– Конечно. – Спасибо, – ответила Мор. – И… это нормально, что ты плакала над его мейлами, – добавил я. – Они дали мне поплакать полминуты-минуту, а потом потребовали ответа – в какой-то момент один из них саданул кулаком по столу: что я могу сказать об этих его мейлах? О его обвинениях. Тогда я посмотрела им в глаза и сказала, что все это неправда. Я не травила Ронена. Не запирала его в номере. Это он меня запер. И я не изменяла ему в отпуске. Но ты же целовалась со мной в хостеле, хотел сказать я. Но я не желал становиться похожим на братьев Ронена, поэтому просто спросил, оставили ли они ее в покое в конце концов. – Ну типа того, – ответила Мор. – Однако они подали запрос властям Боливии, чтобы получить разрешение прислать собственного специалиста, который перепроверил бы результаты вскрытия. – Откуда ты знаешь? – Слушай, а что это за диск? Почему на обложке твоя фотография? – Это диск «Camouflage» – группы, в которой я играл. Но… – Вау! У тебя есть группа? – Была. – Ну-ка поставь. Мне нужно… немного успокоиться. Салон заполнили звуки вступления к первой композиции, а Мор откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Началась партия ударных, и я подумал: слышно, что это записано до расставания с Орной. Сейчас я не в состоянии так сыграть. Я посмотрел на Мор. Ее губы приоткрылись, пока она слушала. Словно она глотает звуки, пробует их на вкус. Орна никогда не отдавалась так музыке, подумал я. Когда я давал ей послушать что-нибудь новенькое из своего, она всегда делала в это же время миллион вещей. Листала журнал. Варила киноа. Просматривала сообщения в телефоне. В какой-то момент, когда музыка стала громче, Мор принялась играть на воображаемых клавишах, держа руки чуть выше колен. И ее пальцы двигались точно в такт, просто идеально. Когда композиция закончилась, она открыла глаза и сказала: – Вау, Омри, это ты играешь на перкуссии? У тебя настоящий талант. * * * Сейчас, когда я это пишу, то не могу понять: как это я не задал больше никаких вопросов о вскрытии? Почему ее так беспокоит, что братья Ронена хотят получить второе мнение, если в результате может выясниться только одно – что Ронен покончил с собой? И как это я не задумался: если братья Ронена подозревают, что она изменила ему во время медового месяца, почему она решила убежать именно со мной? Разве у нее нет больше никого в мире? А все эти подружки, которые сидели с ней во время шивы? А ее родные? В чем таком она их уличила, что они ее выгнали? Возможно, дело в том, что мы не задаем вопросов, ответы на которые боимся получить. А может, все еще проще: я не следователь, и у меня нет инстинктов следователя. Я просто мужчина, попавший в сети женщины, которая умудрилась нажать на все его секретные кнопки. Так это устроено: когда человеку нажимают на нужные кнопки, он может сойти с ума, свалиться в пропасть, стать соучастником преступления. * * * Мы послушали еще несколько композиций с диска «Camouflage». Иногда Мор говорила: как красиво! Или: вау! В основном она восхищалась после соло на ударных. Когда закончилась последняя мелодия, она открыла глаза и сказала: – У меня только один вопрос. Я подумал, что она хочет спросить, почему все треки на диске такие длинные. – Как твоя жена согласилась на развод? – спросила она и улыбнулась. Я засмеялся. – Нет, серьезно, – сказала она с улыбкой. – Ты талантливый. И красивый. В постели – просто класс. Что ей было не так? Я оставил одну руку на руле, а другую протянул, чтобы погладить ее по щеке. Пробка на Прибрежном шоссе двигалась медленно. Стоял такой густой туман, что машина передо мной была едва видна. Только справа иногда мелькала желтая линия на ограждении. – Скажи, а как ты вообще стал барабанщиком? – спросила Мор. – В детстве я расставлял сковородки и кастрюли в кухне на полу и барабанил по ним ложками. – Могу себе представить, – сказала она. – В смысле, я легко могу представить тебя ребенком. – И я тебя, – ответил я. И снова представил себе эту картинку. Кудряшки. Дерзкий взгляд. Леденец на палочке. – Короче говоря, – продолжил я, – когда папа пропал, мама купила мне ударную установку, поставила у меня в комнате и сказала: уж если ты чем-нибудь занимаешься, делай это как следует. – В каком смысле «пропал»? – спросила Мор, и я подумал: с Орной я только через три месяца почувствовал достаточную близость, чтобы рассказать о папе, а с Мор – вот… – Он исчез, – сказал я. – Испарился. Сделал кат-энд-пэйст[35][Команда «вырезать и вставить» при пользовании компьютером.] из нашей жизни в жизнь других людей. Оставил пару кожаных сапог, иногда я подходил к ним и нюхал, чтобы… быть уверенным, что он правда существовал. – И все? – Почти. Еще он оставил долги. Кредиторы стучались в дверь и говорили: мы папины друзья, но мама велела мне не открывать им. – Вау, теперь понятно. – Что – понятно? – Многое, – сказала она. – Многое. – И вместо того, чтобы перечислять, стала гладить мне затылок. Как раз там, где это оказывает на меня утешающее действие. Как будто кто-то шепнул ей, где у меня эта точка. Диск «Camouflage» заиграл с начала. Теперь, когда Мор назвала меня талантливым, я и сам стал казаться себе… ну, не без таланта. И в первый раз с тех пор, как группа распалась, мне захотелось собрать ее снова. Или создать новую группу. А не только аккомпанировать другим. Почему бы и нет, в самом деле? Кто сможет мне помешать? Я ж талантливый. И в постели просто класс. Я снова протянул руку к ее щеке, и теперь она повернула голову и положила ее на мою ладонь. – Вот бы ехать так целую вечность, – пропела она на мотив песни Сиван Шавит[36][Строчка из песни израильской певицы Сиван Шавит «Поцелуй меня».], перегнулась через ручной тормоз, крепко поцеловала меня в шею и спросила с интонацией школьницы в поездке: – А мы скоро доедем? – «Вэйз»[37][«Вэйз» – популярное в Израиле приложение-навигатор.] говорит, через пятнадцать минут, – сказал я. И представил: когда мы зайдем в квартиру, я прижму ее к стене, схвачу одной рукой обе ее руки, а другой сорву с нее джинсы – и займусь с ней оральным сексом, очень нежно. Чего я совсем не мог представить, так это что через пятнадцать минут ей заломит руки кто-то другой. И мне тоже. * * * В ту ночь, когда я обнаружил переписку Орны и ее любовника, я взял ее ноутбук, поднял над головой и грохнул об пол. У нее на глазах. Она закричала: «Ты чокнутый, что ли? Сейчас я полицию вызову!» Но я сказал, что если она вызовет полицию, то я позвоню жене ее любовника. Короче, никакого опыта общения с силовыми структурами у меня раньше не было. Они сидели в засаде в гражданских машинах около моего дома и, когда мы подошли ко входу в подъезд, окружили нас. Пытаться сбежать не имело смысла. Они надели на Мор наручники. И, к моему изумлению, на меня тоже. Мор еще успела бросить мне прощальный взгляд – как у кролика, который застыл, увидев яркий свет. А потом нас завели в разные машины. Был нелепый момент: видимо, на курсах их учат, что нужно с силой нагнуть голову арестованного, перед тем как посадить его в машину: обезвредить, пока он не начал сопротивляться. Но с моим-то ростом… Даже с третьей попытки это не удалось, и им пришлось вежливо попросить меня сесть в машину. Пока мы ехали, я все время спрашивал: на каком основании меня арестовали? Полицейский, который сидел рядом со мной, положил мне руку на плечо, с силой сжал его и почти дружелюбно сказал: заткнись. * * * Взгляд кролика тоже был неискренним? – пытаюсь я понять сейчас. Демонстрация навыков актрисы из провинциального театра? Часть хитрого плана, целью которого было устроить так, чтобы нас повязали аккурат под окнами моего дома и чтобы все думали, что мы соучастники? Не могу сказать точно. Даже теперь, когда я знаю то, что узнал, я предпочитаю думать, что мы не Бонни и Клайд, а просто два человека, попавшие в ситуацию, с которой просто не могут справиться. * * * Следователь спросил, не сидят ли в этой тюрьме мои враги. Я пробормотал: нет, с чего бы. Психолог все повторяла: держитесь! Но не сказала, как именно. После этого меня поместили в обезьянник, и целые сутки ни один человек при исполнении со мной не разговаривал. Чтобы не сойти с ума, я барабанил по стене руками. Один раз меня вывели на допрос. Сфотографировали со всех сторон. Взяли кровь и мочу. Вернули в камеру. Дважды туда сажали других людей. И выводили через некоторое время. Три раза приносили еду. Несъедобную. Один раз был даже десерт – ванильный пудинг. Камера выглядела не так, как показывают в сериалах. Куда более депрессивно. Маленькое окошко, забранное решеткой, через которое едва проникал свет. Двухэтажная кровать. Матрас толщиной с коврик для йоги. Ужасно накурено. Постоянно лязгают ключи в замке. Железные двери, которые все время открываются и захлопываются, почти в одном и том же ритме. В общем, так недолго свихнуться. Телефон у меня отобрали, так что я не мог читать старые сообщения от Лиори, чтобы успокоиться. Я пытался считать овечек на ее пижаме. Представлял, что она в пижаме с овечками, и пытался их считать. Я вспоминал, как утром в субботу она приходила в нашу комнату и залезала к нам в постель, и хотя она ложилась между мной и Орной, я чувствовал, что ее тельце не разделяет нас, а, наоборот, связывает еще сильнее, и вдруг меня охватывала странная тоска по Орне – но не по нынешней Орне, а по той, которой она была давно, которая была мне рада. И тоска по ощущению, что мне некуда торопиться, потому что весь мир тут, со мной в кровати. * * * Комната следователя тоже оказалась не похожа на то, что показывают по телевизору. Лампочка была не голая, а с каким-никаким плафоном; стол не был покрыт пластмассой. А вот папки лежали повсюду. Десятки папок. Следователь дал мне бутылочку содовой и пластиковый стаканчик (интересно, почему именно содовая, подумал я), и, пока я пил, он рассказал мне новости. Для начала – плохие. Потом – еще хуже.