– Мне очень жаль, – снова и снова повторяет он в смущении, но извинения излишни. Больной человек – это больной человек, и я здесь, чтобы помочь ему. Но из-за вони мне трудно подобрать подходящие слова. – Не волнуйтесь. Сосредоточьтесь на себе. Сейчас мы вас обследуем, потом назначим лечение. Есть высокая вероятность кишечной непроходимости, отсюда боль и колики. Мы вам поможем, – говорю я, пытаясь его успокоить. – С минуты на минуту прибудет ваш партнер, и мы сразу проводим его к вам, – добавляет Фрейя, и пациент благодарно кивает. После того как УЗИ подтверждает кишечную непроходимость, мистеру Шоу проводят КТ и немедленно отправляют в хирургическое отделение на операцию. К счастью, меня не вырвало у него на глазах. Закончив смену, я насколько возможно привожу себя в порядок, чтобы не подниматься наверх в таком виде. Впрочем, у меня мало что получается. Пятна остались, и я отчетливо чувствую запах фекалий и рвоты. Думаю, пройдет немало времени, прежде чем я смогу забыть его. Не помню, когда в последний раз так мечтала о горячем душе… – Сегодня просто не мой день, – бормочу я и прислоняюсь к стене, чтобы перевести дыхание, пока не приехал лифт. – Сегодня дерьмовый день. Буквально. Начиная с утреннего визита к Митчу, когда ситуация вышла из-под контроля. Какая же я наивная! Как могла подумать, что Митч меня не заметит? Не узнает, что я его навещаю? И как не поняла, что в тот день он не спал и все слышал? Я пока не решила, как себя вести, смущаться или злиться – на Митча или, может, на саму себя. Чувствуя себя выжатой как лимон, захожу в открывшиеся двери лифта. Внезапно следом входит появившийся словно из ниоткуда доктор Ортис. Надо отдать ему должное: он даже не морщится. – Дерьмовый день? – спрашивает он, избегая смотреть мне в глаза. – Как смешно, – бормочу я. Доктор Ортис из последних сил сдерживается, чтобы не расхохотаться. К счастью, через несколько секунд лифт останавливается на этаже отделения кардиохирургии. Мне выходить. Я поднимаю руку в знак прощания и слышу, как доктор Ортис кричит мне вслед: – Не переживайте, доктор Харрис. Дерьмо случается. Боже, он такой же забавный, как кактус в пустыне. Злая и вонючая, направляюсь в комнату отдыха. Когда прохожу мимо Гранта и Беллы, Грант открывает рот, но я его опережаю: – Только попробуй пошутить или что-нибудь сказать. – Мне бы и в голову не пришло! Я не такой дерьмовый человек, каким ты меня считаешь, – отзывается Грант, и я невольно улыбаюсь. Думаю, будь Митч здесь, он бы сказал что-то вроде: «Каждый может вляпаться в дерьмо». Или «Все мы бываем засранцами». Какую-нибудь нелогичную чушь. Черт, почему я снова о нем думаю? Зайдя в комнату, собираюсь взять из шкафчика вещи и пойти в душ, но замечаю стоящий на скамье контейнер. На крышке простым, но красивым почерком выведено мое имя. Как странно. «Это от Лоры? – думаю я. – Или, может, от Мэйси? Или Зины?» Джейн не стала бы мне ничего передавать – мы плохо друг друга знаем. Грант съел бы все сам. Терзаемая любопытном, открываю контейнер. Восхитительный запах, который бьет в нос, заставляет мой желудок громко заурчать. Я знаю этот запах, и знаю очень хорошо. – Энчилады, – произношу я, а потом ругаюсь. Это дело рук Митча. Неужели он приехал домой, приготовил энчилады, а потом вернулся, чтобы угостить меня? О чем он только думал?! Он должен отдыхать, а не заниматься глупостями! Почему он такой зануда? Вместо того чтобы отправиться в душ, я несу контейнер в стационар и с грохотом ставлю на стойку перед Грантом: – Держи. Грант принюхивается и сужает глаза. – В чем подвох? – Никаких подвохов. Бери уже. Он пододвигает контейнер к себе, снова нюхает и усмехается: – Это ведь энчилады? Митч принес? Раздраженно прижимаю руки к щекам, отчего мой рот, наверное, похож на воздушный шарик, который вот-вот лопнет, а потом тянусь к контейнеру. – Не хочешь? Ладно. Белла! – зову я, но Грант останавливает меня и забирает энчилады. – Хочу. Отворачиваюсь, не говоря ни слова, но Грант не может удержаться от комментария: – Не волнуйся, я обязательно скажу Митчу, что еда, которую он приготовил специально для тебя в день выписки, была очень вкусной! – Делай что хочешь! – отвечаю я. А что мне еще остается? Я сама загнала себя в угол. Не могу же я отобрать у Гранта контейнер, который минуту назад заставила взять? Пусть и очень хочется… Почему я все усложняю? Когда моя жизнь стала такой запутанной? Будто из нее во все стороны торчат нитки, которые мне рано или поздно придется вшить обратно. Я вытаскиваю из кармана телефон и пишу Мэйси: «Привет. Прости, выдались напряженные деньки. Не хочешь в ближайшее время посмотреть несколько квартир? У тебя есть что-нибудь на примете?» Отправляю сообщение. Проблема не решена, но я по крайней мере сделала шаг в нужном направлении и мне стало легче. Я постепенно разберусь со всем, что мешает мне сосредоточиться. Мои отношения с мамой становятся все более сложными. Я долгое время думала, что это такая форма любви. Форма заботы. Но нет. У моей мамы проблемы, ей надо обратиться за помощью. Она переживает за себя, но не за меня. Не знаю, любит она меня или ненавидит, но уверена: она ненавидит свою жизнь, какой она стала из-за меня. Пусть даже я и не виновата. Давно это понимаю, но не хотела смотреть правде в глаза. Больше терпеть невозможно. Интересно, почему вообще считала себя обязанной это делать? Это моя жизнь. Я страдала достаточно. Теперь я съезжаю. Найду спокойное место. Мама мне не нужна, ее любовь и одобрение – тоже. В любом случае от нее я не дождусь ни того ни другого. Этим решением будто подвожу черту. Я чувствую себя лучше, чем ожидала, поэтому хватаюсь за другую торчащую из моей жизни ниточку и пишу еще одно сообщение: «Ты что, спятил? Тебя только что выписали. Таскаться с едой в больницу? Лежи и не докучай мне». Через несколько секунд телефон вибрирует. Новое сообщение от Митча. Как предсказуемо. «Не за что, querida». – А-а-а-а! – с раздражением рычу, швырнув телефон в шкафчик и собираюсь наконец пойти в душ. Возможно, от этой торчащей нитки легче всего избавиться. Чистый разрез. Простая операция. Чик! – и все. Прижимаюсь лбом к шкафчику и тихо чертыхаюсь. Как объяснить Митчу, что мне даже смотреть на него больно? Глава 16. Митч Уже вечер. Первый за долгое время, который провожу в своей квартире. Те же четыре стены, только я другой. Я сходил за покупками, приготовил еду, тайком принес ее Сьерре, поговорил по телефону с мамой и прибрался. Правда, ничто из этого не смогло меня надолго отвлечь или приободрить. Мои глаза кажутся темнее обычного, лицо – уже, линия рта – напряженнее. Я стою в ванной целую вечность и смотрю в зеркало, напоминая себе, что не собирался делать этого до завтра. Однако я здесь, изучаю свое отражение, пытаюсь собраться, чтобы снять рубашку, джинсы и компрессионную одежду и осмотреть себя. С головы до ног. Каждый шрам, каждое покраснение, каждый участок кожи. В конце концов, я больше не в больничной палате со специальной вентиляцией и температурой, не прикован к кровати. Мне больше не надо менять бинты каждые один-два часа. Со временем повязок станет меньше, раны заживут. Пусть я с трудом в это верю. – Давай, начни уже, – говорю себе и, стиснув зубы, отстраняюсь от раковины, на которую опираюсь. Снимаю рубашку, медленно и неловко. Хотя раны заживают хорошо, состояние моей кожи оставляет желать лучшего. Чем дольше я тут стою, тем больше сомневаюсь. Не думай об этом… и продолжай. Рубашка падает на пол, и на меня из зеркала смотрит парень в бежевом компрессионном белье. Грудь вздымается как после марафона. Меня бросает в пот. Желудок сворачивается в узел. Пальцы дрожат, расстегивая белье. Взгляд падает на покрасневшую кожу. Я могу с этим справиться. Наблюдаю за своими движениями в зеркале – представляя, что вижу не себя, а кого-то другого. Сдвинув ткань до локтя, опускаю взгляд на полностью обнаженное плечо. Чувствую, как бьется сердце. Дрожь усиливается. Как мне сказали при выписке, во многих местах краснота уже сошла, а участки, на которых были ожоги первой степени, зажили. А вот те места, где ожоги серьезнее, – еще нет, и там остались шрамы. На плече, на груди слева, особенно много на бедре.