— Окропим святой водой, — согласился Турецкий. — Если ты стал таким суеверным, начнем с арбузовской бутылки. Или ты ее сбросил с Останкинской телебашни на головы беспечных москвичей? — А говоришь еще, что я суеверный. Разливай. Выпили. Грязнов крякнул для виду, принял позу, удобную для философствования, и произнес академическим тоном: — Понимаешь, Саша! Ростик был классный мужик. Но шибко умный, или, правильнее сказать, — ушлый. И в МУРе он всегда умел крутиться, и взяток как бы не брал, и задницу особо никому не лизал, но квартиру получил без очереди в престижном районе, и тачку, еще в советские времена, и какие-то ведомственные гаражные кооперативы, профсоюзные путевки, и везде был свой человек! — После первой же длинной фразы профессорствовать Грязнову надоело, возможно коньяк подействовал. Он порозовел лицом и принялся говорить быстро, бурно жестикулируя. — Короче, когда он увидел, что за ту же работу… Как бы за ту же работу! Можно получать вдесятеро больше — сразу ушел. Не подумай только, что я его за это осуждаю. Не за это! Ушел и ушел, его дело. Если бы жадность фраера не сгубила, остался бы классным мужиком. Я тебя уверяю: сто процентов, мог он сбить цену, отстегнуть этой Калашниковой тысяч двадцать «зеленых», наверняка они у него были, припугнул бы как следует — и был бы чист. Продолжал бы развозить генпрокуроров по шлюхам, и косить бабки. Но не захотел — пожадничал! А раз пожадничал — получай 105, часть 2, пункт «к»: убийство с целью сокрытия другого преступления, от восьми лет и до вышки! Поскольку мораторий на исполнение смертных приговоров — до пожизненного. И не стану я суетиться, чтобы дали ему по минимуму — восемь лет. Пусть себе крутого адвоката нанимает на сэкономленные бабки. — Что-то я в его восемь лет слабо верю. — Турецкий закусил губу и задумался. — Вообще мне мое везение перестает нравиться. Лагуш раскололась с ходу — ладно, это еще в порядке вещей. У нее от страха мозги не работали. А на самом деле у нее совсем мозгов нет, в принципе. Но Арбузов твой… — Погоди! — Грязнов налил и тут же выпил на скорую руку. — Погоди! Ты хочешь сказать, на нем еще мокрые дела висят? Тогда давай выкладывай все подробно. — Не это я хочу сказать. Он признание нам пропел как по нотам, и мы оба развесили уши, я от радости, ты с тоски. А если как следует призадуматься — в его показаниях нестыковка на нестыковке. Почему Сосновский начал убирать исполнителей не сразу, не тридцатого числа, а две недели спустя? — Ха! Сосновский! Ты думаешь, что постиг масштабность его замысла? Он же не просто кино про Замятина снимал, чтобы его уйти. Смотри: сначала он запускает порнуху на телевидение, Замятина временно отстраняют. Потом он посылает Ростика к Хмуренко, чтобы тот готовил общественное мнение: глядите, граждане россияне, Замятин не только по шлюхам шастает, но и берет взятки в особо крупных, столько уже набрал, что больше не лезет, и по-тихому уйти не получается. И, наконец, в решающий момент достает козырного туза: Оласаевы продают оружие террористам, а Замятин с Ильичевым их покрывают. — Понятно все, — Турецкий замахал руками. — Я что, по-твоему, тупее паровоза? Я спорю с тем, что Сосновский умеет считать дальше, чем на ход вперед? Если он не убрал исполнителей сразу, значит, и не собирался! А к Хмуренко он мог кого угодно заслать, не обязательно Арбузова. — Я уже вообще ни хрена не понимаю! — Грязнов от волнения пролил коньяк мимо рюмки. — Ты хочешь сказать, что вулканолога Максимова убрали не по приказу Сосновского, а Калашникову пришил не Ростик?! — Давай по порядку. Калашникову пришил Ростик. Но обвинение держится только на его признании. И он это прекрасно понимает, помнишь, что он сказал? Стоит кому-нибудь настращать Лагуш, а она уже напугана до смерти, найти похожих на него кадров для опознания, и все — считай, против него ничего нет. Так что сидеть ему не восемь лет, а максимум до суда. На суде он заявит, что оговорил себя под давлением каких-то абстрактных мафиози, хорошо, если не под давлением следствия, и может быть свободен. — А зачем он тогда вообще сознавался?! — Вот! Тут мы переходим к первой части твоего предыдущего вопроса, кто убил Максимова? Я вижу только один ответ. — Турецкий замолчал, дожидаясь, пока Грязнов разольет остатки. — Ну?! Не томи. — Не нукай. Давай отвлечемся на минуту. Ты говорил, что Арбузов бескорыстно любил деньги. Говорил? — Говорил. — А теперь скажи мне, ты бы на его месте, получив деньги от Сосновского, не выложил бы все Замятину или еще лучше — Оласаеву за дополнительное вознаграждение? Не возражай сразу, подумай. Арбузов у нас не только жадный товарищ, но и ушлый — это твои собственные слова. А раз ушлый — значит рисковый. — Ну допустим. Зачем ему было сознаваться в убийстве Калашниковой? — Затем, что Оласаевы сидят в глубокой заднице, в первую очередь Мурад. И чтобы из нее выбраться, ему необходимо договориться с Сосновским. Для этого нужно иметь на руках хоть какой-нибудь козырь. Он отстегивает Арбузову десять — двадцать — пятьдесят тысяч, для Оласаева — копейки, и Ростик соглашается сделать признание и посидеть месяц в одиночке. А раз он чистосердечно во всем признался, значит, мы автоматически верим всем его словам. В том числе и про Сосновского, и про Максимова. А Максимов на самом деле жив: когда машина разлетелась на кусочки, никто фрагменты тела наверняка не собирал, друг к другу не прикладывал и опознания не делал. Оласаев его купил и держит про запас как решающий аргумент против Сосновского. И Замятина тоже убрал Оласаев руками Инары Филипповой, откуда у нее секретный яд из лабораторий ГБ? А он мог достать — при его связях с Росоружием. Он это и не особо скрывает, надеется, что Сосновский оценит. В общем, они крепко держат друг друга за задницу, и я думаю, скоро договорятся. — Ну ты нагородил! — Грязнов рассмеялся. — Бог с ним, с Сосновским. Неужели Ростик выложил Оласаеву, что пришил Калашникову? Ты в своем уме? — Тут, конечно, момент темный, — согласился Турецкий, — может, Оласаев сам допер, может, Арбузов в какой-то момент испугался, что я дожму это дело, и попросил Оласаева помочь ему обеспечить алиби. — Ладно, исключительно для очистки совести. — Грязнов достал из кармана записную книжку и принялся дозваниваться до судмедэксперта, производившего вскрытие Максимова. — Давай, давай, — подзадорил его Турецкий, — пока не выяснишь, вторую не начнем. А я пока бутерброды сварганю. Грязнов терзал телефон больше получаса, с каждой минутой наливаясь краской все сильнее и сильнее. Турецкий, глядя на его страдания, несколько раз собирался нарушить собственное обещание и почать вторую бутылку, но всякий раз себя одергивал: если позволить ему расслабиться, данных по Максимову придется ждать до завтра. Наконец Грязнов дозвонился до нужного эксперта. — Как «не проверяли»?!! — От крика Грязнова Турецкий дернулся и чуть не уронил все хозяйство со стола. — Уроды! — Грязнов вырвал у Турецкого бутылку. Потом позвонил своему заму Яковлеву и отдал распоряжение. Турецкий включил телевизор, и вторую бутылку они прикончили под идиотский гангстерский боевик. Когда дали финальную рекламу, позвонил заместитель начальника МУРа Яковлев. Турецкий отдал трубку Грязнову, а сам поднял на параллельном аппарате. — Это не Максимов, Вячеслав Иванович. У Максимова была родинка на правом плече, я проверил по имеющемуся описанию. Кто это, пока не понятно. Дактилоскопию провести не смогли — конечности сильно обуглены. Будем работать дальше. Но снятие пальцевых отпечатков в данном случае — вопрос не одного часа, поэтому, с вашего позволения, я откладываю его до завтра. Грязнов ничего не ответил и повесил трубку. — Ну, давай, Сан Борисыч, если ты такой пророк, шамань дальше. Что сбудется в жизни со мною? В дверь постучали. — Кто там? — крикнул Турецкий. Грязнов сделал страшные глаза и зашипел: — Гони на фиг! Как раз дважды налить осталось. — Начальство, — отозвался из-за двери Меркулов. Турецкий пошел открывать. — По какому поводу гуляем? — поинтересовался Меркулов, морщась то ли от густого табачного дыма, то ли от перегара. — Миримся, — угрюмо ответил Грязнов. — Угу, — подтвердил Турецкий, распахивая окно. — Спешу довести до вашего сведения, что гражданина Оласаева выпустили из-под стражи по состоянию здоровья. Только что наше генеральное и. о. подписало постановление об изменении меры пресечения. Тебе, Саня, сейчас сообщат об этом официально. Грязнов пьяно усмехнулся и развел руками: — Оно-то конечно, потому что что ж… — Все-таки договорились, — хмыкнул Турецкий. Хмуренко. Суббота. 15.00 — Александр Сергеевич! Как вы расцениваете решение суда? — «Московский комсомолец». Господин Хмуренко! У вас есть миллион рублей или штраф за вас вдове господина Замятина заплатит телекомпания? — Журнал «Итоги». Правда ли, что вы подали заявление об увольнении и собираетесь открыть свой собственный телеканал? — Давайте не все сразу, пожалуйста. Правда, что я хотел бы открыть собственный телеканал, неправда, что у меня есть на это деньги. Неправда, что телекомпания будет платить за меня штраф. Неправда, что решение суда было справедливым и беспристрастным. Я буду его обжаловать в установленном порядке. — Вы уверены, что Московский городской суд примет более справедливое решение? — Нет. Не уверен. — Если вам не удастся обжаловать сегодняшнее решение и оно останется в силе, вы сможете выплатить штраф из своего фонда в поддержку чести Замятина? На его счету достаточно средств? — Если мне придется платить штраф, то к тому моменту будет достаточно. Все, до свидания, большое всем спасибо. — Господин Хмуренко! Господин Хмуренко! Почему вы больше не появляетесь в эфире в будние дни? — Все, прошу меня извинить, хотите знать подробности — смотрите сегодня вечером аналитическую программу. Протолкавшись к своей машине, Хмуренко рванул с места и, отъехав настолько, чтобы здание суда скрылось из виду — за последние дни оно стало его раздражать, позвонил Ладе: — Ты наконец связалась с пресс-службой президента? Есть комментарии по Чечне? — Нет, у них там полный бардак, никто ничего не знает. Лучше позвоните сами. Мои соболезнования по поводу суда. — Будешь издеваться — выпорю! Он набрал номер Братишко: — Добрый день, Хмуренко. — Какой Хмуренко? — ответил незнакомый голос. — Аналитическая… э-э-э… Александр Сергеевич? — Да! Я могу поговорить с Аркадием Антоновичем? — Господин Братишко уволен. — За что, если не секрет? — Только никаких ссылок на меня. — Разумеется! — За тезисы для президентского интервью CNN десятого апреля. Заговор генпрокуроров России и Швейцарии. Помните? Вроде бы президент хотел его в тот же день погнать, но потом решил выждать, чтобы не давать повода для беспочвенных слухов.