада Союза Кремль безуспешно осаждается законодателями-коммунистами. Но отсутствие единства, постоянная борьба за лидерство и взаимные обиды вносят раскол в лагерь левых и не позволяют им добиться успеха в открытом сражении. Если как следует над этим задуматься, становится очевидно, что Замятин был „подарен“ коммунистами Кремлю в расчете на громкую отставку. Не утвердив его отставку два-три раза, Совет Федерации спровоцирует кризис президентской вертикали власти, а Дума запустит процедуру импичмента». Ты будешь про «Данко» говорить или нет, чуть не выкрикнул Турецкий, не в силах больше слушать логические построения Хмуренко, ежесекундно ожидая, когда же начнется. Он потянулся за сигаретами, но, опомнившись, засунул пачку в карман — по стародавнему соглашению с Ириной Генриховной дома он курил только на кухне. — Ир, свари чаю, пожалуйста, или кофе. — Потом, — отмахнулась Ирина Генриховна, слушавшая Хмуренко как завороженная. — Потом будет самое интересное, — пообещал Турецкий. — Ладно. Так чаю или кофе? — Не важно. И того и другого. «…Не первый случай в истории мирового коммунистического движения. Схема предельно проста: человека обвязывают взрывчаткой и бросают под танк. Разумеется, обещают всемерное содействие, чтобы не подорвался раньше времени. Для тех, кому аналогии с Гомером и Вергилием кажутся чересчур далекими, в нашей программе более свежие исторические параллели. Мы предлагаем вам короткие сюжеты об окончании политической карьеры Анастаса Ивановича Микояна и Николая Ивановича Рыжкова…» Турецкий все-таки вышел на кухню и закурил. — Заваришь сам, раз пришел, — тут же сказала Ирина Генриховна, — я пошла смотреть. Но он не докурил, бросил почти целую сигарету в мусорное ведро, поставил чашки на поднос и вернулся в столовую. «Сенсационное обвинение в адрес генпрокуроров России из Швейцарии, прозвучавшее сегодня в интервью президента телекомпании CNN и успевшее за несколько часов вызвать недоуменную реакцию многих известных политических деятелей и серьезных аналитиков, — произнося слова „серьезных аналитиков“, Хмуренко издевательски улыбнулся, — получило неожиданное подтверждение. Агентство Рейтер распространило информацию…» Оставшиеся двадцать минут до конца программы Хмуренко строил самые невообразимые версии о всемирном прокурорско-коммунистическом заговоре. Турецкий слушал его, скрестив пальцы на руках, сжав до боли зубы и насылая на телевизор пассы. Зная манеру Хмуренко ввернуть что-нибудь эдакое в заключительной фразе, он ждал, что тот брякнет-таки про «Данко». Только когда дали рекламу про тетю Асю, он поверил, что пронесло. — Я за пивом! — объявил Турецкий, но, потоптавшись минуту в прихожей, разулся, вернулся на кухню и полез в холодильник. — Пиво как-нибудь в другой раз, — пояснил он Ирине Генриховне, — сейчас надо коньячку. Инара. Ноябрь 1971 Отец предложил Инаре не ходить в суд. — Тебя ведь не будут допрашивать? Зачем лишний раз нервничать? Инара действительно переживала. И не смогла бы, наверное, четко ответить: за Мурада или за себя. Тягостная хандра не отпускала сутками, ничего не хотелось. На допросы ее больше не вызывали, Замятин не появлялся, даже брат Мурада больше не приходил. Она дни напролет лежала на диване с книжкой, по пять раз перечитывая каждую страницу и все равно не запоминая прочитанного. Следствие завершили ударными темпами. Могли бы волынить и месяц и полгода, но уложились в двухмесячный срок. Суд назначили на пятнадцатое октября — сороковой день со дня смерти Бармина, отложив рассмотрение нескольких дел. Процесс обещал быть громким. — Давай я устрою тебе больничный, а еще лучше организуем путевку в санаторий, куда-нибудь в Крым, — предлагал отец. — Отдохнешь, все забудется. Но Инара все-таки пошла. Похудевший, осунувшийся Мурад смотрел под ноги и, даже когда ему задавали вопросы, не поднимал глаз. Наверняка так посоветовал адвокат, чтобы раскаяние выглядело натуральнее. Его немногочисленные родственники сидели в углу зала, и вокруг них само собой образовалось кольцо отчуждения из пустых стульев. Инара пожалела, что не послушалась отца, — ей пришлось сесть с ними, она же объявила себя невестой обвиняемого. Мать Сергея снова смотрела на нее долгим тяжелым взглядом, не с ненавистью, скорее с презрением. Замятина снова не было. Или его держали в комнате для свидетелей, или не будут допрашивать в первый день, и он решил не приходить. Зато, как и на кладбище, было много коллег Сергея — и в форме и в штатском. Вначале допросили участкового из Кашина, которого они тогда разбудили и который первым из представителей власти увидел труп. Потом вызывали по очереди оперативников, экспертов… Народные заседатели с жадным любопытством поглощали подробности, народ в зале безмолвствовал, судья — благообразный мужик с шикарной седой шевелюрой — все заседание листал папку с делом. Последним в первый день для дачи показаний пригласили таксиста, который подтвердил, что на момент приезда в Кашино, то есть всего за полтора часа до гибели, Бармин был трезв и вел себя вполне вменяемо. После этого объявили перерыв до завтра, и выходивший народ оживленно шептался, что завтра-то и начнется самое интересное. Самое интересное началось, когда свидетельское место занял Замятин — серьезный, подтянутый, с комсомольским значком. Прокурор, опершись ладонями на стол и слегка покачиваясь, выдержал паузу, ожидая, пока в зале установится полная тишина, а народные заседатели оторвутся от своих бумаг и сконцентрируют на нем свое внимание. Только после этого он начал допрос: — На следствии вы, Замятин, вначале показали, что Бармин был зачинщиком драки? — Да.