— Превосходный глинтвейн. — Как вчера? — испуганным шепотом переспросила Даша и беспомощно огляделась по сторонам, словно ища часы или календарь. — Вы проспали всю ночь и целый день. Сегодня Рождество, я поздравляю вас! Дашу бросило в жар. Она даже не поняла, чего испугалась сильнее: того, что провела без сознания сутки, или того, что, судя по всему, стала свидетелем убийства. — Спасибо, но православная церковь празднует Рождество в январе, — пробормотала она. — А вы... уверены в этом? Полицейские переглянулись. — В чем, мадемуазель? В том, что православные празднуют Рождество в январе? — Да... То есть нет. Я хотела сказать, вы уверены в том, что эта дама погибла? Инспектор Буже, который все это время внимательно следил за ней, чуть прищурил глаз и с едва ощутимой иронией ответил: — Мадемуазель Быстрова, в нашей стране смерть констатируют соответствующие службы. И уж если они решили, что кто-то мертв, то так оно и есть, даже если сам покойник против. «Покойник...» Даша почувствовала, как ее плечи охватывает озноб. Неужели она действительно видела убийство? Какой кошмар... — И в связи с этим у меня к вам вопрос: вы хорошо запомнили лицо женщины в желтом комбинезоне? — Совсем не запомнила. — Она быстро-быстро помотала головой. — Я ничего не помню. — Как понимать ваши слова? — Как хотите, так и понимайте. — Но вы только что сказали нам, что узнали в ней свою знакомую! — Я сказала не так. Мне показалось, что я узнала свою знакомую. Поэтому-то и спрашивала месье Серро. — Но раз она вам кого-то напомнила, значит вы все-таки видели ее лицо? — Не знаю... — Даша действительно не знала, как выйти из складывающийся ситуации. Наверное, самое правильное было бы признаться в том, что она, мягко говоря, сказала бармену не совсем правду. Однако возникала опасность, что полицейские ей все равно не поверят, а если и поверят, то тут же поинтересуются, что же такого необычного было в поведении женщины, катающейся по ту сторону реки, что она тут же побежала узнавать ее имя, несмотря на болезнь. И тогда придется рассказать обо всем. А вот этого делать совсем не хотелось — став свидетелем убийства, она немедленно потеряет свое право на отдых. И как только вылечит свои сопли, будет вынуждена общаться с полицией настолько плотно, что на личную жизнь времени совсем не останется: если потенциальных женихов не разгонит ее насморк, то полицейский околыш их всяко добьет. А для нее этот отдых, быть может, последний шанс. — Мадемуазель? — Простите, господин инспектор, я думаю. — Вспотевшей ладонью Даша крутила уголок одеяла. — Мне трудно сейчас говорить о чем-либо с полной уверенностью. Они находились на очень большом расстоянии... — Они? Кто они? — моментально оживился полицейский. Проклиная себя за необдуманную поспешность, Даша потянулась за бумажными салфетками и долго сморкалась. Дернул же черт ее за язык! Вот еще одна причина, по которой ей нельзя сейчас ни о чем говорить, — она не контролирует свои слова. Что же тогда делать? Может, потребовать консула? И сразу же представила, как отреагирует человек, вытащенный ночью из кровати после праздничного банкета. А что если попросить вызвать адвоката? Глупости, зачем ей адвокат... Тогда, может, поклясться на Библии, что она ничего не помнит и ничего не знает? Даша украдкой посмотрела на тумбочку возле кровати. В каждом гостиничном номере должна быть Библия. — Мадемуазель, — инспектор Буже все еще говорил мягко, но это была мягкость, с которой тигр подкрадывается к своей жертве. — Я понимаю, в каком вы состоянии и, поверьте, если бы не чрезвычайные обстоятельства, коими безусловно является смерть, то... Губы под черными усами двигались неспешно, плавно выговаривая слова, в округлых складках рта не было жесткости, свойственной людям, наделенным властью, но глаза! — глаза смотрели холодно и прямо, будто перед прочтением смертного приговора. И тогда Даша поняла — ей не отвертеться. — Хорошо. — Она с трудом сглотнула набежавшую слюну. Болело горло, болела голова и ей хотелось одного — чтобы они все исчезли за тем же холмом, что и дама в желтом. — Я расскажу вам всю правду. Но только при одном условии: если пообещаете немедленно от меня отстать. Полицейские оживились, обрадовались и придвинулись поближе. — Говорите, мадемуазель. Все останется между нами. Даша посмотрела на пятерых крепко сложенных мужчин, ни один из которых не годился на роль задушевной подруги, но выбора у нее не оставалось. — Сегодня... Простите — вчера... Да, вчера. Так вот, весь день вчера я чувствовала себя очень плохо и потому лежала в кровати. Где-то около полудня я подошла к окну и увидела, как вон там, — она указала в сторону окна, — оживленно беседуют два человека... Инспектор Буже немедленно встал, подошел к окну и отдернул штору. Даша продолжала свой рассказ, обращая его то к спине инспектора, то к радостно-благодушным лицам остальных полицейских. — ...Один из беседующих был высоким, широкоплечим, в серо-синем комбинезоне, а второй выглядел довольно хрупким, и комбинезон был ярко-желтого цвета. Естественно, я предположила, что первый — это мужчина, а второй, соответственно, — женщина. Женщина явно пыталась от мужчины чего-то добиться, но он оттолкнул ее, она упала и... больше я ее не видела. Мужчина постоял на краю и пошел в сторону подъемника. Это не было преднамеренным убийством, скорее, речь шла о несчастном случае. Вот и все, пожалуй. — Все?! — вскричал инспектор. Он еще раз посмотрел в окно, а затем, повернувшись к своим коллегам, принялся что-то быстро говорить по-французски. Те кивали головами и тоже поглядывали на молодую женщину с явным неодобрением. Даша французский знала весьма поверхностно, но из стремительных фраз все же поняла, что ей не поверили. Практически они все выглядывали в окно и, вглядываясь сквозь холодное черное стекло куда-то вдаль, категорично заявляли: «C’est impossible». И не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это означает. — Увы, мадемуазель, но боюсь, что это невозможно. — Что именно? — Все. Весь ваш рассказ мне представляется не более чем... выдумкой. — Но почему?! — Дашу настолько потрясло подобное заявление, что она даже не оскорбилась. Можно было по пальцам пересчитать случаи, когда она говорила органам правоохранения правду. И вот теперь, когда она чиста, как горный снег, — ей не верят! — Потому, что это невозможно. За тем холмом, который виден из вашего окна, очень пологий спуск, и там находится детский съезд — лягушатник. В худшем случае потерпевшая кубарем бы скатилась до заградительных щитов. В то время как ее тело было найдено за следующим холмом, после которого действительно крутой обрыв. — Жандарм выдержал многозначительную паузу. — Но из вашего окна этот холм не виден. Вы, конечно, могли его видеть из отеля, но только с самого верхнего этажа. Даша растерянно молчала. Бред какой-то. В каком бы тяжелом состоянии она ни находилась все это время, но перепутать свой номер с номером на два этажа выше не могла. — И все же я говорю правду. — Она упрямо сжала губы. — Я была в своем номере и видела то, что видела. Инспектор еще раз пристально посмотрел на собеседницу и, не придумав нового вопроса, обратился к коллегам. Французы снова стали с жаром обсуждать происходящее, кивая головами и поглядывая на нее уже сочувственно. Даша догадалась, что они хотят вызвать врача. Вероятно, они решили, что у нее бредовое состояние и оттого в температурной голове все перемешалось. В самый разгар оживленной дискуссии один из молодых жандармов вдруг выскочил из номера, а вслед за ним устремились сотоварищи и бармен, исчезли все кроме инспектора. — Что происходит? — без особого интереса спросила Даша. — Сейчас мои коллеги проверят все номера на верхнем этаже. Может, вы были у кого-то в гостях, но из-за вашей болезни просто не помните этого... Но Даша не дала ему договорить. — Месье... простите не помню вашего имени, но подобной постановкой вопроса вы меня просто оскорбляете! — О, мадемуазель, я бы никогда... Но Даша остановила его раздраженным жестом. — Повторяю: я лежала в ночной сорочке, одна, в кровати, когда за окном что-то грохнуло. Я встала и подошла к окну. Неужели вы думаете, что я могла перепутать не только комнату, но и кровать?! Или вы думаете, что я как сомнамбула разгуливаю по отелю в пижаме? — В ночной сорочке или в пижаме? — Какая разница! — Она закашлялась. — В любом случае вечерним платьем это не было. Начальник жандармов поспешил налить ей воды. — И все-таки давайте еще раз выясним, что именно вы видели. Только сейчас Даша поняла, как хотела пить. Несколькими жадными глотками она выпила весь стакан. С трудом перевела дух. — Кажется, я уже вам говорила, что именно я видела. Не думайте, что за пять минут с моей памятью произойдут чудеса и я вспомню то, чего не видела. — И все-таки я попрошу вас повторить рассказ еще раз. — Да, пожалуйста! — От возмущения ее бросило в жар, но скинуть одеяло она все-таки не решилась. — Перед моими окнами играли в снежки. Один из снежков попал в мою форточку, и та раскрылась. Пока я встала — я очень себя тогда плохо чувствовала, пока дошла, все уже разбежались. Форточку я закрыла, но раз уж дошла до окна, то решила хотя бы на мир посмотреть, коли сама не могу веселиться, как все. Но, повторяю, под окном уже никого не было, а в поле зрения оказалась всего одна парочка, и то на весьма приличном расстоянии. — Хорошо. — Полицейский встал. — Не могли бы вы точно мне показать в каком именно месте они стояли. — Во-о-он там, — Даша указала рукой на самый близкий холм, освещенный фонарями подъемника. Полицейский качал головой. — Нет, мадемуазель, — ему, казалось, было неудобно за свою настойчивость. — С того места, куда вы показываете, просто невозможно упасть в пропасть, где мы нашли мадам Бредли... — Ну, тогда не знаю. — Даша хотела попросить налить себе еще воды, но передумала. Ей необходимо было обдумать свое дальнейшее поведение, а для этого нужно время. — Простите, инспектор, но я очень плохо себя чувствую. Может, мы перенесем наш разговор? Полицейский нехотя поднялся.