— Разумеется, мадемуазель. Это — любовь. — Ага. — Даша покраснела, насколько это позволяла ее и без того красная физиономия. — Но, откровенно говоря, я не очень уверена в том, что... — О! Мадемуазель не знает французов. — Полные губы сложились красивым алым сердечком. Даша смущенно заерзала на высоком стуле. Разговор начинал принимать пикантное направление, а она, как упоминалось выше, была к этому не совсем готова. — А еще я видела девушку в ярко-желтом комбинезоне, не знаете, кто это? — Исходя из предыдущего разговора, Даша почти не сомневалась, что симпатичный бармен не пропустил без внимания ни единой особы женского пола и, скорее всего, сразу назовет ее имя. — Ярко-желтом? — Жан-Жак чуть сморщился, словно ему наступили на ногу. Скорее всего, желтый не был его любимым цветом. — Даже не знаю... Сразу не могу припомнить. — А может, она из другого отеля? — Нет, это невозможно — спуск принадлежит гостинице, и здесь могут находиться только наши гости. — А разве нельзя прийти покататься из другого места? — Нет. На спуск можно попасть только через гостиницу. А здесь я и месье Беранжу, — он кивнул в сторону рецепции. — Этот никого не пропустит, даже президента республики. — Понятно. — Даша отставила пустой стакана. — Значит это могли быть только свои... — Что, простите? — Нет, нет, это я сама с собой разговариваю. Значит женщину в желтом комбинезоне вы не встречали? — Нет. Но опять же могу спросить у брата. — Да, была бы вам очень признательна. И все-таки: как насчет лекарств? Любовь это, конечно, замечательно, но нет ли у вас чего-нибудь менее... темпераментного. — Конечно, — невозмутимо тряхнул черными кудрями шармантный бармен. — Финский священник. Он живет в соседнем номере с вами. Даша укоризненно покачала головой: — Вот уж не думала, что вы можете шутить на такие темы. — Что вы, мадемуазель! — непритворно ужаснулся француз: — О вине и Боге я никогда не шучу. Я имел в виду, что у пастора Хахенникена целый набор лечебных трав и бальзамов. Недавно одна наша гостья почувствовала себя плохо, так он ей дал понюхать какую-то бутылочку, и все как рукой сняло. Он предложил всем страждущим обращаться к нему без промедления. Ничего другого я не имел в виду... Молодая женщина от стыда готова была провалиться на месте. — Бога ради, простите! Но просто вы так это сказали... Получилось как будто... Извините, я совсем больная. Прямо сейчас и пойду к пастору... Хе... Ха... — Хахенникену. — Да, именно... — и продолжая бормотать извинения, Даша соскользнула со стула и проворно, рысью, покинула холл. Жан-Жак посмотрел ей вслед и расплылся в довольной улыбке. Сколько в одиноких женщинах непосредственности... 3 Менее темпераментного человека, чем пастор Хахенникен, действительно трудно было представить. При виде незнакомой рыжеволосой женщины на пороге своего номера он даже не удивился. — Проходите. — Его немецкий был так тверд, что им запросто можно было колоть орехи. Даша немецкий знала не очень хорошо, но поскольку вести продолжительные беседы не собиралась, лишь робко ответила. — Danke. — Вы простужены? — спросил пастор блеклым, невыразительным тоном и раскрыл черный саквояж, стоявший на столе. — Я дам вам настойку. Пейте по чайной ложке каждые три часа. И еще сбор трав. Заварите горячей водой, но только не кипятком, и пейте каждый час по полчашки. Если вы сделаете все, как надо, то обещаю, что день рождения нашего Спасителя вы встретите в добром здравии. Смущенно кашлянув, Даша переступила с ноги на ногу. Странный пастор вел себя так, словно всю жизнь ожидал ее прихода. — Может, вам записать? — Нет, нет, огромное спасибо! — И опять замялась. Просто забрать лекарство и уйти ей показалось невежливым. Но не предлагать же слуге божьему за это деньги. — А... могу я вас как-нибудь отблагодарить за помощь? — слезящимися от насморка глазами Даша преданно посмотрела на высокого худого священнослужителя, темный костюм которого еще больше подчеркивал бледность лица. Она ожидала улыбку или какой-нибудь знак ободрения, но костистое лицо пастора вдруг напряглось, словно он хотел ее о чем-то попросить или спросить, но в последний момент сдержался. Помолчав несколько секунд, финн качнул головой: — Помолитесь за тех, кому судьба в эти дни добра и ласки приготовила тяжкие испытания. Даша растерялась еще больше — к своему стыду она не знала ни одной молитвы. Но какое-то внутреннее чувство подсказывало, что отказать пастору было бы не по христиански и потому, пятясь к дверям, она согласно закивала рыжей головой: — Разумеется отец Хе... отец Хо... Ха-ха... разумеется святой отец. Буду молиться во дне и в ночи. Сейчас только чаю выпью и сразу же начну. 4 Оказавшись наконец за дверью, молодая женщина облегченно перевела дух. Что за чушь она несла? Единственным оправданием могло служить, что никакого опыта общения с духовными особами у нее не было. Ладно, пастор на то и пастор, чтобы прощать. Даша посмотрела на зажатые в руке лекарства. Но не отравится ли она этим снадобьем? Вдруг этот слуга божий один из тех, кто верит, что через неделю наступит конец света, и теперь ходит всех травит, чтобы при апокалипсисе не мучились? Увидит грешное лицо и — раз ему в стакан цикуты. Она покрутила пакетик с травками, посмотрела на свет. Черт его знает, чего он туда сунул. Но заметив свое отражение в зеркале, махнула рукой. Какая разница, умереть от яда или от тоски и одиночества? Заварив чай, она выпила омерзительную на вкус жидкость, запила ее ложкой микстуры и, содрогаясь от отвращения, провалилась в сон. ГЛАВА 2 Обнаженный по пояс танцор, гибкий как пантера, медленно выходил на фламенко. Струящийся луч света следовал за ним, раздвигая темноту, и та отзывалась едва слышным трепетом гитарных струн. Они пока еще существовали отдельно: человек и звук. Но постепенно музыка становилась громче, четче, и чувственное тело испанца незаметно, словно нехотя, вливалось в рваный, пульсирующий ритм гитар. Он откинул назад свои прекрасные темные волосы, полуприкрытые глаза все еще скрывают накал, но тело уже напряжено, словно гитарная струна. Танцор плавно ведет рукой, желая проверить сам воздух на готовность его принять, изгибает спину, и с кончиков напряженных пальцев слетают искры зарождающейся страсти. Черные остроносые ботинки высокими каблуками дробят зеркальный пол. Они стучат все громче и громче, их звук становится нестерпимым, кажется, еще чуть-чуть, и они разорвут этот мир своим грохотом... Хватая ртом воздух, Даша вскочила с кровати и раскрыла глаза. Дверь содрогалась под ударами снаружи. — Кто там? — беззвучно прошептала она пересохшими губами. Те, кто были снаружи, ее очевидно не слышали. Грохот только усиливался. Молодая женщина попыталась встать на ноги и сделать хотя бы пару шагов, но от слабости ее швырнуло к стене. Ухватившись руками за косяк, она с трудом удержала равновесие. Постояв несколько секунд, она продолжила путь, придерживаясь за стенку. Не меньше минуты ей понадобилось, чтобы добраться до входной двери и повернуть ключ. Дверь больно ударила по плечу, Даша застонала и медленно сползла на пол. В номер ворвались несколько человек. — Что с вами, мадемуазель, вы живы? — Жан-Жак, последний из вошедших и единственный, кто заметил ее в темноте коридора, тут же опустился рядом с ней на колени, пытаясь помочь. — Слава богу, мы думали, что с вами что-то случилось, хотели уже ломать дверь... — Что вам от меня надо? — еле слышно прошептала Даша, отталкивая его руку. — Который сейчас час? — Половина двенадцатого. — Утра или ночи? — Ночи, разумеется. — Ночи? Боже правый... Кто вам дал право меня будить? — Простите, мадемуазель, но у нас не было другого выхода.