— Завтра, завтра, ты что, мне не доверяешь? Или он тебе не доверяет? Давай подробно, все, что знаешь: кто такой Глеб Евгеньевич, почему им заинтересовалось «Прим-ТВ» и так далее. — Про Глеба Евгеньевича ничего не знаю, но постараюсь узнать. А «Прим-ТВ» водило Ильичева. Как раз мой знакомый этим и занимался. — И что ты обо всем этом думаешь? — Вы имеете виду, не фальшивка ли? Нет. Он сам записывал разговор, с этой стороны все чисто. Другое дело: Ильичев мог заметить слежку, подумал, что это люди Сосновского, и специально устроил спектакль — позволил себя записать. В общем, нужно очень осторожно все проверить, убедиться, что нет подвоха. — Лада! Я тебя не узнаю! — Хмуренко сорвался с места и стал вышагивать по кабинету. — Ты как Мишка рассуждаешь, но ему простительно — он вчерашний студент, а ты работаешь на телевидении, слава богу, уже пять лет! Ты хочешь, наконец, свой канал, хочешь быть заместителем генерального директора? Или хочешь, чтобы всякое дерьмо вроде Петра Витальевича пинало меня как шавку, а тебя и вообще не замечало?! Ты скандала боишься?! — Я все поняла, Александр Сергеевич! Не надо нервничать. — А я спокоен. Это я тебя вразумляю. Если все поняла, скажи: почему этот Глеб Евгеньевич отстегивает копеечку Ильичеву? — Ну, скорее всего, кто-то из коммунистических губернаторов обеспечивает ему крышу. — Вполне вероятно, но скучно! Другой вариант давай, неужели не видишь?! — Ну… деньги КПСС… Ильичев через Глеба Евгеньевича их понемногу отмывает? — Да! Да!!! — Но это же фигня наверняка, утка от начала до конца… — Плевать! Так даже лучше. Не убьют, по крайней мере. Турецкий. 6 апреля. 9.10 — Был бы он честный человек, его бы уже давно пристрелили! — безапелляционно заявил Вячеслав Иванович. — Нас же с тобой не пристрелили пока? — мягко возразил Турецкий. — Или мы не честные? — Во-первых, неоднократно пытались, а во-вторых, мы же не генеральные прокуроры. Пока. Турецкий с утра первым делом заехал к Грязнову, хотел поговорить о Лидочке, запрячь старого товарища — работы же море, а сроку наверняка не больше недели. Заодно можно было бы и грязновского племянника Дениса ангажировать. Короче, ситуация требовала совместного осмысления и творческого обсуждения. Но Вячеслава Ивановича всецело занимало грехопадение генпрокурора, он жаждал высказаться, чем и занимался с большим успехом, только изредка позволяя Турецкому вставить слово. — Нормальный мужик на его месте давно бы уже подал в отставку или позвал журналистов и сказал: ребята, моя личная жизнь никого не касается. Да, это я там на той кассете, да, признаюсь, дурак был, впредь обещаю поумнеть. С Клинтона пример берет? И я не я, и хата не моя. Можно подумать, он первый! Сунулся в мировое сообщество — перенимай передовой опыт. Вон Мейджер, когда на него такое же повесить пытались, что сделал? Вышел и сказал: личная жизнь, граждане, не может быть мерилом служебного соответствия, да я так стресс снимаю! Или тот же Нетаньяху в аналогичной ситуации, тоже молодец мужик… — Слава, за что ты меня агитируешь? — недоумевал Турецкий. — Может, мне тоже созвать журналистов, рассказать, как и с кем я Ирке изменял, объяснить, что у нас в Генпрокуратуре это обычное явление и Замятин просто решил не отрываться от коллектива? — Давай действуй, — кивнул Грязнов. — Может, он тебе спасибо скажет. Суть в том, Саша, что ты стоишь на совершенно неправильной позиции и думаешь, или делаешь вид, что думаешь, что все нормально. Вот и этой своей пресс-конференцией и расследованием своим ты собираешься Замятина защищать, выгораживать, а его топтать надо грязными сапогами. Он сидит себе тихонечко в своей норке и ждет, когда такие, как ты, его отмажут, а ты рад стараться. — Слава… — попытался возразить Турецкий, но Грязнов не позволил. — Так, может, еще кто-то надеялся, что генпрокурор в России не последний урод, а теперь уже никто не надеется. Все уже всё поняли: дерьмовым компроматом его можно принудить к чему угодно. Потребуют от него отставки — пожалуйста, дерьма сколько угодно, просто не востребовано пока. А он ждет. Как бы не ошибиться, не рассердить кого-нибудь. — Ну ладно, — смирился Турецкий. — То, что Замятин трус и где-то в чем-то подлец, ты мне доказал, хотя доказывать, собственно, и не требовалось. Конечно, хорошо бы было, если б генпрокурор у нас оказался эдакий былинный богатырь Арнольд Шварценеггер или, еще лучше, герой типа короля Артура — сильный, смелый, умный, справедливый и патологически честный. Но таких наверх не пускают. Я тебе сказал, что люблю его? Уважаю? Готов за него жопу рвать на немецкий крест? — Не сказал, — согласился Грязнов, — хотя… — Подожди! — прервал Турецкий. — Он что, лично меня попросил, в приватной беседе, раскопать, кто и зачем это кино снял? Нет. Идет официальное расследование, санкционированное президентом, и я просто делаю свою работу, никого не пытаясь выгораживать или, наоборот, топить. Да, я его не люблю, но порнуху про него компилировать — это тоже не метод. Как же, голую задницу его вся страна увидела! Да ты же сам только что говорил: голая задница во весь экран еще не повод кричать о продажности. Тем более задница в окружении обыкновенных шлюх, а не каких-то там криминальных или мафиозных задниц. Чтобы заявлять о продажности, нужен более веский повод, и у меня лично его нет. Грязнов поднялся и, опершись руками о стол, навис над Турецким: — А у меня есть! — Серьезно? — Турецкий тоже поднялся и тоже оперся о стол. — Серьезно. Ты работал по делу Русского резервного банка? — Нет. — Вот. — Что «вот»? — Турецкий махнул рукой, сел и достал сигареты. — В Генпрокуратуре не один я работаю… — Не в том дело. — Грязнов резво сделал круг по кабинету и снова навис над приятелем. — Таких, как ты, к этому расследованию вообще не подпускали! — Отчего это? — Оттого, что такие, как ты, могли бы что-нибудь откопать и рот им потом заткнуть одной премией или звездочкой на погон было бы затруднительно. Тут работали люди мягкие, податливые, с пониманием. Пластилиновые вороны. И наработали… — У тебя если банк, значит, обязательно супостаты. Может, там и нечего было откапывать? — Откапывать действительно было уже нечего, все и без них откопали и принесли им на блюдечке с голубой каемочкой, пользуйтесь. Нашим ведомством все было отработано. Лично замминистра МВД Рощин курировал, хочешь с ним побеседовать, могу устроить. ГУБЭП планомерно всю финансовую деятельность этих Русских резервистов изучил, и выяснилось, что Русские резервы лежат в основном на Кипре. И совсем они уже не общерусские, а принадлежат конкретным россиянам братьям Оласаевым, как раз руководителям этого вот банка. Эти же Оласаевы обули Промимпорт, Росоружие, накосили «лимонов» двести пятьдесят. Баксов, разумеется. И ладно бы никто об этом не догадывался, но доказательства же были! Но вместо того чтобы отдыхать на нарах, наши герои живут себе припеваючи. А почему? Потому что Замятин лично дал указание это дело замять. В результате статьи изменили на совершенно плевые, Оласаевы превратились в «руководителей, допустивших должностную халатность», и обвинение так и не было никому предъявлено. А ты говоришь, повода нет считать Замятина продажным уродом. — А Рощин этот твой на кого работает? — как бы невзначай поинтересовался Турецкий, но Грязнова вопрос почему-то взбесил: — Ни на кого он не работает! — Это вряд ли, — хмыкнул Турецкий. — С чего это вдруг заместителю министра МВД пришло в голову лично заняться каким-то там Резервным банком? Они ему кредит не дали на постройку дачи или проценты по срочному вкладу не выплатили? — Ну, возможно, — нехотя уступил Грязнов, — без Сосновского и здесь не обошлось… — Вот, а говоришь, ни на кого не работает. Слава, это большая и не наша война. Сосновский грызется с Оласаевыми, у него связей больше, он их топит, они огрызаются. Тогда он пытается топить Замятина… А может, все и не так, но разве в этом дело?! — А в чем? — В данном конкретном случае с порнухой Замятин — жертва, и он имеет право… — Замечательно! — Грязнов надулся и уставился в окно. — Беги защищай своего бедного, несчастного, беззащитного, обнажившегося и облажавшегося шефа… — Иди на фиг, Слава. Ты сегодня невменяем. — Сам иди на фиг! — рявкнул Грязнов. — Ну и пожалуйста. — Турецкий вышел, не стесняясь грохнув дверью. Бред какой-то! Взрослый мужик, а завелся как вздорная баба. А про Лидочку в результате так и не поговорили. Ну и фиг с ним, сами как-нибудь разберемся. Инара. 1971 Как все-таки глупо устроена жизнь… Казалось бы, все есть: и красота, и талант, и деньги, и квартира, только счастья почему-то нет. Не в этом же суслике счастье? Инара натянула одеяло до подбородка. Холодно. Не май месяц, как любят говорить на Урале. Не май — июнь, а все равно холодно. Потревоженный Володя заворочался, что-то пробормотал и снова засопел, свернувшись калачиком. Неужели вот это и есть судьба? Выйти замуж за такого вот комсомольца, спортсмена, активиста и, наверное, хорошего в общем деятеля, нарожать ему детей, штопать носки, жарить котлеты, пережевывать сплетни по телефону с такими же женами таких же в общем хороших и правильных мужей… Съездить раз в жизни в Болгарию на Золотые пески, а годам к пятидесяти растолстеть и дорасти до третьей леди области. — Уф! — Володя сел, растирая лицо ладонями. — Который час? — Пять. — Утра или вечера? — Вечера. — Ну я еще три минуточки посплю… — И упал, засопел. И так каждый раз. До того ему нужно выпить «для настроения», а на самом деле для храбрости, после — поспать, для восстановления сил. Одни и те же «солнышко», «лапочка», надрывные вздохи в самое ухо и скоропостижный финал. И почему он? Пай-мальчик, тихоня, отличник и маменькин сынок, почему не Сергей, не Мурад? Тоже судьба? Фортуна? «Не боится повернуться задом, потому что подлостей не ждет». Это Сергей написал, все еще строчит стихи и в своей школе милиции первый и признанный поэт. «Нам везенья от нее не надо. Мы большой выносливый народ».